Великие княгини и князья семьи Романовых. Судьбы, тайны, интриги, любовь и ненависть…

Далее последовал торжественный обед в Грановитой палате, вечером была устроена иллюминация. Тут же возникла легенда, что императрица, переодевшись в простое платье, в полночь спустилась на Красную площадь, чтобы полюбоваться иллюминацией, а «народ узнал ее и приветствовал громким „ура“, пока она не удалилась во внутренние покои».

Торжества продолжались семь дней. И в течение еще восемнадцати дней можно было полюбоваться на коронационные регалии и уборы новой императрицы, выставленные в «бывших Сенатских покоях, что у Черниговского собора». Там можно было увидеть и корону, которую украшали драгоценные камни общей стоимостью 2 млн руб., и специально изготовленную для этой церемонии «державу», и три мантии – парчовую и две кружевные, золотую и серебряную, которые императрица надевала на первый и второй дни аудиенции после коронации, и коронационное платье Екатерины II, выполненное из серебряной парчи и украшенное гербами Российской империи.

* * *

Награды, розданные в Кремле в день коронации, лишь начало целого дождя бенефиций, пролившегося на дворянство. Сергей Соловьев пишет: «Кончились заботы о приобретении власти, начинались более тяжкие заботы о ее сохранении. Нужно было наградить людей, помогших достигнуть власти, – дело тяжелое, ибо каждый ценил свою услугу дорого и ревниво смотрел вокруг, не получил ли кто больше за услугу меньшую; виделись только радостные лица, слышались восторженные клики, а между тем бушевало целое море страстей. Нужно было ценною, удовлетворяющею наградою закрепить старых приверженцев, не возбудить между ними соперничества, не произвести между ними столкновения, не произвести вражды между ними и собственным их делом; нельзя было, по крайней мере вдруг, удалить людей, стоявших наверху в прежнее царствование и не участвовавших в перемене, ибо и они, исключая очень немногих, не были довольны прежним царствованием и не были виновны в том, чем возбуждалось всеобщее неудовольствие; нужно было показать, что никто из людей видных, полезных своею деятельностию не потерял от перемены; нужно было сделать так, чтоб прошлое не напоминало о себе ничем добрым, не высказывалось ни в одной силе, которая бы не осталась неупотребленною и которой не было бы дано лучшее направление в настоящем. В прошлое царствование почти не было опал, потому что наступило спокойно, без переворота; новое царствование должно было показать свое превосходство тем, что не допускало опал, хотя и произошло вследствие переворота; не желалось показать, что были люди, и люди видные, которые враждебны новому царствованию; нельзя было нарушить всеобщности признания нового, всеобщности сочувствия к нему; а между тем естественно рождалось соперничество между людьми, которые считались своими, и между чужими, которые введены были в права своих. Нужно было неусыпными попечениями о делах внутренних показать народу, что Россия действительно избавлена от страшного расстройства, происходившего вследствие отсутствия разумной власти; а в делах внешних нужно было дать народу требуемый мир и в то же время восстановить значение, славу империи, потерею которых порицалось прошлое царствование».

Он приводит такие цифры: все участники переворота получили денежные вознаграждения – «одни по 800, другие по 600, иные по 300 душ крестьян; некоторые получили одновременные денежные награды по 24 000, 20 000 и 10 000 рублей; гетман Разумовский, Никита Иванович Панин и князь Михаил Никитич Волконский получили пожизненные пенсии по 5000 рублей в год. Княгиня Дашкова пожалована в кавалеры ордена Святой Екатерины и получила денежную награду. Григорий Орлов сделан камергером, Алексей Орлов – секунд-майором Преображенского полка, оба получили Александровские ленты, брат их Федор сделан капитаном Семеновского полка, все трое получили по 800 душ крестьян, Теплов получил 20 000 рублей. Богатою наградою указано было на участие в событии 28 июня двоих братьев, ярославских купцов, известных основателей русского театра Федора и Григорья Волковых: они получили дворянство и 700 душ».

