Бумажный занавес, стеклянная корона

«Но я ведь и в самом деле одна из тысяч. Так что чему удивляться. Просто сейчас это другая тысяча. Более ухоженная».

И более красивая, надо признать.

– Нравится? – без тени сомнения поинтересовалась визажист, закончив макияж.

Это был вопрос без вопросительного знака, любопытство для проформы. Конечно, Ася должна была себе нравиться. Когда за неотесанный чурбан берутся профессионалы, качество их работы известно заранее.

– Бриллиант! – бросила пробегавшая мимо Катя, нагруженная ворохом одежды. – Фемина!

Катунцева поднялась, и ее тут же передали в руки фотографа. «Скорее как бревно, чем как бриллиант», – признала фемина.

Пока щелкал затвор камеры и вспыхивали лампы, заставляя щуриться, откуда-то подкрался вертлявый журналист и оттарабанил заготовленные вопросы. Кажется, их обкатывали на всех счастливицах до Аси. Кстати, сколько их было? Трое? Четверо? В любом случае так исключительно повезло только ей.

Ася отвечала хорошо: в меру мило, в меру искренне.

– Вас сейчас будут снимать вдвоем с Бантышевым, – сказал кто-то за ее спиной. – Пять минут на все про все. Приготовьтесь. Девочки, и мейк подновите, видите же, течет!

Ася ничего подобного не чувствовала, но девочки-гримерши налетели стаей, взбили волосы, нарисовали губы и снова отчаянно обмахивали кисточкой, словно веником подметали все лишнее с Асиной физиономии. «А здорово было бы: два взмаха – и нос меньше в полтора раза, – думала Катунцева, стараясь не морщиться. – Красота!»

– Бантышев идет, Бантышев! – деловито забормотали вокруг.

– Стол подвиньте!

– Не двигайте! Леша уже свет выставил!

– Выставит заново…

– Не успею!

Началась было перебранка, но тут в распахнутую дверь влетела взбудораженная девица на шпильках, за ней дама на низком ходу, а следом седая леди в разношенных тапочках. Продолжив прогрессию, Катунцева ожидала увидеть босую ветхую старушонку, но вместо нее в комнату вошел сам Бантышев в своем знаменитом желтом замшевом пиджаке.

В первую секунду она испугалась: ей показалось, это кукла или оживший мертвец. Причем мертвец в приподнятом настроении, что добавляло происходящему жутковатого абсурда. А в следующую секунду Ася осознала, что на лице певца всего лишь грим. Плотный слой тонального крема, такого же, каким покрывали ее саму. Бантышев подготовился к съемке заблаговременно.

– Здравствуйте, здравствуйте, мои хорошие! – с ласковыми воркующими интонациями заговорил он. – Рад, рад, очень рад всех видеть! Тысячу лет!.. Ох, боже мой, сколько же я здесь не был! Надо чаще, чаще…

Гримершам поцеловал ручки, кого-то обнял, кого-то похлопал по плечу. Вокруг него закрутился маленький человеческий водоворот. Все заулыбались, и видно было, что радость эта не напускная.

– А где она, моя девочка? – напевно вопросил Бантышев, оглядываясь. – Где она, моя хорошая?

«Вот оно, – толкнуло Асю изнутри. – Началось».

Она робко выбралась из-за ширмы, которой загородил ее фотограф. Принужденно улыбнулась в матовое, словно гипсовое лицо. Губы не желали раздвигаться, внутри все словно свело от напряжения.

– Здравствуйте, Виктор…

Эти два слова дались ей так тяжело, словно пришлось говорить речь перед огромной аудиторией.

– Асенька!

И вот уже ручки целуют ей самой.

– Очень, очень рад! Но какая красавица, вы только посмотрите! Я счастливый человек!

Бантышев, протянув ладонь, подобно памятнику Ленина, с горделивой улыбкой указывал на Катунцеву, словно она была собственноручно выловленная им на живца форель или, может, призовая тыква, которую он вырастил на своем участке. «Опять сельскохозяйственные ассоциации!» Насмешливая эта мысль слегка привела Асю в себя. Она боялась разглядывать Бантышева, запрещала себе смотреть на него, хотя очень хотелось. Сердце колотилось с такой силой, что удары отдавались в ушах.

