Великие княгини и князья семьи Романовых. Судьбы, тайны, интриги, любовь и ненависть…

Антон Ульрих, между тем, поступил на военную службу, назначен полковником 3-го кирасирского полка, названного в честь его сначала Бевернским, а затем Брауншвейгским. В 1737 г. поступил волонтером в армию Миниха, воевал, отличился при взятии Очакова и произведен в генерал-майоры. Также участвовал в походе к Днестру в 1738 г. и пожалован премьер-майором Семеновского полка и орденами Св. Александра Невского и Андрея Первозванного.

Но вот наступил 1739 г., Анне Леопольдовне исполнился 21 год, Антону Ульриху – 25, и ничто уже не мешало им сочетаться браком. Венчание состоялось 3 июля 1739 г. в церкви Казанской Божией Матери. Свадьбу отпраздновали со всей возможной пышностью, о чем Джейн Рондо поспешила рассказать своим английским подругам. Вот отрывок из ее письма: «Мы все очень заняты приготовлениями к свадьбе принцессы Анны с принцем Брауншвейгским. Кажется, я никогда не рассказывала Вам, что его привезли сюда шесть лет тому назад с целью женить на принцессе. Ему тогда было около четырнадцати лет, и их воспитывали вместе, с тем чтобы вызвать [взаимную] привязанность. Но это, мне думается, привело к противоположному результату, поскольку она выказывает ему презрение – нечто худшее, чем ненависть. Наружность принца вполне хороша, он очень белокур, но выглядит изнеженным и держится довольно-таки скованно, что может быть следствием того страха, в котором его держали с тех пор, как привезли сюда: так как этот брак чрезвычайно выгоден для принца, ему постоянно указывали на его место. Это да еще его заикание затрудняют возможность судить о его способностях. Он вел себя храбро в двух кампаниях под началом фельдмаршала Миниха. Утверждают, что причиной отправки принца [в армию] было намерение герцога Курляндского женить на принцессе [Анне] своего сына. Во всяком случае, когда она выказала столь сильное презрение к принцу Брауншвейгскому, герцог решил, что в отсутствие принца дело будет истолковано в более благоприятном свете, и он сможет наверняка склонить ее к другому выбору. В соответствии с этим на прошлой неделе он отправился к ней с визитом и сказал, что приехал сообщить ей от имени ее величества, что она должна выйти замуж с правом выбора между принцем Брауншвейгским и принцем Курляндским. Она сказала, что всегда должна повиноваться приказам ее величества, но в настоящем случае, призналась она, сделает это неохотно, ибо предпочла бы умереть, чем выйти за любого из них. Однако если уж ей надо вступить в брак, то она выбирает принца Брауншвейгского. Вы догадываетесь, что герцог был оскорблен, а принц и его сторонники возликовали. Теперь последние говорят, будто ее отношение к принцу было уловкой, чтобы ввести в заблуждение герцога, но мне кажется, она убедит их в том, что не помышляла ни о чем, кроме того, чтобы, коли ее принуждают, таким способом нанести удар по ненавистному ей герцогу. Она действительно никого не любит, но поскольку не выносит покорности, то более всех ненавидит герцога, так как в его руках самая большая власть, и при этом принцесса обязана быть с ним любезной.

Однако делаются большие приготовления к свадьбе, которую отпразднуют со всей возможной пышностью, и никто не говорит ни о чем другом…

