Колодец и бабочка

Он вновь ощутил себя динозавром, реликтом в мире наступившей кайнозойской эры, где бегали, летали и ныряли удивительные существа, не похожие на него и не понимающие его разговоров. Дежавю: Сергей как будто вновь спрашивал в «Маргалите», найдутся ли у них фотографии кота, и ловил насмешливый взгляд Макара.

Вот Илюшин – тот чувствовал себя в этом мире превосходно. Летал, бегал и нырял, не отличаясь от окружающих.

Мысли Сергея перескочили на дочь. «В школу поведу – будут спрашивать, папа или дедушка».

Он заметил, что девицу по безмолвному соглашению вычеркнули из общего разговора. Все собрались полукругом перед Яровой, которая незаметно дирижировала обсуждением. Красавица сидела с краю. В беседе с сыщиками она изъяснялась междометиями и взмахами ресниц, причем Бабкин даже не смог бы с уверенностью сказать, что было осмысленнее.

Вблизи девица зачаровывала. Казалось, гусеница или жужелица приняла человеческое обличье. Может быть, стрекоза. Безупречные в своем мире по своим насекомым меркам, они в новую ипостась переносили некоторые признаки старой. Ресницы эти, например… Бабкин то и дело на них отвлекался. Ресницы были густые и мохнатые, как усики у ночных бабочек, да что там – как вся ночная бабочка, будто ее неким образом трансформировали в женские ресницы без потери объема и качества ворса.

Самое поразительное, что девица назвалась не Стефанией или Евой-Марией, а Катей Парфеновой. Говорила она ровно так, как Бабкин и ожидал: немного гнусаво, растягивая гласные, при этом почти без артикуляции. Не для того выросли эти губы, чтобы ими еще и шевелили.

И фигура у Кати, конечно, была сногсшибательная. Бабкин даже не представлял, что вживую встречаются люди таких форм. Чтобы было очень много груди с попой и очень мало остальной женщины – такое он видел впервые. Судя по взглядам, которые бросала на Катю мужская часть группы, их этот феномен тоже интересовал – разумеется, исключительно с антропологической точки зрения.

– Катя, а ты что скажешь? – обратилась к девушке Яровая. – К какому жанру ты тяготеешь?

Дива задумалась. Лобик она наморщить не могла при всем желании, но некоторое время вся группа зачарованно наблюдала за попытками это сделать. Ботулотоксин победил интеллектуала.

– Я-а… Ну-у-у… Я ду-умаю… В целом, знаете, мне ближе поэзия! – Аудитория ошеломленно притихла, и Катя, приняв молчание за одобрение, продолжала: – Я вообще люблю все поэтическое. Рифмы! И-и-и… Ну вот метафоры, да? Встречаются очень красивые. Я сама кое-что пишу… – Она помахала тетрадочкой. – Но вообще будущее за искусственным интеллектом, – внезапно закончила Катя.

– Пока художественные эксперименты с искусственным интеллектом выглядят не слишком убедительно, – сказала Яровая. – Однако мы в самом начале пути. Ну хорошо, давайте поговорим о задании на следующий семинар. Вы помните, в прошлый раз мы обсуждали построение конфликтной сцены. У каждого из вас есть свой вариант рассказа с такой сценой. Напишите короткий дневник от лица каждого персонажа, участвующего в конфликте… Будем читать вслух, так что отработайте своих героев заранее. – Она взглянула на сыщиков и добавила: – Еще раз выражаю всем свои соболезнования. Подумайте, как вы сможете позаботиться о себе в ближайшие дни. Не требуйте от себя многого. Любимая еда, хорошая музыка, прогулки… И, конечно, творчество. Творчество излечивает, помните об этом.

Бабкин не заметил, чтобы кому-нибудь из присутствующих требовалось лечение. Он хотел поделиться этим наблюдением с Макаром и обнаружил, что тот нацелился на Катю Парфенову. Бабкин осторожно приблизился к ним.

– Вы, как я понял, увлекаетесь поэзией, – галантно говорил Илюшин. – Не сочтите за дерзость, но нельзя ли почитать что-нибудь из вашего последнего? Меня очень заинтересовал ваш талант.

Сергею даже стыдно стало за напарника. Подкат был таким же изящным, как удар дубиной быку промеж рогов.

Катя задумчивым взглядом окинула Макара и раскрыла тетрадь.

– Вот, пожалуйста… Только у меня почерк неразборчивый. И я не дописала стихотворение. Это начало.

Сергей перевесился через илюшинское плечо и прочел:

Кит мог бы проглотить Иова.
Он знал: вначале было слово,
И это слово было: Ио…
Но что же дальше? Глуховат,
Он плыл, имен не разбирая,
Вдали от ада и от рая,
Сквозь створки океанских врат —
Спокойно, тихо, молчаливо.
Под ним сияли жемчуга,
Над ним жемчужная корова
Вздымала белые рога
И тоже повторяла слово…

В этой белиберде Сергей не понял ничего. А вот Илюшин прямо-таки весь подобрался.

