Анни

Доктор с немым изумлением поднял к ней свой взор. Миррано стал опять в раздражении обкусывать губы. И сестра-акушер тихо улыбалась. Что-то женщина говорила диковинно, словно не совсем в своем уме. А ей сказали, что эта женщина сама доктор. Они, здесь, в клинике, конечно, простых крестьянок, безграмотных, не принимали, но таких ребяческих выходок еще ни у одной роженицы не проявлялось.

А Хелен, приподняла голову и перехватив взгляд доктора, вконец разозлилась.

– Я столько выстрадала – с упреком ко всем, запричитала она.– пока носила ребенка, а оказывается их двое. Мне было так тяжело, а супруг даже не понимал меня, обозвал мазохисткой. И сейчас у меня закончились силы, я больше не могу стараться. Делайте что хотите….

Доктор пожал плечами – А у вас есть выход?

Хелен быстро- быстро замотала головой, началась новая сильная схватка – Тащите его из меня. Что б я еще раз рожать собралась!

Миррано скривился. Промолчал. Ребенок вышел сам. Шлепнули по попке. Живой. Мальчик. Это были близнецы.

– Нужно еще по тужиться – попросила сестра- акушер – Что бы послед вышел. Сами. Схваток больше не будет.

И Хелен послушалась, но сил уже не было. В изнеможении она упала на подушку. Миррано тщательно и с благодарностью вытирал ее прохладным полотенцем. Его жена спала. Спала, как младенец и ничего уже из происходящего не слышала. Так бывает.

Доктор клиники оставил заканчивать работу сестре-акушеру и шатаясь вышел из кабинета глотнуть свежего воздуха. Роды были обычные, необычной была пациентка. Он непременно решил завтра и послезавтра взять выходной.

52. Анни сидела в кабинете в ожидании доктора клиники Иоффа Вайнберга. Был уже вечер и с самого утра они с графом фон Махелем находились здесь. Ее супруг проходил обследование. Она выпила уже десятки чашечек кофе, читала книги из шкафа профессора, ходила взад и вперед, выходила на балкон и долго смотрела на прохожих, снующих туда, сюда. Она просидела бы здесь терпеливо сколько угодно, но ее грызла изнутри сильная тревога. Последний месяц стал настолько трудным, что она стала пессимистично смотреть на окружающий мир, и ее близкие ее не узнавали. И вот, из боковой двери показалась фигура профессора и уже по походке, как ей показалось, не веселой и осторожной, она почувствовала приближение горя. Страх сдавил сердце. И у нее даже не хватило сил подойти навстречу профессора самой, что – бы поскорее узнать результаты. Она, наоборот, словно вжалась в стул и сгорбилась, в ожидании удара. Но все ее естество было направлено туда, откуда вошел доктор.

И он, подойдя к ней, почувствовал ее состояние. Лицо выражало глубокое сожаление и было печальным.

Она даже не спросила ничего, даже не произнесла этот так давно стремящийся вырваться наружу вопрос – Что?

А доктор, бросив мельком на нее встревоженный взгляд, сразу опустив глаза, стал докладывать.

– Графиня, вы сегодня поедете домой без своего супруга, он останется у нас. У него подозрение на чахотку, ее сейчас назвали туберкулезом. Вы сама доктор, вы знаете что это такое……

Анни открыла рот, словно произнеся восклицание – А! – но на самом деле, звук не пошел и она стала мертвенно-бледной.

Возникла пауза. Профессор дал ей время пропустить информацию через себя и осмыслить ее, а потом продолжил – Туберкулез на ранней стадии, но он опасен для всего окружения и для вашего малыша, он должен быть срочно помещен в клинику, но я предполагаю, что на днях он уедет в Эдинбург …..Шотландию, там самый лучший санаторий.

Он подал ей стакан воды. Он один из самых опытнейших врачей и знал, в эти времена туберкулез практически не лечился.

Анни сделала только несколько глотков и с удивлением подняла на него глаза.

– Это болезнь бедности и нищеты, как же так, граф не может заболеть туберкулезом, этого не может быть, вы абсолютно уверены в результатах обследования?

– Графиня, я так хотел бы ошибаться! Я предполагаю, у графа на производстве есть рабочие, больные чахоткой, он заразился.

– А туберкулин. Это новое средство, его нужно ввести графу.

– О, я вижу, вы осведомлены. Конечно же, мы так и собираемся сделать. Но он действует профилактически а не……….. Я очень хочу дать вам надежду!

Она медленно поднялась и растерянно стала искать что-то или кого-то. Потом опять обратилась к профессору. – Я же могу увидеть своего супруга?