Маркиз Ботта, министр императора, только на три дня принял титул посла, чтобы формально от имени своего государя просить руки принцессы для принца Брауншвейгского, его племянника. В субботу маркиз отбыл из города в монастырь Св. Александра, откуда в воскресенье совершил официальный въезд в город в качестве посла. Этот въезд был во многом похож на все официальные въезды. В понедельник посол имел аудиенцию для сватовства к принцессе. Ее величество стояла под балдахином на троне, поднятом на двенадцать ступеней, в конце большого зала; позади нее было большое кресло, а по правую руку – стол. Все ее камергеры расположились на ступенях трона, а камер-юнкеры – рядами у его подножия. Знать и иностранные министры расположились в три ряда один за другим вдоль левой стены зала по всей его длине, а дамы – точно так же вдоль правой. Ни принцесса [Анна], ни герцог и герцогиня Курляндские не появились, принцесса же Елизавета со своим двором присутствовала. Посла сопровождала большая свита. После поклонов он взошел на ступени трона и надел шляпу. Она была у него на голове, пока он говорил, но он снял ее, вручая письмо. Великий канцлер ответил на его речь, и посол удалился, а ее величество осталась на том же месте. Подошел министр герцога Вольфенбюттельского, произнес речь и вручил письмо, но стоя у подножия трона и с непокрытой головой. Во все это время в зале стояла столь глубокая, нарушаемая только речами тишина, что можно было услышать, как упала булавка. Эта тишина вкупе с богатством одежд ее величества, величественностью ее особы и знатностью всего общества придавала церемонии особую торжественность и пышность. Когда упомянутый последним министр удалился, ее величество перешла в длинную галерею, сопровождаемая всем обществом в прежнем порядке, и встала под балдахином, но без трона. Когда она заняла это место, принц вошел поблагодарить ее за согласие на его брак с принцессой. На нем был белый атласный костюм, вышитый золотом; его собственные очень длинные белокурые волосы были завиты и распущены по плечам, и я невольно подумала, что он выглядит, как жертва. Когда он произнес свою речь, императрица поставила его под балдахином по правую от себя руку. Затем пригласили посла, который встал слева от императрицы. Тогда обер-гофмаршал и князь Черкасский ввели принцессу, она остановилась прямо перед ее величеством, и та сказала, что дала принцу согласие на брак с нею. При этих словах принцесса обняла свою тетушку за шею и залилась слезами. Какое-то время ее величество крепилась, но потом и сама расплакалась. Так продолжалось несколько минут, пока, наконец, посол не стал успокаивать императрицу, а обер-гофмаршал – принцессу. Ее величество, оправившись от волнения, взяла кольцо у принцессы, а другое – у принца и, обменяв их, отдала ей его кольцо, а ему – ее. Затем она повязала на руку племянницы портрет принца и поцеловала их обоих, пожелав им счастья. Потом принцесса Елизавета подошла поздравить невесту, как теперь называли принцессу, и, заливаясь слезами, обняла. Но императрица отстранила ее, и Елизавета отступила, чтобы другие могли подойти и поцеловать руку невесты, продолжавшей плакать. Принц поддерживал ее и действительно выглядел немного глупо среди всего этого потока слез. Как только все поздравления закончились, ее величество удалилась, и все общество разъехалось по домам готовиться к завтрашней свадьбе.

Во вторник всем иностранным министрам были назначены места, откуда они могли бы наблюдать процессию, и также места в церкви, куда они должны были ехать, как только проследует процессия, ибо церемониалом не было определено их участие в процессии, так как никто бы не согласился занять самое непочетное место. Принц в сопровождении своего двора без особой пышности первым проехал в церковь. Затем стали съезжаться в каретах особы, занимающие государственные должности, и знать. Их экипажи – и кареты, и ливреи слуг – были великолепны; перед каждой каретой шло по десять лакеев, а у некоторых было еще по два скорохода и разнообразные ряженые на потеху публике. У одного экипажа, который мне очень понравился, двумя скороходами были негры, одетые в черный бархат, так плотно прилегавший к телам, что они казались обнаженными, и только, на индейский манер, были надеты перья. После того как все они проехали, появился принц Карл, младший сын герцога Курляндского, в коляске, предшествуемой двенадцатью лакеями. Коляску сопровождали также четыре скорохода, два пажа, два гайдука и два господина верхами. За ним в таком же сопровождении проехал его старший брат, принц Петр. Потом проехал сам герцог в совершенно великолепной коляске, с двадцатью четырьмя лакеями, восемью скороходами, четырьмя гайдуками и четырьмя пажами – все они шли перед коляской; кроме того, шталмейстер, гофмаршал и два герцогских камергера верхами. У двоих последних было по своему лакею в собственных ливреях. Затем показались ее величество и невеста, это был целый поезд. Первыми прошли сорок восемь лакеев, двенадцать скороходов, двадцать четыре пажа с их наставником, ехавшим верхом. Вторыми, тоже верхом, следовали камергеры, при каждом – скороход, державший лошадь под уздцы, и двое верховых слуг, каждый в своей ливрее; один из них вел в поводу лошадь. Третьими – обер-камергеры верхами, лошадь каждого вели два скорохода, и при них по четверо слуг в своих ливреях с тремя лошадьми в поводу; и ливреи, и сбруи лошадей были очень богатыми. Четвертым ехал обер-шталмейстер в сопровождении всех грумов, конюших и берейторов конюшен ее величества. 5) Обер-егермейстер, сопровождаемый всею охотничьей прислугой в соответствующих костюмах. 6) Унтер-гофмаршал двора со своим штатом. 7) Обер-гофмаршал со своим штатом, причем каждый еще имел при себе своих слуг в собственных ливреях подобно тому, как следовали обер-камергеры. 8) Коляска, устроенная таким образом, что один человек должен был сидеть в ней спиной; коляска была исключительно богатая, запряженная восьмеркой лошадей. Императрица и невеста сидели в ней напротив друг друга: императрица – лицом по ходу, невеста – спиной. На невесте было платье из серебристой, вышитой серебром ткани с жестким лифом. Корсаж весь был усыпан бриллиантами; ее собственные волосы были завиты и уложены в четыре косы, также увитые бриллиантами; на голове – маленькая бриллиантовая корона, и множество бриллиантов сверкало в локонах. Волосы ее – черные, и камни в них хорошо смотрелись. 9) Принцесса Елизавета со своим двором в семи каретах и со всем своим придворным штатом, расположенным по чинам, как и у ее величества, только не таким многочисленным. 10) Герцогиня Курляндская, ехавшая в одной коляске с дочерью, со своим двором, как и принцесса Елизавета. 11) Жены знатных господ, в каретах и со слугами, как и их мужья, проследовавшие перед императрицей. Богатство всех этих карет и ливрей было неописуемым. Все вернулись из церкви в таком же порядке, с той лишь разницей, что невеста и жених ехали теперь в коляске вместе, а ее и его двор, соединившись, следовали за ними сразу после императрицы. Все, за исключением непосредственно царской прислуги, выстроились по чинам в большом зале дворца, чтобы встретить их.