Но и этого недостаточно – Екатерина занималась «задабриванием» дворянства все первые десять лет своего правления. Она не только щедро раздавала деньги, земли и ордена. Она не отменила знаменитый указ Петра III о вольности дворянства, но и закрепила его положения в своей «Грамоте на права, вольности и преимущества благородного российского дворянства». Она также дала дворянам право самим судить своих крестьян и приговаривать их к любым наказаниям, кроме смертной казни, тем самым завершив процесс закрепощения крестьян.

Кроме того, Екатерина, в согласии с идеями просветителей, дала дворянам право создавать свои общества, то есть дворянские собрания, объединявшие землевладельцев одной губернии. Собрание могло подавать свои «прожэкты» императрице.

Вершиной «парламентаризма» при Екатерине II стала созванная ею в 1767 г. Уложенная комиссия в Москве, которая должна была заняться упорядочиванием российского законодательства и составлением проектов нового законодательства на смену устаревшему Соборному уложению 1649 г.

Депутаты в комиссию избирались не только из среды дворянства, но включались и представители вольных крестьян и казачества, а также государственные чиновники, при том что ведущая роль все же принадлежала дворянству. Комиссия торжественно начала работу в Грановитой палате в Москве, но просуществовала недолго и позже под благовидным предлогом была распущена. Однако ее «наработки» Екатерина действительно использовала позже для составления своих указов.

* * *

В своем деле очернения покойного мужа Екатерина преуспела. На следующие два века за Петром III закрепилась слава алкоголика и почти идиота. В первом официальном учебнике истории для школ, изданном как раз во времена Екатерины, гибель императора описывалась так: «…слыша, что народ не доверяет его поступкам, добровольно отрекся от престола и вскоре затем скончался в Ропше».

Кажется, только для одного великого князя Павла Петр оставался прежде всего отцом, причем отцом любимым и почитаемым. Едва ли Павел знал что-то о настоящей участи Петра III, по крайней мере до своего совершеннолетия, но отношения его с матерью и без того были плохими. Елизавета отобрала маленького Павла у его матери сразу же после рождения и очень редко позволяла ей навещать его. «Его держали в чрезвычайно жаркой комнате, – позже вспоминала Екатерина, – запеленавши во фланель и уложив в колыбель, обитую мехом чернобурой лисицы; его покрывали стеганым на вате атласным одеялом и сверх этого клали еще другое, бархатное, розового цвета, подбитое мехом… Пот лил у него с лица и со всего тела, и это привело к тому, что, когда он подрос, то от малейшего ветерка, который его касался, он простужался и хворал. Кроме того, вокруг него было множество старых мамушек, которые бестолковым уходом, вовсе лишенным здравого смысла, приносили ему больше страданий, нежели пользы».

Впрочем, у Екатерины в то время и без того хватало тревог и забот.

После переворота Павел был необходим Екатерине как залог ее безопасности. Существует легенда, что Екатерина хотела вознаградить Григория Орлова за оказанные услуги, выйдя за него замуж, но один из дипломатов отсоветовал ей это, сказав, что «Российской империей может управлять вдова императора, а не госпожа Орлова». И это правда, только в качества вдовы императора и матери будущего императора Екатерина была «уместна» на троне.

Воспитание Павла она поручила графу Никите Ивановичу Панину, деятельному участнику ее заговора.

Позже Николай Александрович Саблуков, генерал-майор русской императорской армии, напишет в своих «Записках» о времени императора Павла I: «Не следует думать, что первоначальное воспитание великаго князя Павла было небрежно; напротив того, Екатерина употребила все, что в человеческих силах, чтобы дать сыну воспитание, которое сделало бы его способным и достойным царствовать над обширною Российскою империею. Граф Н. И. Панин, один из знаменитейших государственных людей своего времени, пользовавшийся уважением как в России, так и за границей за свою честность, высокую нравственность, искреннее благочестие и отличное образование, был воспитателем Павла. Кроме того, великий князь имел лучших наставников того времени, в числе которых были и иностранцы, пользовавшиеся почетною известностью в ученом и литературном мире. Особенное внимание было обращено на религиозное воспитание великаго князя, который до самой своей смерти отличался набожностью. Еще до настоящаго времени показывают места, на которых Павел имел обыкновение стоять на коленях, погруженный в молитву и часто обливаясь слезами. Паркет положительно протерт в этих местах. Граф Панин состоял членом нескольких масонских лож, и великий князь был также введен в некоторыя из них. Словом, было сделано все, что только возможно, для физическаго, нравственнаго и умственнаго развития великаго князя. Павел Петрович был одним из лучших наездников своего времени и с ранняго возраста отличался на каруселях. Он знал в совершенстве языки: славянский, русский, французский и немецкий, имел некоторыя сведения в латинском, был хорошо знаком с историей, географией и математикой, говорил и писал весьма свободно и правильно на упомянутых языках».