– Да, графиня. Я распоряжусь, что бы вам принесли повязку.

При этих словах, она тихо заплакала. Она хорошо знала, что теперь долгие месяцы, если не годы, она сможет общаться с графом фон Махелем, только в повязке. Она очень долго не увидит его ласковых губ, не поцелует их!

И сам граф сидел пасмурный, молча глядя в окно и в повязке. Анни как только подошла к нему, так и упала ему на грудь. Всегда, всегда она считала себя стойким и сильным человеком. А сейчас стойкости и силы духа не хватало. Она стала боязливой, ее терзали постоянные тревоги и страхи.

Она рядом со своим ухом слышала его грудной, мягкий голос, он говорил ей, что не надо заранее паниковать и списывать его со счетов, болезнь не запущена, ее вовремя обнаружили и это благодаря ее же наблюдательности, но уже эти слова в ее мозг не проникали, она только знала, что вошла в черную комнату, без окон и дверей и куда двигаться в кромешной тьме она не знала и ее от этого настигло отчаяние. Она сама не отдавая себе отчет впилась руками в его плечи со всей силы и у графа даже несколько позже обнаружились синяки. Она как за уходящую надежду вцепилась в его руки и ему даже стало это забавно. Но, в данный момент веселость здесь была неуместна.

И очень поздно вечером, сидя дома в своей комнате, отупело глядя в окно, позвонила из Австрии подруга с приятным известием, и Дора поднесла телефон, а Анни словно в прострации слышала голос Хелен в трубку и первый раз в жизни не обрадовалась ее успехам. Там на свет появилось две новые жизни и целых две! Близнецы. Это редкость, это чудо! И Анни должна была стать им крестной матерью, а у нее по лицу, вместо улыбки, показались горючие слезы и тихо покатились по бледным щекам. Но она сдержалась и, несмотря на то, что ей хотелось закричать на весь белый свет со всей своей силы, она решила Хелен не омрачать радость и дрожащей рукой протянула Доре телефон назад. О, дева Мария, дай только силы выдержать!

Дора обняла ее за плечи, потом, как мать, стала ласково гладить по волосам. Неожиданно, откуда-то узнав о печальном известии, пришла поздно ее тетушка. Все были подавлены и молчаливы, но все интуитивно знали, когда очень больно, лучше быть с кем-то рядом и видеть в других глазах участие, в чужих словах поддержку. Тетушка решила сделать это. Анни поплакала, а потом неожиданно, выпрямила спину, вытерла слезы и сама себе и другим сказала – Будем бороться, вот и проверка меня как доктора настала и я ее должна пройти. Ребенка я оставляю вам на попечение, так как уезжаю в Эдинбург.

Через месяц они вернулись из Шотландии. Родители соскучились по своему сыну. Граф чувствовал себя хорошо. Ему сделали вакцину туберкулина и болезнь отступила. Но на руки сына уже не брал, в комнату его заходил в марлевой маске на лице.

Малыш пробовал ходить. Держась за ножки стульев, он вставал на ножки и гордо всем улыбался. Маленькие ножки легонько дрожали, и он пошатывался, но уже стоял.

А Хелен с Анри Миррано занимались подготовкой к крещению. В их доме всегда царила суета и оживление. Миррано убегал от хлопот на работу, там ему было привычнее. А придя на работу, он уже начинал скучать по своей семье. Хелен наняла кормилиц и отец ссужал крупные суммы денег, что бы у его любимых внучков все было самое лучшее.

Собралось на крестинах довольно много народу. Родственники Мирано из Италии приехать не смогли, зато со стороны Хелен были не только ее родители, но и Игн и Анни с графом фон Махелем. Они же были выбраны крестными. Малышей на руках держали кормилицы, потому что Хелен одела самое нарядное платье, на нем было так много бантиков с кружевами и она боялась их помять. А Мирано, взяв выходной в такой торжественный день, расслаблялся с Игн пуншем, на радостях, и даже не заметили, как опустошили хрустальную емкость, поставленную в центре стола для гостей. Миррано, как человек переживший девять месяцев беременности своей супруги – как на войне, был рад найти себе компаньона и собеседника. Пунш напиток не очень крепкий, но верный. Ноги отказывают первыми. И, когда два экипажа, снаряженные, чтобы отбыть к костелу, были готовы, мужчины обнаружили колоссальную слабость в ногах. Они просто не слушались их. У Хелен даже перехватило дыхание от возмущения, когда она обнаружила своего супруга, ходящего довольно странной походкой, нахлобучившего шляпу на самые брови. И уже сидя в экипаже, он вынужден был выслушать полную тираду словесного потока, которая совершенно не омрачила его приподнятого настроения. Дети, дети еще совсем маленькие не успели внушить родителю ответственности за каждый прожитый им день именно родителем. И их папа, и мама воспринимали как живых игрушек, благо прислуги в доме было достаточно. И сама мать и тем более их отец, еще не научились их различать, по сути своей у них даже еще не было имен. Но так как у каждого из них была своя кормилица, их еще ни разу не попутали.