Они вошли в следующем порядке. 1) Императрица в сопровождении герцога Курляндского. На ней было платье с жестким лифом (называемое здесь роброном), коричневое с золотом, очень богатое и, по-моему, очень красивое. Из украшений – много жемчуга, но никаких других драгоценностей. 2) Невеста в сопровождении жениха. Его платье было таким же, как у нее, описанное мною выше. 3) Принцесса Елизавета в сопровождении принца Петра Курляндского; она была одета в розовое с серебром платье, превосходно украшенное драгоценными камнями. 4) Герцогиня Курляндская в сопровождении своего младшего сына, в роброне из белого, вышитого золотом атласа, превосходно украшенном рубинами. 5) Ее дочь в сопровождении князя Черкасского; роброн ее был из шелка с цветами по серебряному полю. Когда они вошли в зал, подошел с поздравлениями посол, затем то же сделали все иностранные министры и за ними остальное общество. Ее величество обедала за столом, при котором были только невеста, жених и принцесса Елизавета. Все прочие разъехались по домам весьма утомленными, так как процессия началась в девять часов утра, а когда мы сели обедать, пробило восемь часов вечера. В десять все вернулись ко двору, и начался бал, продолжавшийся до полуночи.

Тогда императрица повела невесту в ее апартаменты, пожелав, чтобы за нею не следовал никто, помимо герцогини Курляндской, двух русских дам и жен тех иностранных министров, дворы которых были родственны принцу. Из таковых женатыми были лишь императорский резидент и м-р Р., а поскольку жена императорского резидента была больна, то я оказалась единственной. Когда мы пришли в апартаменты невесты, императрица пожелала, чтобы герцогиня и я раздели невесту; мы облачили ее в белую атласную ночную сорочку, отделанную тонкими брюссельскими кружевами, и затем нас послали за принцем. Он вошел с одним лишь герцогом Курляндским, одетый в домашний халат. Как только принц появился, императрица поцеловала обоих новобрачных и, простившись с ними самым нежным образом, отправилась в своей карете в летний дворец и приказала обер-гофмаршалу проводить меня домой, так как все общество разъехалось, когда она увела невесту. Я добралась до дома около трех часов утра, едва живая от усталости. Все дамы были в робронах, и хотя дело было в июле, когда тяжелые одежды доставляют много неудобств, богатство каждого наряда невозможно вообразить.

В среду новобрачные ездили обедать с императрицей в летнем дворце. После обеда она приехала с ними в зимний дворец, куда снова были приглашены все, бывшие на свадьбе; теперь они появились в новых, не в тех, что накануне, нарядах. На новобрачной было платье с выпуклыми золотыми цветами по золотому полю, отделанное коричневой бахромой; на новобрачном – камзол из той же ткани. В большом зале состоялся бал и ужин для всего общества. Императрица, молодые, принцесса Елизавета и семейство герцога Курляндского сели за стол, но так как императрица никогда не ужинает, она постоянно переходила с места на место и разговаривала со всеми со своей обычной приветливостью.

Ужин был великолепный, и в зале был устроен фонтан, который все время бил, так что можно было подумать, будто он всегда здесь находился.