– Занимательно, – протянул он и закрыл тетрадь. На обложке было выведено: «Э. С.». – Очень талантливо. Ваш псевдоним – Эльза Страут, верно?

Девица снова немного подумала и кивнула. Бабкин мысленно крякнул.

– Эльза, а зачем весь этот… – Макар сделал неопределенный жест, захватив и саму Эльзу, и часть опустевшей аудитории, – этот маскарад? Это что – неразделенная любовь к сцене? Спектакль одного актера?

– Вы о чем? – удивилась девушка.

Но глаза ее неожиданно блеснули, и этот блеск Сергею не понравился.

– Об амплуа дурынды на вольном выпасе, – охотно пояснил Макар. – Нет, я не критикую: это было безупречно. «Я вообще люблю все поэтическое», – передразнил он. – Или про красивые метафоры… Знаете, даже блестяще. Но публика у вас неблагодарная.

– Ой, ну что вы! – оживленно возразила Эльза, и Бабкин вздрогнул: у нее поменялось все – и голос, и манера говорить. – Как раз публика самая что ни на есть благодарная! Вы ведь не знаете, что мне от нее требуется. Я вовсе не жажду аплодисментов. Мне всего лишь хочется, чтобы меня развлекали. А они такие смешные! У меня была серия рассказов экспериментальной прозы, подражание Андрею Платонову. Авангардная форма, остранение по Шкловскому, деконструкция… Они даже что-то в них поняли. Но, думаете, их отношение ко мне изменилось? Дай людям несколько типовых черт – и они сами достроят законченный образ. Не устаю этим восхищаться. Здесь еженедельно собирается дюжина будущих писателей. И ни один из них за все это время не потрудился по-настоящему на меня посмотреть. Если факты противоречат убеждениям, к черту факты, не правда ли?

Илюшин усмехнулся.

– То есть вот это все, – он обвел Эльзу рукой по контуру, – для социологического исследования?

Она надула губки и засмеялась в ответ:

– Нуууу нет! Мне просто нравится эстетика преображенного тела. Нынешний человек, гомо сапиенс, находится на пути трансформации себя самого. Первые ласточки будущего обновления – это такие, как мы. Сейчас над нами принято смеяться. Но наступит эра, когда нас назовут первопроходцами. Я хочу быть среди пионеров этого движения. Мы придем к людям с хвостами, покрытыми мехом, обросшие шелковой шерсткой, отрастившие лапы и гребни, как описывали Сергей Кузнецов и Линор Горалик в своем романе. И к тому же, – добавила она, – с такой внешностью вы будете успешны почти везде. Помните, как говорилось в одном хорошем старом фильме: «Имея бюст, здесь можно всем заправлять».

– Не такой уж он и старый, – запротестовал Бабкин, отлично помнивший цитату. – Ему всего лет семь!

– Вторая часть «Людей в черном» вышла в две тысячи втором году, – безжалостно сказала Эльза. – Посчитайте-ка.

Илюшин задумчиво барабанил пальцами по столу, рассматривая девушку. Она улыбнулась ему солнечно и ясно и слегка выпятила грудь с выпирающими сосками.

– Расскажите про Габричевского, – попросил Илюшин. – Между прочим, кот у вас?

– Кот?

– Ага. Рыжий, из магазина. Илья вам его отдал?

– Илья никогда не был у меня дома, – медленно сказала Эльза. – Почему кот? Он купил для меня в магазине кота? Да, похоже на Илью.

– Нет, он его украл, – сказал Илюшин. – Кстати, ваш номер у Габричевского в телефонной книжке. Когда вы с ним виделись в последний раз?

– На прошлом семинаре, – не раздумывая, ответила Эльза. – Он выглядел абсолютно таким же засранцем, как всегда. Кривлялся, шутил, пародировал чужие тексты – впрочем, довольно смешно…

За «пародировал» Илюшин уцепился.

– Кого-нибудь Габричевский мог этим сильно уязвить?

– Тут все болезненно самолюбивы. Может быть, Мирон Шафран. Он очень серьезно к себе относится.

– Это что за специя Востока?

Эльза хмыкнула.

– Вообще-то он Мирон Кудесников. Не знаю, чем эта сказочная фамилия ему не понравилась. Кстати, когда будете его допрашивать, не удивляйтесь: он думает, что шафран – это воинское звание. В армии то ли Индии, то ли Тайваня… Не помню точно. Я его очень люблю. Не в смысле влюбленности – ну, вы понимаете, – а в смысле рассматривать. Любоваться. Он в своем роде совершенство.