Выстроившись в костеле перед пастырем церкви, теперь детей на руки взяли их крестные. Анни отошла физически и психологически от свалившегося на нее психологического стресса и выглядела свежей и веселой. Граф фон Махель был рядом, но к детям не приближался из-за предосторожности. А Хелен даже слегка была обескуражена. Она завидовала подруге белой завистью и тщательно это скрывала. После рождения близнецов, ее талия оставалась все такой же широкой и даже не ушел наметившийся второй подбородок. Три дня она обходила все фишинебельные салоны одежды Будапешта, что-бы сразить на повал своим платьем всю публику на крестинах, а ее подруга приехала из Шотландии в совершенно неординарном наряде, сшитом по последним выкройкам модных домов Европы, без всяких бантиков и рюшечек и на ее точенной фигурке это смотрелось гораздо элегантнее и изысканнее. Она украдкой видела, как изредка граф фон Махель обхватывал осиную талию своей молодой супруги и облегающая шелковая материя ее платья просто струилась по ее обворожительным изгибам тела, словно обволакивая своей влюбленностью каждый ее изгиб и одновременно играя с теплыми лучами солнца поздней весны. И ее платье доходило только до щиколоток, открыто демонстрируя всем белый, на высоком каблуке башмачок, спереди завязанный шутливым бантом. Если бы только Хелен не успела из-за этой беременности так отстать от моды, она непременно заказала бы своей подруге привезти для себя все последние нововведения в женских нарядах!

Когда пастырь традиционно читал монолог над родителями этих мальчиков, а потом еще некоторое время молился, Миррано и Игн вконец изнемогли. Ватные ноги, просто подкашивались и все тело, повинуясь закону физики, тянуло вниз и давило на расслабленные мышцы и ты хоть садись на пол и сидя слушай напутственную речь священника. О, это была пытка! Что бы не рухнуть сразу всем телом на пол, приходилось все время переступать с ноги на ногу, а вокруг стоящие родственники уже стали обращать внимание на это беспокойство и даже сам пастырь несколько раз косился подозрительно в их сторону.

Когда головку одного малыша слегка облили крещенной водой и кормилица ловко стала повязывать ему чепчик, ноги Игн первыми сдали и если бы не стоящие за его спиной родственники, ему пришлось бы падать прямо на пол. Возник шум, и он стал перед всеми оправдываться – Кто ж знал, что у вас пунш такой пьяный окажется! Меня ноги не держат- У него забрали ребенка и отдали кормилице. И тут пастырь сам приходит в полное не состояние. Он спохватывается, потому что забыл в руки взять крестик. Покинув посетителей костела, он бросается его искать, попутно удивляясь своей рассеянности, ведб с ним такое впервые. Столько лет и столько младенцев было крещено им в костёле, а тут как пелена глаза застлала! И у Миррано тоже отказывают мышцы ног. Хелен просто впала в ярость. Его присаживают на скамеечку. А кормилицы, что бы поправить малышам белье, положили их на стол возле кафедры. После холодного обряда, один из малышей раскричался. А возле костела собиралась еще одна толпа родственников, готовилось венчание.

Отругать супруга не трудно. Только это бессмысленно. Кое как он выправился опять стоять. Хелен прислонила его к Игн, только лишь потому, что тот считался по -рассудительнее и приказала – Поддерживайте друг друга.

Вернулся встревоженный пастырь, так как время было расписано по регламенту и стал извиняться. Принесли второго малыша и провели обряд крещения.

И только лишь когда возвращались домой в экипаже, одна кормилица, с испуганным выражением лица шепотом сказала другой – Я не уверена, но сдается мне, мы Михаэля по крестили два раза, а Гельмута ни одного. Их перепутали.

Вторая с диким выражением лица покосилась на нее. – Ты что, брось, не может быть такого!

– Не может? А ты чепчик то сними. У Михаэля чубчик весь мокрый, а у Гельмута совсем сухой.

Недоверчиво, вторая кормилица стала проверять головки и …….Она от изумления прикрыла рот рукой, что бы не ахнуть слишком громко.

– О, дева Мария! А как же теперь?