Четверг был днем отдыха, ибо ее величество сочла, что ей, как и всем остальным, это необходимо. В пятницу после обеда был маскарад. Составились четыре так называемые кадрили из двенадцати дам каждая, не считая ведущего каждой кадрили. Первую кадриль вели новобрачные, одетые в оранжевые домино, маленькие шапочки того же цвета с серебряными кокардами; маленькие круглые жесткие плоеные воротники, отделанные кружевами, были завязаны лентами того же цвета. Все их двенадцать пар были одеты так же; среди них находились все иностранные министры со своими женами – представители государей, связанных родственными узами либо с принцем, либо с принцессой. Вторую кадриль вели принцесса Елизавета и принц Петр, в зеленых домино и с золотыми кокардами; все их двенадцать пар были одеты так же. Третью кадриль возглавляли герцогиня Курляндская и граф Салтыков (родственник императрицы) в голубых домино и с розовыми с серебром кокардами. Четвертую кадриль вели дочь и младший сын герцогини в розовых домино и с зелеными с серебром кокардами. Все остальное общество было в костюмах, какие кто придумал. Ужин был подан в длинной галерее только участникам четырех кадрилей. Вокруг стола стояли скамейки, украшенные так, что выглядели подобно лугу; стол был устроен так же. И стол, и скамейки были покрыты мхом с воткнутыми в него цветами, как будто росли из него. И сам ужин, хотя и совершенно великолепный, подавался так, что все выглядело словно на сельском празднике. Императрица прохаживалась весь вечер без маски.

В субботу ее величество и все общество обедали в апартаментах молодых, с церемонией прислуживания за столом, что, по обычаю этой страны, должны делать новобрачные. После обеда в дворцовом театре давали оперу.

В воскресенье был маскарад в саду Летнего дворца, очень красиво иллюминированного, и фейерверк на реке, протекающей у сада. Каждый был одет в наряд по собственному вкусу; некоторые – очень красиво, другие – очень богато. Так закончилась эта великолепная свадьба, от которой я еще не отдохнула, а что еще хуже, все эти рауты были устроены для того, чтобы соединить вместе двух людей, которые, как мне кажется, от всего сердца ненавидят друг друга; по крайней мере, думается, это можно с уверенностью сказать в отношении принцессы: она обнаруживала весьма явно на протяжении всей недели празднеств и продолжает выказывать принцу полное презрение, когда находится не на глазах императрицы».

Иоанн Антонович

Казалось, этот день положил начало новой эре в истории России. Царская власть окончательно закреплялась за потомками «старшего царя» Иоанна. По крайней мере Анна Иоанновна на это надеялась. И поначалу все шло отлично. В 1740 г. принцесса родила сына Ивана, наследника престола. Правда, через два месяца после его рождения скончалась Анна Иоанновна, назначив Бирона регентом при маленьком царевиче. Но юные супруги, объединившись с Минихом, отстранили Бирона от власти и отправили его в ссылку.

Миних, пожалуй, лучший полководец того времени (под чьим началом служил когда-то Антон Ульрих), главный недруг Бирона и был рад случаю поквитаться с ним. Вот как описывает этот эпизод Костомаров: «Фельдмаршал с офицерами вошел в кордегардию, отобрал себе там, по одному известию – тридцать, по другому – восемьдесят человек, оставивши при знамени сорок, и с отобранными отправился к Летнему дворцу. Герцог, оставаясь в Летнем дворце до погребения тела императрицы, окружил себя стражей из трехсот человек гвардейцев, которые по своему количеству в состоянии были оградить его от всяких могущих быть покушений на его ненавистную для многих особу, но Миних заранее узнал, что в тот день, который он избрал для покушения, этот караул состоял из солдат Преображенского полка; Миних сам был этого полка подполковником и надеялся, что охранители герцога поступят по воле своего прямого командира. Фельдмаршал остановился со своим отрядом шагов за двести от Летнего дворца и послал Манштейна вперед к офицерам, стоявшим на карауле у Летнего дворца, объявить им предписание принцессы Анны и позвать к нему капитана с двумя офицерами. Капитан и офицеры, выслушавши речь Манштейна, явились тотчас к Миниху, как к подполковнику своего полка, и дали ему слово, что ни один караульный не пошевелится в защиту герцога, напротив, готовы сами помочь схватить его. „Вы меня знаете, – говорил им фельдмаршал, – я много раз нес жизнь свою в жертву за отечество, и вы славно следовали за мной. Теперь послужим нашему государю и уничтожим, в особе регента, вора, изменника, похитившего верховную власть!“ Тогда фельдмаршал приказал Манштейну идти, по одним известиям, с двенадцатью, по другим с двадцатью гренадерами, во дворец, взять Бирона и доставить к нему арестованным, позволяя, в случае крайнего сопротивления, и убить его.

