Такая роковая любовь. Роман. Книга 2

Получив от судьи разрешение, Соев вновь сорвался с места, сопровождая свою двигательную активность высоким фальцетом обращения.

– Уважаемые господа! – раздвинул он руки, словно желая охватить ими всё пространство зала вместе с сидящими в нём слушателями и судьями, – Я хотел бы представить вам свои соображения, которые, как вы понимаете, тоже базируются исключительно на фактах. Так вот, не далее как полчаса тому назад, мой оппонент и коллега господин Рябов доказал нам при помощи психоанализа, что Лариса Фёдорова никак не могла лечь спать, не допив оставшееся вино. Господин Рябов, добросовестно выполняя свою роль защитника, постарался отвести все подозрения от личности своего подопечного. Я, хотя и не был согласен с ним, преклоняюсь перед его трудом. Его мысль широка. Настолько, что питает не только самого господина Рябова, но и окружающих. Помните, в момент начала его рассуждений о том, почему Лариса Фёдорова не допила отавшееся спиртное, первое, что он сказал вслух, было: «что-то помешало ей…». Это замечание явилось очень ценным для меня. Что ж, бывает так во время суда, что две противоположные стороны – обвинение и защита, своими действиями помогают не только себе, но и подсказывают противнику. —Соев кинул мимолётную слащавую улыбку в сторону стола защиты. Никто не мог теперь упрекнуть его что он, когда этого требовалось, избежал панегирика и не захотел источать из себя хвалебной речи. Теперь они были с Рябовым квиты. Промашка каждого из двоих не проскочила незамеченной для оппонента. С опозданием Рябов дал отчёт последствиям своих слов. Он знал теперь, что Соев ни за что не упустит возможность помусолить тему о наличии помех. И даже если до этого времени у него не было какой-то определённой линии, то теперь подобный стимул вполне может вывести его на какой-то новый след. Возможно именно на тот, что вызвал странный блеск глаз Николая при опросе в первый день.

Чем больше Соев развивал теперь свою мысль, тем сильнее росло в Рябове прежнее убеждение в собственной неосведомлённости по ряду вопросов. Адвокат оказался прав: уже в следующий момент Соев предложил версию о том, что не что-то, а кто-то помешал Ларисе допить вино.

– Господин судья, я требую более конкретного подхода к делу, – выкрикнул Рябов с места, – Не кажется ли вам, что господин Соев опять пытается навязать суду свои пространственные догадки, используя всецело лишь оговорки коллег?

– Которые вполне могут превратиться в весьма щекотливые предположения, не правда ли? – воспротивился вмешательству Соев, тоже глядя на судью. Тот поспешно усадил Рябова жестом:

– Протест отклонён. Продолжайте!

На лице судьи впервые, с момента начала процесса, появилась профессиональная заинтересованность, вызванная на сей раз созревающей сенсацией, подготовленной Соевым. Будучи неоспоримым специалистом, судья, получив в своё распоряжение дело, с самого первого дня процесса откровенно скучал. Редкие моменты, заставляющие его напрягать внимание и сосредотачиваться, не доставляли ему истинного удовольствия и казались всё-таки неинтересными. Пропитавшись духом правосудия и жаждуя дел, требующих полного профессионального чутья и компетентности, в данном деле судья не видел для себя каких-либо сложностей. Судить подобные дела мог бы какой угодно дебютант. Пока, до сего момента, весы правосудия находились в равновесии, при котором чаша невиновности подсудимого незначительно перетягивала чашу его вины. После того, как Рябов привлёк объяснения Зеленцова, судья действительно уже готов был к прекращению ведения дела за отсутствием состава преступления. Теперь же он почувствовал, что сюжет, закручиваемый Соевым, может вылиться в громкий неожиданный скандал. Тогда разворот этого скандала ляжет на его судейские плечи, а правильно принятое решение добавит почестей и, возможно, повышения.

«Вряд ли Соев, с его опытом в делах, стал бы так просто интересоваться у специалиста о лимитах разброса данных анализа крови», – предположил судья. В предвкушении возможности поразмять застоявшееся чувство дидактического мышления, утерянное в вязкой трясине множественных банальных дел, он нетерпеливо устремил взор на адвоката потерпевшей стороны.

Рябов, почувствовав раздражение судьи, тяжело сел в кресло и затих. Его руки, сложенные горкой, принялись теперь тревожно шевелиться, сжимая пальцы и переминая кисти.

В противоположность ему, Соев, окрылённый вниманием, продолжил опрос, возбуждаясь при этом всё больше и больше. То отскакивая от стойки, за которой сидели присяжные заседатели, то вновь приближаясь к ней энергичными шагами, похожими на скачки, он ввинчивался голосом в каждую новую фразу. На его лице повисла улыбка, контрастирующая с острым взглядом хищника. Голос Соева перешёл на высшую ноту:

– Господин судья! Принимая во внимание просьбу моего коллеги придать делу конкретную форму, я хотел бы испросить у вас дозволения публично допросить присутствующую здесь гражданку Керман.