Та дернула ее за рукав. – Пока никому ничего не говори, все ровно в костеле венчание. А затем, когда будет подходящий момент, расскажешь все хозяйке. Их к этому времени может различать уже легче будет. Ой, расстроится же… – и она покачала головой.

Но такой момент, так и не наступил. Вот и случилось. Одного младенца крестили два раза, а другого ни одного. И расти они стали, как в сказке. От одного отца и одной матери, в одной семье и в одинаковых условиях. Только один кричал и днем и ночью, и требовал свободы от пеленок, а другой был всем доволен и спокоен и ни кому не досаждал. Одна кормилица отрабатывала свой заработок сполна, а другая отдыхала рядом с младенцем, уж больно он всегда умиротворенным был. Даже Миррано сказал однажды – Один в маму беременную родился, другой в папу. Это твой сын, а это мой! Я второй твоей беременности не выдержу.

53. Граф фон Махель не любил прогулки верхом на лошадях и как Анни не упрашивала его составить ей компанию, он мотивировал отказ большой занятостью. За месяц отсутствия в Будапеште, у него накопилось много дел. Его производство работало исправно, но он вникал во все. Проведя месяц в санатории Эдинбурга, он по нескольку раз за день разговаривал с управляющим по телефону и все так же принимал решения сам. Анни прекрасно знала это состояние души, когда ты не можешь отстраниться от дела и мыслями и чувствами ты участвуешь в нем на протяжении всего дня, и даже просыпаясь ночью, ты думаешь о рабочих вопросах. Эту ответственность ты когда-то водружаешь себе на плечи и несешь ее каждодневно. Ты с ней срастаешься.

Ангел застоялся в стойлах. Ему требовалась свобода и простор. И переодевшись амазонкой, она к обеду уехала на своем любимом друге на прогулку. Больше, она даже издалека, не приближалась к охотничьему домику князя Войцеховского. Все мысли о нем она гнала от себя и боль притупилась. За недавними событиями и известием о болезни супруга, она о нем не вспоминала. Лишь изредка, оставаясь одна сама с собой, мысли о нем начинали будоражить сердце, тогда она шла туда, где находились люди и общением пыталась переключить внимание на суету, которая царила там, где присутствовало общество.

Медленно пустив Ангела и совершенно ослабив поводья, она отдалась его воле и они кружа вокруг высокогорья, незаметно стали подыматься на вершину холма. Все чаще стали попадаться огромные валуны, одиноко стоящие, как истуканы и не понятно чьей прихотью появившиеся здесь. В этой местности она еще не была. А выше уже все больше зеленая трава уступала пространство серо-коричневым камням, исчезая, не находя себе влаги для жизни. Анни огляделась вокруг и поняла, что Ангел не отдавал себе отчета куда ему идти и нужно менять направление прогулки. Она натянула поводья и повернула обратно. Постепенно спускаясь, неожиданно увидела красивого всадника, там внизу на плоскогорье. Он, явно их ждал, потому что больше здесь никого не было. И сердце ее бешено заколотилось, потому что узнала ту гнедую красавицу голубых кровей и этого атлетически сложенного всадника, с идеальной верховой посадкой и черными волосами, собранными в пучок на затылке. Всмотревшись, она стала кусать нервно губы и ей некуда было от него бежать. Но встречи сейчас она совсем не желала и не знала, как с ним себя вести и как собрать все свои эмоции в крепкий узел, чтобы их не выдавать. А эмоциональный надрыв сразу стал напоминать о себе жгучей обидой к этому человеку, который причинял ей только боль. Она вспомнила сразу, как самым первым ее порывом было яростное желание ударить его со всей силы, словно вся ее боль была собрана в этом желании.

Его конь спокойно стоял и он, с натянутым ожиданием, смотрел на ее неуверенное приближение. Анни опустила глаза, что – бы как можно лучше спрятать свои эмоции. Но щеки вспыхнули и руки поддались легкой дрожи. «О дева Мария! Что же ему здесь нужно!» Она проклинала эту возникшую мысль о прогулке. Ведь полученные раны только стали заживать. И вот поравнявшись с ним, она не могла придумать, как ей себя сейчас вести. Поздоровавшись, уехать отсюда прочь или завести совершенно непринужденный легкий разговор, и всеми силами постараться играть роль веселой равнодушной леди. Но хватит ли у нее на это сил и сможет ли она справиться с эмоциями, ведь даже сейчас ее руки дрожали?

– Добрый день, графиня – услышала она его низкий голос и быстро в ответ кивнула головой, тоже в знак приветствия. Ангел приостановился. Наездница молчала. Сейчас она четко почувствовала, что не сможет взять ситуацию в свои руки и управлять собой, как ей хотелось бы.