Манштейн прошел через сад; часовые пропустили его без сопротивления, и он достиг до покоев; в передних комнатах некоторые из прислуги знали его лично и теперь узнали, но не стали останавливать, думая, что он идет зачем-нибудь по приказанию герцога. Не зная, в какой именно комнате спит герцог, Манштейн не решался спрашивать об этом ни солдат, расставленных на карауле, ни служителей, и, прошедши две или три комнаты, наткнулся на комнату, запертую на ключ; он хотел было ломать двери, догадываясь, что тут, вероятно, спальня герцога; но ломать двери не оказалось надобности. Служители забыли задвинуть верхнюю и нижнюю задвижку, – двери можно было распахнуть без особенных усилий. Манштейн очутился в большой комнате, посредине которой стояла двуспальная кровать: на ней лежали Бирон со своей супругой. Оба так крепко спали, что не услыхали, как вошли к ним. Манштейн зашел с той стороны кровати, где лежала герцогиня, отдернул занавес и громко сказал, что у него есть крайне важное дело до герцога.

Пробудившиеся внезапно супруги сразу поняли, что совершается что-то недоброе, и стали кричать изо всей мочи. Герцог соскочил с постели и впопыхах, сам не зная куда уйти, хотел спрятаться под кровать, но Манштейн обежал кровать, схватил герцога что было силы и стал звать стоявших за дверью своих гренадеров. Явились гренадеры. Бирон, успевши стать на ноги, махал кулаками на все стороны вправо и влево, не даваясь в руки, а сам кричал во все горло, но гренадеры прикладами ружей повалили его на землю, вложили ему в рот платок, связали офицерским шарфом руки и ноги и понесли его вон из спальни полунагого, а вынесши, накрыли солдатскою шинелью и в таком виде унесли в ожидавшую уже у ворот карету фельдмаршала. Рядом с ним сел офицер.

Герцогиня в одной рубашке побежала за связанным супругом и выскочила на улицу. Один солдат схватил ее на руки и спрашивал Манштейна, что прикажет с нею делать. “Отведи ее назад, в покои”, – отвечал Манштейн. Но солдат не взял на себя труда таскаться с такой ношей и бросил ее на снег. Караульный капитан, заметивший ее в таком виде, приказал принести ей платье, дать надеть и отвести обратно в покои, которые она занимала.

Герцога повезли в Зимний дворец в карете фельдмаршала…» Регентшей была провозглашена Анна Леопольдовна.

И тут в игру вступила особа, о которой все почти забыли, – дочь Петра Елизавета.

Триумф Елизаветы

Знаменитый флорентийский дипломат и писатель Никколо Макиавелли отмечал когда-то в своем трактате «Государь»: «Тому, кто получил государство при помощи знати, удержать его намного сложнее, чем тому, кто становится государем при поддержке простого народа, поскольку он оказывается государем среди тех, кто считает себя ровней ему, а потому он не может ни править, ни управлять ими по своей воле».

Едва ли Елизавета читала Макиавелли, но она действовала так, словно его слова были ей знакомы. Став регентами, Анна Леопольдовна и Антон Ульрих быстро поняли, что попали в сильную зависимость от Миниха, по сути, посадившего их на трон. Миних – отнюдь не самый коварный из царедворцев: бравый вояка, одержавший немало побед (правда, очень часто не щадивший своих солдат), к тому же одаренный инженер и организатор (его служба началась с того, что он построил для Петра обводной канал вокруг Ладожского озера), жизнелюб и кутила, прямой, честный и преданный, не интриган, но в то же время человек весьма амбициозный. Он надеялся получить из рук Антона Ульриха жезл генералиссимуса (сам Антон Ульрих получил его ранее от Анны Иоанновны) и должность первого министра, помогая юной паре регентов. Но Анне Леопольдовне и Антону Ульриху не нравилась такая опека.

Костомаров пишет об их отношениях с Минихом после победы: «Миних, низложивши регента, казалось, очутился на такой высоте власти, на какую только мог надеяться взойти. Но положение его вовсе не так было прочно, как можно было заключить по наружным временным признакам. Принц-генералиссимус не мог поладить с честолюбивым и умным первым министром. Будучи выше его поставлен по сану, принц тяготился зависимостью по уму от первого министра, жаловался, что Миних хочет стать чем-то вроде великого визиря Турецкой империи, обвинял Миниха в безмерном честолюбии и необузданности нрава. Но более всех вредил Миниху тогда Остерман, который никак не мог выносить, что Миних стал первым министром и тем самым взял в свои руки и внутреннюю, и внешнюю политику России. Остерман сблизился с принцем Антоном Ульрихом и руководил его неприязнью к Миниху. Он нашептывал принцу и потом самой принцессе-правительнице, что Миних взялся не за свое, что он не в состоянии вести дела внутренней и внешней политики, и правительница, не отнимая от Миниха сана первого министра, передала управление иностранными делами Остерману, а внутренними – князю Черкасскому, так что Миниху должны были оставаться в его непосредственном заведовании, только военные дела, которыми он управлял и прежде. Кроме того, Остерман возбуждал против Миниха и мелкое самолюбие принца Брауншвейгского, указывая на несоблюдение Минихом формальностей, касавшихся почитания с его стороны принца, как высшего чином».