Судья удивлённо поднял бровь и перевёл взгляд на Анну, сидящую в первом ряду.

– В этом есть необходимость?

Соев активно закивал:

– Если учитывать, что три таблетки «Барбамила» в стакан Ларисы подсыпал не Кравцов, то это мог сделать кто-то другой. Почему? Судите сами. – Соев вернулся к столу и, взяв там протокол записи процесса, стал зачитывать, – «Обнаружив жену без признаков жизни, я тут же позвонил в скорую помощь, а затем в милицию. Ожидая их прибытие, я прошёл в спальню, чтобы убедиться, что Лариса взяла ту самую пачку „Барбамила“, что лежала у меня в дипломате. Я открыл дипломат и увидел, что снотворного там нет.», – теперь Соев не улыбался. Напротив, выражение его лица спрессовалось в повышенную концентрацию: нос заострился, губы подтянулись, брови сошлись к переносице, – На вопрос, заданный мною, господин Кравцов утвердительно заявил, что ключ от дипломата он нашёл на привычном месте в пиджаке. Откуда такая педантичность? Ведь мы уже знаем, что Лариса в жизни была крайне неряшлива, а в тот вечер очень сильно пьяна. Много ли аккуратных пьяниц знаете вы? Я – нет. И тут я припомнил о том, как господин Кравцов подчёркивал нам контрастирующую аккуратность первой жены. Анна Керман, по уверениям подозреваемого, всегда была опрятной хозяйкой. Вот тогда-то я и задал себе впервые вопрос: а не присутствовала ли она на месте преступления?

Соев замолчал. Объяснив причину, вынудившую его прибегнуть к допросу Анны, он спокойно дождался того, как главный судья вызовет её и как она пройдёт к стойке допроса. Адвокат видел, как молодая женщина побледнела, представая перед всеми не в роли незаметной слушательницы, а в роли подозреваемой свидетельницы.

Очутившись лицом к залу, Анна крепко вцепилась в деревяшку барьера. Николай издалека заметил, как побелели от этого её тонкие пальцы. Кравцову захотелось выйти из-под стражи, подойти к бывшей жене, разжать её кисти и подышать в них.

«Даже в такую жару пальцы у Анны наверняка холодные, – ласково подумал он. Тонкие линии вен, напрягшиеся на руках женщины, вызвали у Николая острую боль в сердце, – Её-то зачем пытают? Она тут совсем не при чём. Моя вина во всём. Только моя.»

Пока Кравцов раскаивался и бичевал себя, Анна Керман внимательно осматривала Соева.

Адвокату обвинителю было за пятьдесят. Если не учитывать его сухощавость, то во всём остальном он был внешне приятным. Соев являлся представителем смешанных кавказских кровей. Его смуглая кожа не походила по цвету на загар. Черты лица, выделенные габаритным носом и твёрдым подбородком, смотрелись волевыми. Две толстые, почти чёрные полосы, горизонтально прочерченные на месте сбритых усов, вместе со складками щёк и подбородком, зрительно очерчивали квадрат нижней части лица. Это утяжеляло его и без того широкий овал. Упругие щёки адвоката при малейшей улыбке смешно сжимались вдоль пазух носа в два резиновых комочка. Они нависали над складками щёк, делая похожим Соева на ёжика.

Крупная голова венчалась обильной сединой, зачёсанной прямо наверх и разметанной по сторонам двумя обширными залысинами. В противоположность лицу, фигура Соева была настолько аскетичной, что выглядела ссохшейся. Широкая рубашка, вправленная в светлые летние брюки, не прятала худощавость, а, прокручиваясь вокруг тела, наоборот подчёркивала её, почти бросалась в глаза. Впрочем, такие люди как Соев, никогда не оставались незамеченными. Высокий рост и глаза необыкновенной живости притягивали к нему взгляд. Энергичная походка и чёткие манеры Соева абсолютно вписывались в его яркий образ.

И вместе с тем, он был неприятен Анне. Неприятен не только его положением обвиняющего. Мужчины такого плана: уверенные в себе и не признающие в людях никаких слабостей, пугали женщину. Бесспорно, Соев являл собою сильную личность. Анна, не всегда способная ответить таким, как он, предпочитала их избегать, отчего легко попадала под их осуждение. Оказавшись перед Соевым на процессе, Анна поняла, что он сможет выпотрошить её наизнанку. Женщина напряглась. Деваться было некуда. Во все глаза на неё смотрели Надежда и Верка Латыпова, бросившие в деревне все дела. Хмурил брови Иван: он не пропускал ни одного заседания. Далеко в зале сидели Егор – старший сын Белородько и Татьяна – дочь Верки. «Красивая пара», – не ко времени подумала Анна, вспоминая молодых пацанами: Таньку – тонконогой девчонкой с косичками, Егора – серьёзным пареньком на голову ниже подружки. Теперь перед ней сидели современная молодая девушка со стильной причёской утопающего каре и столичный парень-интеллигент в полупрозрачной оправе на носу. Анна вздохнула. Из всех присутствующих в зале, она могла надеяться только на Николая. Но он, при нынешнем положении, вряд ли смог бы помочь ей. Чтобы выпутаться самой и вытолкнуть на свободу бывшего мужа, Анне приходилось рассчитывать только на себя. Размышления женщины прервал голос Соева:

– Госпожа Керман, скажите нам, когда перед смертью вы видели Ларису Фёдорову в последний раз?

