Наследница

– А почему ты мне утром ничего не сказала?

– Так не знала же. Мне Фима, соседка его, только два часа назад позвонила. Она сама-то в ночную смену работала, а как домой вернулась, так сразу и… Больше ни у кого наших номеров нет же, а Васька свой телефон раздавил чем-то. Тут у него такое в квартире творится… Менты по соседям контакты родственников спрашивали, так что я к ним сейчас поеду. А ты дома сиди, мож к тебе приедут тоже, если как-то адрес найдут. Как себя чувствуешь-то?

– Да теперь даже и не знаю… – растерянно пробормотала Надя.

– Ну ты держись там, Надюш. С похоронами разберёмся, у меня есть сбережения кое-какие. Давай, пока.

– Ага, давай.

Экран телефона засветился и погас, сообщая о завершении разговора, и Надя тупо уставилась прямо перед собой, пытаясь усвоить услышанное. Только в субботу Тоню похоронили, два дня всего прошло, и тут очередной удар. Вася… Он, конечно, чокнутый был, но не настолько, чтобы в окно с шестого этажа выходить. Хотя… У отца ведь тоже крыша на почве пьянства поехала, и не факт, что это не наследственное.

Надя не плакала, потому что мозг наотрез отказывался принимать информацию о смерти брата. А ещё потому, что тёплых отношений между ними не было даже в детстве. Васька – псих. Все сёстры, кроме Веры, старались держаться от него подальше, да он и сам никогда не проявлял ни братской любви, ни желания общаться. Беззлобный, безвредный… Единственным его недостатком были постоянные ночные кошмары и периодические галлюцинации, но этого оказалось достаточно, чтобы парень стал изгоем в собственной семье.

После смерти родителей, когда Тоня и Надя угодили в детдом, Василий навестил их всего один раз – почти сразу после выписки из психдиспансера. Сказал, что уезжает из города и не сможет больше прийти, но на самом деле никуда не уехал. Ему просто было очень тяжело воспринимать всё, как свершившийся факт. Вера тогда получила срок, а Тоне через два года исполнилось восемнадцать, и она тоже покинула Надю. За следующие три года Надя видела своих близких всего два или три раза, но о причинах такого отторжения никого и никогда не спрашивала. Тася – вообще отдельный разговор. Семья Былиных развалилась, каждый стал сам по себе, и только спустя несколько лет между ними снова появилась какая-никакая, но связь – благодаря именно Васе, которому однажды взбрело в голову, что так жить нельзя, и нужно восстанавливать отношения.

Они были разными и чужими друг другу. У каждого была своя жизнь. Вере как-то удалось отсудить у бывшего мужа половину квартиры в центре города, которую в итоге они разменяли на две однокомнатных на окраине. Вася ещё до трагедии получил своё жильё в наследство от бабушки – единственного человека, который любил его, невзирая ни на что. Тоня после детдома пыталась ужиться с Тасей в хибаре родителей, но в итоге съехала на съёмное жильё, а потом вышла замуж. А Надя… Надя влюбилась в женатого мужчину, который помог ей получить комнату в общежитии, но у этих отношений не было перспектив. Если бы не внезапное озарение Васи, все они так и жили бы в разных частях одного города, не интересуясь судьбой друг друга. А теперь Васи нет.

– Ты проснулась! – Дианка прошмыгнула в комнату, забралась на кровать и обняла Надю за шею. – Я тебя люблю!

– Я тоже тебя люблю, – Надя вяло улыбнулась и погладила племянницу по руке. – Кушать хочешь?

– Я делала себе чай и бутерброд, – сообщила Дианка, заглянула тётке в лицо и нахмурилась. – Почему ты плачешь? У тебя опять голова болит?

– Плачу? – удивилась Надя и почувствовала щекотную влагу ползущей вниз по щеке слезы. – Нет, просто глаза слезятся. Включи чайник, пожалуйста.

Дианка убежала в кухню выполнять поручение, а Надя сделала глубокий вдох и заставила себя думать о том, что она взяла всего неделю отпуска, в течение которого нужно успеть собрать все справки для оформления опеки над племянницей и сходить к нотариусу по поводу наследства. И проститься с Васей, хотя об этом младшая Былина предпочла бы не думать вовсе.

Глава 3

– Былин Василий Дмитриевич, восемьдесят пятого года рождения, не женат, с двенадцатилетнего возраста состоял на учёте в психоневрологическом диспансере. Согласно информации, полученной от соседей, в последнее время сильно пил. Вскрытие подтвердило, что на момент смерти Былин…

– Ты зачем мне это всё рассказываешь? – Тараскин гневно сдвинул брови и вперил в Амелина взгляд, не сулящий молодому следователю ничего хорошего. – Я тебе и без предварительного следствия скажу, что состава преступления там нет. Псих-одиночка нажрался и вывалился в окно. Амелин, сворачивай вот эту вот всю свою самодеятельность и занимайся реальными делами. И без твоего щенячьего любопытства проблем хватает.