Это недовольство тлело, и его легко можно было раздуть в пламя гнева, что и сделали приближенные принца и принцессы во главе с Остерманом. Миних был отправлен в ссылку, в Пелым, и Анна Леопольдовна и Антон Ульрих, кажется, даже не подозревали, что сами лишили себя самой надежной опоры.

* * *

А что делала тем временем Елизавета?

После смерти матери она по приказу Анны Иоанновны уехала под Москву в село Покровское, где жила уединенно и очень скудно (позже она жаловалась, что ей приходилось носить дома поношенные платья и заштопанные чулки, сберегая наряды для редких выходов в люди). Елизавета водила хороводы с сенными девушками и даже, кажется, сама сочиняла хороводные песни. Потом Анну кто-то надоумил (или она сама вспомнила), что «друзей нужно держать близко, а врагов – еще ближе», и велела Елизавете ехать в Петербург. Джейн Рондо видит ее на свадьбе Анны Леопольдовны. Позже она получает приглашение от царевны, общается с ней и выносит неоднозначные впечатления, которыми спешит поделиться со своей английской подругой: «Вы узнаете, что я часто бываю у принцессы Елизаветы и что она удостоила меня своим посещением, и восклицаете: „Умна ли она? Есть ли в ней величие души? Как она мирится с тем, что на троне – другая?“ Вы полагаете, на все эти вопросы ответить легко. Но я не обладаю Вашей проницательностью. Она оказывает мне честь, часто принимая меня, а иногда посылает за мной. Сказать по правде, я почитаю ее и в душе восхищаюсь ею и, таким образом, посещаю ее из удовольствия, а не по обязанности. Приветливость и кротость ее манер невольно внушают любовь и уважение. На людях она непринужденно весела и несколько легкомысленна, поэтому кажется, что она вся такова. В частной беседе я слышала от нее столь разумные и основательные суждения, что убеждена: иное ее поведение – притворство. Она кажется естественной; я говорю „кажется“, ибо кому ведомо чужое сердце? Короче, она – милое создание, и хотя я нахожу, что трон занят очень достойной персоной, все же не могу не желать, чтобы принцесса стала, по крайней мере, преемницей». Английский посол Финч проявил меньше проницательности, докладывая своему королю: «Елизавета слишком полная, чтобы быть заговорщицей».

На самом деле Елизавета плела заговор, его участниками были лейб-медик И. Г. Лесток, ее фаворит А. Г. Разумовский, а также братья Александр и Петр Шуваловы и М. И. Воронцов. Дипломатическую и финансовую поддержку заговора обеспечивал французский посланник маркиз де Шетарди, которому очень не нравилось сближение правительства Анны Иоанновны с Англией. Но Елизавета, словно услышав совет Макиавелли, искала поддержку не только в дворянах.

Правда, ей, вероятно, и в голову не пришло бы обратиться к народу. Российский народ вовсе не похож на граждан Флоренции и Рима, сохранивших еще память о тех временах, когда на штандартах римских легионов писали аббревиатурой имена тех, за кого шла в бой римская армия: «S.P.Q.R.» – «Senatus Populusque Romanus» – «Сенат и граждане Рима». В России еще довольно долго не будут рассматривать народ в качестве политической силы. Но у Елизаветы было кое-что получше, у нее была Гвардия, когда-то исполнявшая не только военные, но и административные и политические приказы Петра и хранившая о нем благоговейную память. Елизавета приходила к гвардейцам в казармы, прежде всего в Преображенский полк, участвовала в их застольях, крестила их детей, щедро раздавала им деньги. И когда настал час, то, по легенде, она обратилась к ним с речью: «Ребята, вы знаете, чья я дочь, ступайте за мной».