Анна помедлила, пытаясь понять суть вопроса.

– До свадьбы, – наконец произнесла она тихо, призывая себя оставаться спокойной.

– Я прошу уточнить до какой именно свадьбы?

Соев говорил сухо, почти жёстко. В его лице не проскальзывало никакого участия к робости опрашиваемой.

– До нашей свадьбы с Николаем, – произнесла Анна ещё тише.

Избегая смотреть на неприятного адвоката, она коротко глянула на судей. Соев, не претендуя до этого быть в поле зрения допрашиваемой, сейчас подошёл к её стойке:

– А у меня есть показания свидетеля, который видел вас в день убийства Ларисы Фёдоровой в подъезде её дома, – по-прежнему жёстко произнёс Соев, дожидаясь пока Анна посмотрит на него. По залу прошёл ропот возмущения. Кто-то громко охнул. Кто-то вслух обозвал молодую женщину неприличным словом. Судья был вынужден призвать зал к спокойствию. «Нет, только не это!» – безнадёжно взмолился Кравцов. Он впился глазами в смертельную белизну лица Анны. Ничего в нём не выражало возмущения или поражения. Женщина беспрекословно соглашалась со сказанным, не протестуя против этого. Она словно спала с открытыми глазами и ничего не слышала. Николаю так захотелось, чтобы Анна проснулась.

Медленно переведя на обвинителя обречённый взгляд, опрашиваемая промолчала. Соев испепелил её презрительным взглядом. Ему больше не нужно было настаивать на её ответе:

– Ваша честь, я прошу вас разрешить мне допросить соседа Ларисы Фёдоровой, пенсионера Владлена Сергеевича Каменева.

Скользнув взглядом по Керман, судья повернулся в сторону милиционера на входе:

– Госпожа Керман, вернитесь на своё место. Введите свидетеля Каменева!

Спускаясь, Анна неловко оступилась.

– Погодите раньше времени падать в обморок. Вы пока ещё только свидетель, а не подозреваемая, – недобро пошутил над этим Соев.

– Спасибо, – поблагодарила Анна, совершенно не к месту.

По правде сказать, она не обратила внимания на реплику адвоката. Ей поскорее хотелось спрятаться от людских глаз, в этот момент алчных, возбуждённых разгорающимся действием. Торопливое желание повернуться к залу спиной вылилось в невнимательность при спуске. Чертыхнувшись про себя, Анна захромала на своё место. Все чувства были поглощены досадой на себя. Глупо было не предвидеть возможность осведомлённости Соева о её визите к Ларисе.

«Наверное, он вынюхал обо мне многое. Осталось только узнать что именно», – подумала молодая женщина, проходя мимо адвоката.

В вызванном свидетеле Анна без труда узнала старичка, ехавшего с ней полгода назад в лифте дома Ларисы.

Было бы странным, если бы он не приметил её: до сих пор Анна помнила на себе его вислый взгляд. Такой, Анна замечала это, нередко появлялся у старых мужчин. Взгляд, выражающий восхищение женщиной, и в то же время разочарование от неспособности стать предметом её внимания.

Без всякого интереса прослушав обстоятельное заявление Каменева о том где, когда и при каких обстоятельствах видел он Анну Керман, Соев подвёл показания свидетеля к нужному рубежу:

– Скажите, Владлен Сергеевич, в своём предварительном рассказе вы нам заявили о том, что ехали в одном лифте с этой женщиной двадцать второго января в районе шестнадцати часов. Так ли это было на самом деле?

– Я сказал? – удивился Каменев, но тут же спохватился, – Ах, да! Я сказал именно так. Это было после обеда. На улице уже начало смеркаться.

– Начало смеркаться или уже было темно? – Соев подкрался к Каменеву почти на цыпочках. Голос его сейчас был тихим, ласковым. Он смотрел на старика с улыбкой, всем своим видом выказывая предрасположенность.

Потребность в уточнении показания привела Каменева в нерешительность. Он принялся вспоминать, бормоча себе под нос:

– Темно? Нет, вроде бы только начало темнеть. Хотя, зимой на улице темнеет рано. Так что, может быть, уже и было темно.

Соев, терпеливо выждав пока старик проговорится, попросил его припомнить час встречи с Анной в лифте поточнее.

– Час? Господи-боже, какой же это был час-то? Погоди, кажется это было всё-таки около четырёх, – совсем неуверенно повторил свидетель.

– А может позже? – в голосе Соева проскользнула настойчивость.