Но Никита Иванович внес свою лепту в развитие у Павла невроза. В воспитательных целях он стал выпускать газету «Ведомости», в которой рассказывалось об успехах и неудачах его воспитанника. Многочисленные корреспонденты то упрекали Павла: «Правнук Петра Великого ведет себя не… Ах! Токмо язык мой не может выговорить, но и мыслить ужасаюсь», то радовались: «Конечно, мой друг, – пишет якобы отставной капитан приятелю, – опечалились вы прежним моим письмом о Государе Великом Князе Павле Петровиче. И подлинно, было чему печалиться, слыша, что правнук Петра Великого ведет себя не так, как ему подобает. Но теперь я вас, друга моего, обрадую: Его Высочество стал с некоторого времени отменять свой нрав: учиться хотя не долго, но охотно; не изволит отказывать, когда ему о том напоминают; когда же у него временем охоты нет учиться, то Его Высочество ныне очень учтиво изволит говорить такими словами: „Пожалуйста, погодите“ или „пожалуйста, до завтра“, не так, как прежде бывало, вспыхнет и головушкою закинув с досадою и с сердцем отвечать изволит: „Вот уж нелегкая!“ Какие неприличные слова в устах Великого Князя Российского!»

Газета выходила в одном экземпляре, но Панин уверял своего воспитанника, что ее читают во всей России и даже при иностранных дворах. Так Павел с малых лет привыкал жить «напоказ», в убеждении, что любое его движение, любое неосторожное слово может стать причиной недоброжелательных суждений о нем.

Удивительно, но, кажется, Екатерине и Панину удалось оградить Павла от грязи и цинизма всего Двора: он вырос идеалистом в полном смысле этого слова. Неслучайно Казимир Валишевский позже напишет о Павле: «От считал возможным все исправить силой того идеала, который носил в себе».

Но беда в том, что его мать оказалась реальным политиком, причем очень искусным, а значит, никак не соответствовала высоким идеалам рыцарской чести. Более того, она и в семье пыталась действовать по тем же правилам политических интриг, которые ей так хорошо служили в высшем свете и в международной политике (этому, очевидно, научила ее мать, которая тоже была интриганкой, только гораздо менее умелой). Видимо, Екатерина забыла, что в личной жизни интриги и манипуляции, даже самые удачные, неизбежно оставляют «послевкусие», разрушают доверие и портят те самые отношения, ради которых затевались.

Когда пришло время выбирать невесту, то Екатерина «наметила» ему в жены Софию Доротею Вюртембергскую, дочь герцога Вюртембергского Фридриха Евгения, отличавшуюся крепким здоровьем. «Мнение ее врача о ее здоровье, крепости сложения влечет меня к ней», – писала императрица, но София была еще слишком молода – ей только 11 лет. Екатерина хотела привезти ее в Россию и воспитать при Дворе вместе с Павлом, как сделала это когда-то Анна Иоанновна с Антоном Ульрихом. Но, видимо, позже она решила, что время не терпит, и тогда прусский король Фридрих Великий, тот самый кумир Петра, а теперь верный союзник Екатерины, предложил России другую принцессу – Августу-Вильгельмину-Луизу Гессен-Дармштадтскую.