В ночь с 24 на 25 ноября 1741 г. преображенцы на руках отнесли Елизавету в Зимний дворец Анны Иоанновны (уже выпал глубокий снег, и Елизавете было трудно идти). Она разбудила Анну Леопольдовну и объявила ей, что Анна и ее семья арестованы, вслед за тем взяты под арест Миних, Остерман, вице-канцлер граф Головкин. Утром 25 ноября все было кончено и издан манифест о восшествии на престол императрицы Елизаветы. В нем писалось: «Объявляем во всенародное известие. Как то всем уже чрез выданный в прошлом 1740 году в Октябре месяце 5 числа Манифест известно есть, что блаженныя памяти от Великой Государыни Императрицы Анны Иоанновны, при кончине Ее, Наследником Всероссийского Престола учинен внук Ее Величества, которому тогда еще от рождения несколько месяцев только было, и для такого его младенчества правление Государственное чрез разные персоны и разными образы происходило, от чего уже как внешние, так и внутрь Государства беспокойства и непорядки, и следовательно немалое же разорение всему Государству последовало б; того ради все Наши, как духовного, так и светского чинов верные подданные, а особливо Лейб-Гвардии Наши полки всеподданнейше и единогласно Нас просили, дабы Мы, для пресечения всех тех происшедших и впредь опасаемых беспокойств и непорядков, яко по крови ближняя, Отеческий Наш Престол Всемилостивейше восприять соизволили, и по тому Нашему законному праву, по близости крови к Самодержавным Нашим вседражайшим Родителям, Государю Императору Петру Великому и Государыне Императрице Екатерине Алексеевне, и по их всеподданнейшему Наших верных единогласному прошению, тот Наш Отеческий Всероссийский Престол Всемилостивейше восприять соизволили: о чем всем впредь с обстоятельством и с довольным изъяснением Манифест выдан будет; ныне же, по всеусердному всех Наших верноподданных желанию, Всемилостивейше соизволяем в том учинить Нам торжественную присягу».

Как видим, в тексте весьма туманно упоминались некие «беспокойства и непорядки», возникшие как вовне, так и внутри государства, «чрез разные персоны и разными образы», в результате чего Елизавета должна была взять власть в свои руки, чтобы сохранить государство своего отца. Но надо думать, что почти все, кто приносил присягу новой императрице, понимали, о чем идет речь, а если кто-то и не понимал, то ему это было и не нужно.

Елизавета Петровна

Бывшую правительницу с семьей выслали сначала в Ригу, затем в крепость Дюнамюнде, где у Анны родилась дочь Елизавета. В январе 1744 г. их всех перевезли в город Раненбург (Рязанской губернии), а оттуда – в Архангельск и, наконец, в Холмогоры, где поселили в бывшем архиерейском доме, обнесенном высоким тыном, под бдительным надзором сторожей, совершенно разобщившим их с внешним миром. Маленького Иоанна Антоновича, который мог претендовать на престол, у семьи отобрали и содержали отдельно. Анна Леопольдовна вскоре умерла в родах. Остальным членам Брауншвейгского семейства, как стали их называть, суждено было пережить Елизавету, но не всем из них суждено дождаться свободы.

* * *

До конца своей жизни Елизавета терзалась, что заключила в тюрьму невинного младенца. Будучи, как и все Романовы, искренне и глубоко верующим человеком, она пыталась «отмолить грех», каждый год ходила в паломничество в Троицкий монастырь, заказывала бесчисленные молебны.

Но была и еще одна причина для тревоги, на этот раз политического свойства. Маленький Иоанн Антонович – законно венчанный на престол монарх. Елизавета же, как и ее английская тезка, была официально «королевой-девственницей» и не могла выйти замуж. Ходили слухи, что она тайно обвенчалась со своим любовником Разумовским, но в любом случае ей был необходим наследник престола.

И вот для этой цели уже в декабре 1741 г., всего через месяц после переворота, привозят ставшего к тому времени круглым сиротой Карла Петера Ульриха, будущего российского императора Петра III Федоровича.

Екатерина-узурпаторша

Юному наследнику 13 лет. Он не помнит своей матери и два года назад потерял и отца. Это бледный худенький мальчик, величайшей радостью которого в детстве было смотреть в окно на торжественные парады маленького голштинского войска, а величайшим днем в жизни стал день, когда отец произвел его в лейтенанты. Перед этим Карлу Петеру Ульриху, который был уже унтер-офицером, поручили стоять на часах у дверей обеденной залы, и он мужественно продержался несколько часов, глотая слюнки, что весьма развлекало гостей. Наконец отец приказал сменить его, пожаловал ему новый чин и позволил сесть за стол рядом с другими офицерами. Но от волнения мальчик почти не мог есть. Позже офицеры последуют за ним в Россию, останутся не только его верными слугами, но и верными друзьями и будут защищать его в Ораниенбауме. Кто-то может увидеть в этой дружбе ограниченность Петра III, но разве мы обвиняем в ограниченности его деда Петра I, который много времени проводил со своими «потешными ребятами»? Быть хорошим солдатом для государя XVIII в. было не позорно, а почетно, и Карл Петер Ульрих старался быть им по мере своих сил, что позже, в просвещенном XIX в., ставили ему в вину. Даже автор статьи о Петре III в «Энциклопедии» Брокгауза и Ефрона, рассказывая о первом воспитателе Карла Петера Ульриха, не забывает отметить, что «казарменный порядок жизни, установленный последним для своего воспитанника, в связи со строгими и унизительными наказаниями, не мог не ослабить здоровья Петра Федоровича и мешал выработке в нем нравственных понятий и чувства человеческого достоинства», хотя, строго говоря, каких-то свидетельств особой безнравственности Петра и отсутствия у него человеческого достоинства у нас нет. Как и Петр I, как и малолетний Петр II, он сознавал себя «природным российским государем» (точнее, его быстро приучили к этой мысли) и вел себя соответственно.

