Лыбедь (сборник)

– Так что же?

– Мы выдадим убийцу. Никто не ведает сейчас, кто им окажется. Может, это буду я, может, Жила, может, Вер-кузнец. Это справедливо. Всяк должен запомнить: мы насмерть станем за свое добро.

– Не глуп же Рябень… – Лыбедь перевела дух. – Уверена: он позабудет к вам дорожку. Вы придумали ладно, Вавила. Кому охота без войны лезть под копья? Мне не судить никого из извергов.

– Пусть окажется так.

– Пусть. И вдругорядь буду рада видеть извергов с лучшими вестями. – Лыбедь поднялась, склонила голову.

Кивнули и нежданные гости.

Эх, нету Волока! Убыл по соседям – сговариваться о весеннем плавании на торжище. Только Волоку, почему-то только ему, Лыбедь не боится показать, что так хочет иной раз ободрения и одобрения. Впрочем, судя по всему, она справилась вновь.

* * *

– А ты станешь с ним говорить, с Рябенем? – спросила Забава на другой день, когда девочки снимали со станка готовое полотно.

– А зачем? – хмыкнула Лыбедь. – Все слышали, ужо ему дружинники сами скажут да по шее прибавят. Не люблю я его, Рябеня этого. Не тем, что ряб, а тем, что вёрток. Вот скажи: зачем на чужое зариться?

– Ты лучше сама скажи, – Забава сморщила нос, заглянув в большой берестяной туес, – зачем ты столько оческов льняных оставляешь? Да тут еще вон сколько напрясть можно…

– Оставляю, оставляю… Лень возиться.

– Лень вперед тебя родилась! А что до заимок – так ведь всяк знает: изверги с умом место выбирали. Богаче там зверьем. Вот завидуха его и ухватила. – Забава принялась скатывать не отбеленную до поры ткань.

– Да погоди ты! Скажи, тебе не хочется краем глаза поглядеть, как они, изверги-то, живут? Сказывают, у них богов нету!

– Так откуда у извергов боги? Они же без роду! – с важностью ответила Забава. – Худо живут, конечно. Некому брашна[11 - Бра?шно – еда, угощение.] уделить, сговориться не с кем.

– Дико-то как… А хотела я хоть одним оком глянуть…

– Сказать тебе секрет? – Забава в нерешительности перестала сворачивать полотно. – Только большой.

– Понятно, сказать! – возмутилась Лыбедь. – Когда я секреты выдавала?

– Погоди… – Решившись, Забава принялась шарить в холстяной поясной суме. – Не помню, клала ли с собой… А, вот!

Из сумы явилась лента для косы – яркая, голубая. Лыбедь сперва решила, что из привозных, с торжища. Богатый цвет. Но тут же поняла ошибку. Лента была своей работы, здешней, из обычного льна.

– Ты сама такое сделала? Как?

– Не совсем сама. Ходит тут с Синь-озера одна старуха. Бетой звать. И сейчас здесь, у Зябличихи, остановилась. Вот она и делает краски, на диво прочные да красивые. Никто так не умеет. На какие краски особые камешки мелет, на иные лепестки цветочные в конопляном масле трет. Да только покрасишь – стирай не стирай, долго не блекнет. У меня таких пять, косоплеток-то, да еще плат летний хочу узорами покрыть. И сегодня сбегаю с ней повидаться.

– Без меня? Вот подруга! – Лыбедь возмутилась.

– Ну ты вишь княжна… Стоит ли тебе с извергами знаться?

– Позорного в том нету! А чего она за свои краски хочет?

– Как – чего? И мясом вяленым возьмет, и крупой, и солью… Всему рада. Вдовеет она второй год. Муж тоже стар был, с волком не совладал. Мало она уже пушнины берет со своей заимки.

– А дети что ж мать оставили? Или так у извергов всегда?

– Бездетная. Вроде как померли у ней все пятеро от горловой трясовицы, а потом уж других не родилось.

– Да, тут всякому научишься!

* * *

Весело скрипя снегом, девочки шли по Киеву. Лыбедь, пробираясь меж отяжелевших под белыми шапками заборов, пришла к заключению, что подруга давненько знает эту самую Вету. Слишком уж много ей известно о старухе.

Дом старой Зябличихи, малый и низкий, встретил их слабым теплом: недавно затопленная, печь только набиралась жару. А в княжьем тереме затопили еще до того, как девочки у станка захлопотали.

– Кто с тобой, Забава? – Морщинистая, как сушеное яблоко, Зябличиха оказалась не совсем довольна. – Здрава будь, княжна!

– И тебе здравствовать.

– Здравы будьте! – вымолвила вторая старуха, кланяясь.

Вета оказалась на полголовы выше Зябличихи, широкоплечей, худой старухой с резкими чертами лица, полускрытого темным платом. Даже бровей не видно было из-под ткани, только глаза горели молодым огнем – запавшие в глазницы, но яркие. Нет, не вызывала жалости старая извергиня.

– Коли пришли, идемте к столу, покажу, чего принесла, – сказала она без улыбки, но глуховатый голос прозвучал ласково.

Вид какой-то муки, серой либо черной, рассыпанной по мешочкам, Лыбедь разочаровал. Где ж цвета?

– Цветно будет, как разведешь, – поняла старуха настроение. – Вот эту водой горячей – станет красно, эту брагой покрепче – в изумруд пойдет. Каких тебе охота цветов, княжна?

– Лазоревого.

– Тогда вот твоя краска. – Вета протянула девочке крошечный туесок сизой пыли. —

Поставь полотно кипятить в котле да высыпь в воду. Подольше выдержи, не вынимай, пока вода вовсе не остынет. Руки после маслом ототри – запачкаются. А ты мне что принесла?

– Соли возьмешь? – Лыбедь вытащила из своей сумы мешочек.

– Как не взять? Соль мне всегда надобна. – Старуха была довольна.

– Тяжело тебе управляться одной? – не удержалась спросить Лыбедь, когда подруги засобирались уходить.

– Будь заимка моя победней – не управлялась бы, – просто ответила извергиня. – За каждым соболем мне не поспеть. Да только муж мой богатое место застолбил, когда был молодым. Набила пушнины к прошлому торгу, набью и в этот раз. Благодарствую, что дело тебе до того есть.

* * *

– Правы ли наши, что извергов не любят? – задумчиво спросила Забава на обратном пути. – Тоже люди, просто живут на свой лад. Но вреда ведь от них нет.

– Нет и пользы! – посерьезнела Лыбедь. – Вот послушай, как мне Волок сказывал. Изверги, они завтрашний день заедают, наш, Полянский[12 - Поля?нский (от «поляне») – русское племя, что жило по Днепру. Киев был Полянским городом.], русский.

– Как это? – изумилась Забава. – Вроде ничего у нас не просят.