Павел I

Наталья Алексеевна

По этому поводу императрица писала Панину: «У ландграфини, слава Богу, есть еще три дочери на выданье; попросим ее приехать сюда с этим роем дочерей; мы будем очень несчастливы, если из трех не выберем ни одной, нам подходящей. Посмотрим на них, а потом решим. Дочери эти: Амалия-Фредерика – 18-ти лет; Вильгельмина – 17-ти; Луиза – 15-ти лет… Не особенно останавливаюсь я на похвалах, расточаемых старшей из принцесс Гессенских королем прусским, потому что я знаю и как он выбирает, и какие ему нужны, и та, которая ему нравится, едва ли могла бы понравиться нам. По его мнению, которые глупее, те и лучше: я видала и знавала выбранных им».

Павел благоразумный и послушный сын, выбрал Вильгельмину, «и всю ночь я ее видел во вне», – так записал он в своем дневнике.

По-видимому, он искренне и глубоко полюбил принцессу Гессен-Дармштадтскую, которая носила теперь имя Натальи Алексеевны. Возможно, ему нравилось, что его жена оказалась весьма строптивой и своенравной, что она осмеливалась возражать даже его матери. И когда Наталья умерла, не выдержав первых родов, он сильно горевал о ней.

А Екатерина уже торопилась с новой женитьбой сына: София Доротея уже достигла брачного возраста, ее вот-вот могли выдать замуж за кого-нибудь другого. Ей самой легко было, по ее собственным словам, «помышлять о награде потери», то есть думать, какие выгоды сулит ей преждевременная смерть невестки. Но как же убедить Павла, что сейчас не время для траура?

И вот она уже пишет своему старому приятелю, с которым привыкла делиться всеми новостями, – немецкому дипломату Каспару Мельхиору Гримму: «Увидев корабль опрокинутым на один бок, я, не теряя времени, перетянула его на другой и старалась ковать железо, пока горячо, чтоб вознаградить потерю, и этим мне удалось разсеять глубокую скорбь, которая угнетала нас».

Но как она этого добилась? Во-первых, показала безутешному юному вдовцу письма, из которых следовало, что жена изменяла ему с его лучшим другом, князем Чарторыйским (неудивительно, что Павел разучился доверять людям). А во-вторых, нашла подходящий момент, чтобы продемонстрировать ему новую невесту в наилучшем свете.

«Я начала с того, – пишет императрица, – что предложила путешествия, перемену мест, а потом сказала: мертвых не воскресить, надо думать о живых. Разве оттого, что воображали себя счастливым, но потеряли эту уверенность, следует отчаиваться в возможности снова возвратить ее? Итак, станем искать эту другую.

– Но кого?

– О, у меня есть в кармане!.. Да, да, и еще какая прелесть! И вот любопытство сразу возбуждено.

– Кто она, какова она? брюнетка, блондинка, маленькая, большая?

– Кроткая, хорошенькая, прелестная, одним словом, сокровище, сокровище приносит с собою радость.

Это вызывает улыбку; слово за слово, призывается третье лицо, некий путешественник, столь проворный, что за ним никто не угоняется, прибывший недавно, как раз для того, чтобы утешать и развлекать; и вот он делается посредником, начинает переговоры; курьер послан, курьер возвращается, устраивается путешествие, приготовляется свидание, и все это совершается с неслыханною быстротою. И вот удрученные сердца успокоиваются; грусть еще не отходит, но неизбежно рассеивается приготовлениями к путешествию, которое необходимо для здоровья и для развлечения.

– Дайте нам пока портрет, в этом нет беды.

Портрет? Мало таких, которые нравятся, живопись не производит впечатления. Первый курьер привозит портрет. На что он? Портрет может произвести неблагоприятное впечатление. Пусть он лучше остается в своем ящике.

И вот портрет целую неделю лежит завернутый там, где его положили, когда он был привезен, на моем столе, возле моей чернильницы.

– Что же, он красив?

– Смотря по вкусу; моему вкусу он вполне удовлетворяет. Однако на него посмотрели, немедленно положили в карман и снова на него посмотрели. Наконец, он наполнял собою и ускорял приготовления к путешествию, и вот они в дороге… Я не знаю, но с 1767 года я всегда чувствовала преобладающее влечение к этой девице; рассудок, который, как вы знаете, часто вводит в заблуждение инстинкт, заставил меня предпочесть другую, потому что большая молодость не дозволяла устроить дело тотчас, и вот именно в то время, когда казалось, что я потеряла ее навсегда, самое несчастное событие возвращает меня к предмету моей страсти. Что же это такое? Вы станете рассуждать по-своему, вы будете приписывать это случаю; совсем нет: я энтузиастка и не довольствуюсь этим: мне необходимо нечто более необъятное».