– Глеб Петрович…

– Я уже полвека Глеб Петрович, – скрипнул зубами Тараскин. – Иди, Руслан, иди.

– Но…

– Свободен, – сухо процедил начальник Следственного отдела и демонстративно раскрыл лежащую на столе папку с документами, давая подчинённому понять, что разговор окончен.

Руслан Амелин недовольно поджал губы и действительно собирался выйти из кабинета, но природное упрямство заставило его остановиться у двери и всё же донести до сведения руководства ту часть информации, ради которой молодой и неопытный сотрудник и пришёл к Тараскину.

– Василий Былин приходился родным дядей Диане Сивковой, Глеб Петрович. И кое-кто из соседей утверждает, что в день перед самоубийством Былина видели, как к нему в гости приходили мужчина и девочка лет семи, по описанию очень похожая на Диану Сивкову.

– Откуда информация о родстве? – подозрительно сощурился Тараскин.

– От Веры Швакиной, в девичестве Былиной. Это старшая сестра погибшего, – Руслан обрадовался, что ему всё же удалось привлечь внимание Тараскина к этому делу, и рискнул высказать предположение, которое не давало ему покоя с самого утра. – Глеб Петрович, смерть Лёни как-то связана с этими Былиными. Я пока не могу это доказать, но вы сами посудите…

– Гридин умер от острой сердечной недостаточности, – перебил его полковник.

– Да, но возле дома Таисии Жучковой, которая в девичестве тоже Былина, и тоже приходится родственницей Диане Сивковой, – упрямо возразил Амелин. – Это не может быть простым совпадением. Станислав Жучков утверждает, что Лёня к ним зачем-то заходил, но назвать цель этого визита не может, поскольку был пьян, а его супруга ничего про Гридина не помнит. Странно это всё, Глеб Петрович. Я бы сказал, что на массовый гипноз похоже, потому что у всех, кто так или иначе вчера касался этого дела, память как-то избирательно отшибло.

– А ты шамана с бубном позови, чтобы злых духов от нас отогнал. Амелин, тебя в Академии учили на кофейной гуще гадать или фактами руководствоваться? – скривился Тараскин, и Руслан понял, что перегнул палку.

– Глеб Петрович, но…

Тараскин многозначительно приподнял правую бровь, и молодому сотруднику Следственного отдела ничего не оставалось, кроме как покинуть кабинет начальника ни с чем.

– Гипноз… – недовольно проворчал полковник Тараскин и задумчиво уставился в пустоту перед собой, перебирая в уме полученную за день информацию.

От своего лечащего врача, который, за исключением излишней нервозности, не обнаружил в состоянии пациента никаких отклонений от нормы, Тараскин вернулся на работу ни с чем – причин открывать больничный лист не было, и доктор просто прописал ему курс витаминов и успокоительные на ночь. Странный провал в памяти продолжительностью в несколько часов был списан на чрезмерную утомляемость, но на МРТ головного мозга полковника всё же записали, чтобы исключить возрастные патологии. По мнению эскулапов, Тараскин для своих лет был практически здоров, и это смущало его ещё сильнее – если всё настолько хорошо, то как объяснить выпавшую из памяти половину вчерашнего дня? Гипнозом?

Вариант первый – руководствоваться логикой и здравым смыслом, которые подсказывают, что рано или поздно всему найдётся рациональное объяснение, и проблемы нужно решать по мере их поступления. Вариант второй – признать, что ситуация уже на этом этапе начинает выходить из-под контроля, и никакого рационального объяснения странным совпадениям и событиям может и не быть. Разница в последствиях. Если идти вторым путём, то можно стать всеобщим посмешищем и, вполне вероятно, лишиться должности, поскольку вышестоящее руководство уже давно ищет любую причину отправить засидевшегося в своём кресле руководителя Следственного отдела города Бугрянска Тараскина Глеба Петровича на заслуженный отдых. Первый путь логически более правильный, но игнорирование проблемы эту самую проблему не решает а только усугубляет, и ждать, когда неприятности посыплются на голову, как из рога изобилия, не слишком предусмотрительно.

– Чёрт! – раздражённо озвучил Тараскин своё мнение о происходящем и вынул из ящика стола пухлую записную книжку в коричневом кожанном переплёте. Перелистал исписанные небрежным почерком странички, нашёл нужный телефонный номер и набрал на личном мобильнике цифры, которые когда-то давно сам себе поклялся забыть навсегда.

– Алло? – ответил на звонок знакомый голос.

– Галя, здравствуй. Это Глеб Тараскин.

Он замолчал, дожидаясь реакции собеседницы, и вздохнул с облегчением, когда спустя минуту услышал:

– Если у тебя хватает наглости мне звонить, значит, случилось нечто из ряда вон выходящее.