А ее тем временем вели к бутафорскому столу, усаживали и даже наливали что-то пенящееся в бокал. В нос шибануло запахом средства для чистки унитазов.

Организатор заранее предупредила, что отснять ужин в настоящем ресторане не успевают, придется ограничиться бутафорией и муляжами. У Бантышева есть ровно пятнадцать минут и ни секундой больше. Вчера он прилетел из Воркуты, где отработал спектакль, а завтра улетает с концертами во Владивосток. Но Катунцевой несказанно, удивительно повезло: именно благодаря занятости певца она получила намного больше, чем обещано.

Главное, не отхлебнуть, забывшись, из бокала.

– Вы меня слышите?

Ася не сразу поняла, что обращаются к ней. Бантышев перегнулся через стол и требовательно постукивал пальцами по скатерти.

– Мой водитель заберет вас отсюда через два часа. Или удобнее из дома?

– Отсюда, – растерянно сказала Ася. На самом деле она не знала, откуда удобнее.

Осмелилась поднять взгляд и внезапно заметила на подбородке певца темноватое пятно – там, где тональный крем был нанесен слишком густо. При виде этого пятна ей внезапно стало немного легче. Пятно напоминало, что напротив нее сидит человек из плоти и крови, такой же, как она. Человеку покрывали кожу тоном, как самой Асе, и визажист наверняка точно так же просила поднять лицо к свету и прикрыть глаза. Кто-то командовал, что нужно делать, и человек беспокоился, что плохо получится на снимках.

Бантышев снова улыбнулся:

– Вот и прекрасно.

Улыбка у него была хорошая. Профессионально отработанная, обкатанная, точно стеклышко в волнах зрительской любви, до алмазного блеска, до сияния неподдельной драгоценности. Губы гладкие, зубы белее рафинада. Ася давно заметила, что любого мало-мальски публичного человека можно узнать по искусственной белизне улыбки. Кроме политика. Политики почему-то не следуют правилу первым делом приводить в порядок зубы. Может, хотят быть ближе к народу.

Ей в пальцы кто-то вложил бокал, рядом поправили салфетку, и фотограф защелкал камерой. Идиллическая картинка: кумир и поклонница. Встреча в ресторане. Фальшивая рыба чем-то не приглянулась, и ее заменили на искусственные фрукты. Персик манил бархатной шкуркой. «И ведь знаешь, что пластиковое, а все равно хочется укусить», – подумала Ася. Велик был соблазн распространить эту мысль на человека, сидящего напротив, но она запретила себе.

– Надеюсь, у Богдана вам понравится, – доверительно сказал певец, не переставая улыбаться.

Такая же точно рассчитанная доля тепла в его голосе, что и в улыбке. На несколько секунд Ася почти поверила, что ему не все равно.

Удивительно. Она так ждала этого момента, а теперь ничего не чувствует.

Девушка заставила себя благодарно улыбнуться в ответ и выдавила несколько сбивчивых слов. Ничего, сказал внутри неожиданно хладнокровный голос, тебе позволяется блеять и мычать: ты стесняешься, это так объяснимо!

«А я в самом деле стесняюсь? Кажется, да».

Ася поймала чей-то внимательный взгляд.

– Вы сегодня лакомый кусочек для журналистов, – сказал Бантышев, заметив, куда она смотрит. – Это Лика, маленькая пиранья наших мутных вод.

Маленькая пиранья выглядела не хищной рыбкой, а взъерошенной женщиной с умным волевым лицом. Чем дольше она смотрела на Катунцеву, тем меньше Асе это нравилось. Казалось, с каждой секундой с нее снимают слой за слоем, точно очищают луковицу.

«И снова я овощ».

От этой мысли окаменение спало с Аси. Она вдруг развеселилась и улыбнулась пиранье так открыто и задорно, что та рассмеялась в ответ.