Итак, Екатерина сумела «поставить на своем». Павел отправился в Берлин и посватался к Софии Доротее, которая после принятия православия стала великой княгиней Марией Федоровной. Из Берлина он пишет матери: «Я нашел невесту свою такову, какову только желать мысленно себе мог: не дурна собою, велика, стройна, незастенчива, отвечает умно и расторопно, и уже известен я, что естьли она сделала действо в сердце моем, то не без чувства и она с своей стороны осталась. Сколь счастлив я, всемилостивейшая государыня, есть ли, вами будучи руководим, заслужу выбором своим еще более милость вашу».

Но прежде чем заключили этот брак, Павел написал своей невесте длинное письмо, перечисляя те правила, которым она должна будет следовать при русском дворе.

Мария Федоровна

Инструкция включала в себя четырнадцать пунктов. Два последних Павел читал особенно важными, а именно: «Тринадцатый. Никогда не вмешиваться ни в какое дело, непосредственно ея не касающееся, тем более в какия-либо интриги или пересуды. Четырнадцатый. Не принимать ни от кого, кроме лиц специально для того приставленных, а тем более от прислуги, никаких, хотя бы самых пустяшных, советов или указаний, не сказав о том хоть чего-либо мне».

Возможно, появление этого пункта связано с тем, что в бумагах покойной великой княгини Натальи Алексеевны нашли политические проекты графа Алексей Кирилловича Разумовского, племянника фаворита Елизаветы, будущего министра просвещения, в ту пору только начинавшего свою карьеру при Дворе. Также обнаружились сношения великой княгини с французским посольством и нашлись указания на заем денег для великой княгини (воспоминания о том, как она сама когда-то страдала от скупости Елизаветы, не помешали Екатерине держать невестку и сына «в ежовых рукавицах»). Теперь Екатерина могла выставить Вильгельмину не только изменницей, но и предательницей. Она также потребовала немедленного удаления Разумовского от Двора цесаревича.

Теперь Павел, опасаясь, что слишком самостоятельная жена может подвести его и навлечь на них гнев матери, старался обезопасить себя от повторения этого.

Чего же еще ждал он от жены? Прежде всего соблюдения всех обрядов православной церкви, причем «необходимо, чтобы у нея по этому поводу никогда не сорвалось с языка ни перед кем насмешки, порицания, жалобы и т. п., и чтобы она даже не выслушивала шуток, которыя многие позволяют себе у нас относительно религии». Далее «быть предупредительной и кроткой, не выказывать досады и не жаловаться на нее кому бы то ни было; объяснение с глазу на глаз всегда будет наилучшее». Затем он предупреждает будущую жену: «Так как принцесса не может иметь никаких личных целей, то ей не придется что-либо скрывать от ея величества. Поэтому она хорошо поступит, говоря ей всегда откровенно все то, что у нея будет на душе; это (не говоря уже об интригах) будет гораздо лучше для ея собственнаго спокойствия».

В третьем пункте Павел касался собственных отношений с супругой. Он начинался такими грустными словами: «Я не буду говорить ни о любви, ни о привязанности, ибо это вполне зависит от счастливой случайности», а далее требовал, чтобы принцесса своим поведением заслужила его дружбу и доверие, и честно сознавался: «Ей придется прежде всего вооружиться терпением и кротостью, чтобы сносить мою горячность и изменчивое расположение духа, а равно мою нетерпеливость. Я желал бы, чтобы она принимала снисходительно все то, что я могу выразить иногда даже, быть может, довольно сухо, хотя и с добрым намерением, относительно образа жизни, уменья одеваться и т. п.», и предостерегал принцессу от того, чтобы она выбирала среди придворных посредников, «потому что это не отвечает тому расстоянию, которое должно существовать между особою ея сана и моего и подданным».