* * *

Галина Задорожная была женщиной, которую Тараскин откровенно недолюбливал. Умная, проницательная, прямолинейная… Когда-то они работали вместе, и Глеб Петрович искренне завидовал природному таланту коллеги находить неочевидные зацепки там, где их не могли разглядеть даже профессионалы с многолетним стажем работы в следственных органах. У него такого таланта не было. Зато он был мужчиной, и в нужный момент воспользовался этим фактом, как преимуществом, убедив вышестоящее руководство, что женщину на должности начальника Следственного отдела подчинённые всерьёз воспринимать не будут. «Галя рабочая лошадка, а не лидер. Кабинетную работу она терпеть не может, а в новом коллективе на новом месте, да ещё и руководителем… Вы ей жизнь сломаете, если предложите её кандидатуру на эту должность», – ненавязчиво высказал он тогда непосредственному начальнику своё мнение, в результате чего и получил назначение в Бугрянск. То самое назначение, которое полагалось Галине Задорожной.

С тех пор прошло уже почти десять лет, на протяжении которых Тараскин не раз пожалел, что «подсидел» Галину. Его неблаговидное участие было столь очевидным, что бывшие коллеги практически сразу свели общение с Глебом к рабочему минимуму, а те, кого он считал друзьями, без стеснения высказывали ему в глаза своё далеко не лестное мнение по данному поводу. Многие связи оказались утраченными, а результат не оправдал ожиданий – Бугрянский отдел на самом деле был не перспективой для дальнейшего карьерного роста, а стал финальной точкой в его карьере. Почему? Да потому, что как раз у Тараскина-то и не было лидерских качеств, и новая должность показала его несостоятельность как руководителя во всей неприглядности. Даже теперь, спустя столько лет, подчинённые так и не научились его уважать. Того, что обычно достигается опытом и профессионализмом, Глеб Петрович добивался криком. И до сих пор его не уволили с этой должности только потому, что сплотившиеся против самодура-начальника подчинённые жаловаться-то жаловались, но при этом каким-то непостижимым образом повышали нужные показатели результативности. Тараскин был плохим руководителем, но под его руководством отдел работал эффективно, и это играло ключевую роль.

А Галина ушла из органов в частный сыск, потому что ей надоела бюрократическая составляющая работы следователя. Да, поначалу она была обижена на Тараскина за его свинский поступок, но позже поняла, что действительно не смогла бы променять активную деятельность на бесконечное перекладывание бумаг, рапорты, отчёты и тому подобное. Причиной увольнения она назвала «личное», в подробности своего решения вдаваться не стала, как и опровергать домыслы о том, что во всём виноват Тараскин. После этого отношение к нему в областном Следственном управлении испортилось ещё больше, ведь ценных сотрудников терять всегда жаль, а Галя Задорожная была именно таким сотрудником.

Так и получалось, что Галина жила полноценной жизнью и любила свою новую работу даже больше, чем прежнюю, а Глеб Петрович продолжал пожинать плоды старого, но не забытого предательства и тащить ярмо опостылевшей должности, которая ему до чёртиков надоела, но которую он боялся потерять, потому что приказ «сверху» об увольнении окончательно уничтожил бы его даже в собственных глазах.

– Тараскин, ты там уснул что ли? – вырвал его из пучины нахлынувших воспоминаний голос Галины.

– Галь, мне твоя помощь нужна, – выдавил из себя признание Глеб Петрович и поморщился, недовольный тем, что приходится обращаться за помощью именно к Галине.

– Ого! – послышался в ответ ехидный смешок. – Это ещё загадочнее, чем тот факт, что ты до сих пор помнишь номер моего телефона. Заинтриговал даже. Время только не слишком подходящее выбрал, я за рулём. Это твой номер или служебный?

– Мой.

– Я позже перезвоню.

Галина завершила вызов. Тараскин положил телефон на стол, вынул из кармана носовой платок и промокнул им выступивший на лбу пот. Неприятно, да, но другого выхода у него не было. Смерть Василия Былина – несчастный случай или самоубийство. Признанный псих, пьяный… Состава преступления нет, поэтому и дела не будет, но было бы величайшей глупостью игнорировать наличие какой-то непонятной связи между событиями последних двух дней. Амелин прав – это не совпадения. Независимое частное расследование, если Галина захочет помочь – это единственный возможный способ разобраться, потому что вести следствие на пустом месте, догадках и домыслах никто не позволит. Ди и на каком основании дело открывать? И какое дело? О массовой краже воспоминаний? Бред. Но страшно. Несмотря на желание прояснить ситуацию, Тараскину очень не хотелось, чтобы подозрения Амелина насчёт гипноза нашли своё подтверждение – уж очень много в памяти Глеба Петровича было тайн, о которых никому знать не следовало.

* * *