А что он не слишком преуспел в других науках, которые следовало знать государю, может статься, вина не его, а его учителей. Но, во всяком случае, Яков Штелин, которому поручили заниматься его образованием, не забывает отметить в своих мемуарах, что «у него (Петра. – Е. П.) была довольно большая библиотека лучших и новейших немецких и французских книг. По его приказанию должно было устроить полную библиотеку в мезонине нового Зимнего дворца по моему плану, для чего император назначил ежегодную сумму в несколько тысяч рублей». Правда, Петр с детства не любил латынь и, кажется, не знал греческого, зато был настоящим меломаном, любил классическую музыку, сам учился играть на скрипке (впрочем, безуспешно) и с удовольствием ставил оперы в Ораниенбауме и в Петербурге. Конечно, он вряд ли стал бы выдающимся монархом, таким, как Петр I, хотя за свое короткое правление начал целый ряд важных реформ, позже подхваченных его женой. Но совершенно точно, он не являлся тем дегенератом, которого описывает в мемуарах Екатерина. Просто они, кажется, никогда не испытывали друг к другу особой приязни, а новой правительнице нужно было объяснить, как и почему она оказалась на троне. Но об этом позже.

* * *

Петр Федорович, как теперь звали бывшего Карла Петера Ульриха, присутствовал на коронации Елизаветы в Успенском соборе в Москве, занимая «особо устроенное место, подле Ее императорского величества».

После коронации он был произведен в полковники Преображенского полка и каждый день носил его мундир. Также он получил звание полковника 1-го лейб-кирасирского полка.

Петр III

Однако 13-летнему полковнику необходимо было продолжить свое образование. Для руководства этим и был назначен уроженец Швабии профессор красноречия и поэзии в Петербургской Академии наук Яков Штелин, оставивший позже интереснейшие мемуары о своем ученике.

В ноябре 1742 г. Петр Федорович принял православную веру. Теперь для того, чтобы стать «полноценным» наследником престола, ему не хватало только жены, и Елизавета начала искать кандидаток. Она перебирает принцесс подходящего возраста, рассматривает возможность брачного союза с Францией (не припомнила ли она в этот момент свой несостоявшийся брак с герцогом Орлеанским?), потом ее внимание привлекает дочь курфюрста Саксонии, но в итоге (вспомнив еще об одном своем женихе Карле Августе из семейства Гольштейн-Готторпских) останавливает свой выбор на Софии Августе Фредерике, дочери Иоганны Елизаветы Гольштейн-Готторпской, родной сестры Карла Августа. Таким образом, Петр Федорович и его невеста оказываются троюродными братом и сестрой.

Иоганна вышла замуж за Кристиана Августа Ангальт-Цербстского, происходившего из цербст-дорнбургской линии Ангальтского дома. Собственное княжество его было совсем крохотным, почти не приносило дохода, и, чтобы сводить концы с концами, отцу маленькой Фике (так называли принцессу в семье) пришлось поступить на службу в армию к прусскому королю. Полковой командир, комендант, затем он стал губернатором города Штеттина. Почти как в сказке Андерсена «Свинопас»: «Жил-был бедный принц. Королевство у него было маленькое-премаленькое, но жениться все-таки было можно, а жениться-то принцу хотелось». Впрочем, в нашем случае – не принцу, а принцессе, старшей из пяти детей Карла Августа и Иоганны, которая, вероятно, видела в замужестве возможность вырваться из своего родного захолустья.

* * *

Принцесса была не очень красива, но мила и остроумна и получила домашнее воспитание. Позже при русском дворе отметят, что она хорошо говорит по-французски (Фике знала также, кроме родного немецкого, английский и итальянский) и грациозно танцует. Кроме того, она обладала недюжинным умом и была человеком, скроенным по меркам эпохи Просвещения: стремилась сама образовать и сформировать свою натуру, поставив во главу угла разум. Неслучайно позже, когда она уже станет бабушкой и будет писать сказки для внуков, именно Рассудок – сын царицы Фелицы (счастливой) – поведет царевича Хлора (зеленого, юного) на поиски «Розы без Шипов, которая не колется», то есть добродетели.