Однажды в коммуналке. Рассказы

Мужчина, не оборачиваясь, кивнул.

***

В экскурсионном бюро никто про Валентину не спрашивал. Ни на следующий день, ни через день, ни через неделю. Два месяца пролетели точно так же, как пролетали всегда. И газелька снова зашуршала по гравийке. «Теперь уже только в следующем году увидимся», – сказала Валентина, чтобы вслух произнести свою грусть и начать разговор с дядей Колей. А дядя Коля, вместо того чтобы важно кивнуть, вдруг сообщил: «Вчера в Царской бухте тело женщины нашли. Пару месяцев, говорят, пролежало». Помолчал и добавил: «А на Анзере новый монах поселился».

«Два часа по морю и – материк, – подумала Валентина и улыбнулась. – Новый монах – это хорошо. Будет кому кормить голубоглазую собаку».

Мужчина, которого она полюбила

Вчера целый день шёл дождь, и сегодня море сильно штормило. Так сильно, что тихий Бланес стал скорее похож на деревушку на берегу Индийского океана, чем на респектабельный город Средиземноморья. Как ни странно, в своей шумной необузданности море привлекло намного больше отдыхающих, чем в состоянии покоя. Самые смелые, в основном, мужчины за семьдесят, ложились на мокром берегу в ожидании, когда волна накроет, подхватит и выбросит туда, куда сама пока не добирается. Из воды смельчаки выбирались с трудом, и боясь открыть глаза, пробирались к лежакам, с которых за ними с горделивой снисходительностью следили их вторые половины.

Вчерашних знакомых я заметила сразу. Мужчина с усами моржа стоял у самой границы возможного попадания волны и занимался физкультурой, которая напрочь не совпадала с его внешностью человека-глыбы. Круговыми движениями он вращал ягодицами, и, поставив руки на бока, поворачивал туловище в разные стороны. Было странно предположить, что его может заботить внешний вид собственных ягодиц или талии. Я обернулась в поисках его спутницы, и узнала её не сразу. Лицо женщины в памяти отпечаталось слабо, хорошо запомнилась только одежда – серая бесформенная льняная туника в индийском стиле, и ещё прическа – тоже бесформенная, с пушистыми, вразнобой лежащими локонами. Сегодня же она была в разноцветном, с теми же индийскими мотивами, купальнике, а волосы были убраны под сине-зелёную повязку. Женщина лежала на кричаще-жёлтом, с рекламой какого-то спиртного, полотенце. Такими полотенцами, словно флагами, возвещающими об открытии курортного сезона, были завешены все, ведущие к морю, улочки Бланеса. Как первые вестники переполненных пляжей, эти тоненькие семиевровые постилки свисали с балконов уже занятых апартаментов и зазывно украшали палатки торговцев-арабов.

Я смотрела на отдыхающих и пыталась понять, почему они не дотерпели до более подходящего в плане морских удовольствий июня. Жара в конце весны была уже достаточно изнуряющей, но море пока не могло стать убежищем от горячего солнца. Вода была слишком ледяной, чтобы служить приятным спасением. За мужчиной-«моржом» и его спутницей я стала наблюдать по самой простой причине – они говорили на моем языке. Русские в это время на Коста-Брава – редкость. Подыскивая место для отдыха, мои соотечественники обычно настолько тщательно изучают возможные риски (причём, погодным они уделяют самое большое внимание), будто собираются совершить грандиозную покупку, от которой так или иначе будет зависеть вся дальнейшая жизнь.

С русской парой, занявшей моё внимание, мы встретились пару дней назад в одном из немногих уже работающих ресторанов на набережной. Мужчина быстро пролистал меню и тут же, игнорируя те пять-семь минут, которые заведение выделяет на изучение блюд, подозвал официанта фамильярно-покровительственным: «Май фрэнд!» Разговор с официантом – красиво седеющим мужчиной с выражением достоинства и одновременно услужливости на лице – он начал со слов: «Так, по списку!» И дальше пошёл список из лангуста, мидий в особом каталонском соусе, морского черта и прочих морепродуктов. Официант записывал молча. «What wine do you prefer at this time of day?» —поинтересовался он, прежде чем отойти от столика. После небольшой паузы ему ответила женщина, но так тихо, что мне не удалось узнать, что же она предпочитает выпивать вечером. Я обернулась, якобы вслед официанту, и быстро, чтобы это не выглядело неделикатным, осмотрела пару. Уже потом, оборачиваясь во второй, третий раз, я поняла, что вряд ли мое любопытство способно их побеспокоить. Мужчина сидел ко мне спиной, ел быстро, сосредоточенно, не поднимая головы. Когда пустели бокалы, он, почти не отрываясь от еды, доставал из ведерка со льдом бутылку cava – местного шампанского – и вновь их наполнял. Женщина сидела очень прямо, ела медленно и смотрела перед собой. Ни он, ни она не улыбались. Он иногда что-то говорил – коротко и неразборчиво, может быть, комментировал блюда. Несколько раз они выходили на улицу покурить и тогда я могла беспрепятственно через окно наблюдать за ними. Курили они тоже молча, и вопреки курортной логике, отвернувшись от моря. В женщине чувствовалось странное равнодушие к собственной внешности. Нет, она не выглядела некрасивой или неухоженной. Просто казалось, что она никогда не сталкивалась со своим отражением в зеркале. Или сталкивалась, но проходила мимо, не зная, что женщина по ту сторону стекла – она. Мужчина напряжённо о чём-то думал. Не надо было обладать способностями психолога, чтобы заметить, что оба они – не здесь. Было понятно и то, что от тихого испанского рая они прячутся в разных местах, у каждого – своя пещера.

***

Она подошла неожиданно. Прошло несколько дней после того, как я видела их на пляже во время шторма.

– Вы все время что-то пишите. Блогер, да? Ненавижу блогеров.

Она опустилась на свободный стул и оглянулась в поисках официанта.

– Здесь заказывают напитки у стойки, – я указала на вход в небольшой местный бар. Открытая площадка перед ним – одно из любимых моих мест в этом городке. С одной стороны здесь необорудованный пляж, на котором мальчишки демонстрируют друг другу и девчонкам чудеса кувырков с претензией на цирковые сальто. С другой – старая церковь. Абсолютно безлюдная в будни, в субботние и воскресные вечера она становится центром общения местных жителей всех возрастов. Мне нравится наблюдать, как люди собираются к службе. Интереснее всего рассматривать пожилых прихожан. Вообще здесь приятно наблюдать за старостью. В неё здесь нестрашно заглядывать. Нестрашно думать, что она случится и с тобой.

– На похоронах я не была ни разу, – моя неожиданная собеседница вернулась от барной стойки и произнесла это необычное признание так, как будто мы давно сидим и беседуем, и остановились как раз на этом месте. – Когда умерла бабушка, мне было 11, и родители решили, что все эти похоронные мероприятия не для меня. Та же история повторилась с дядей, маминым братом. Хотя мне уже было 23. Конечно, таким образом они меня берегли. Но что я буду делать, когда умрут они? Я ведь даже не представляю, что делают люди, когда умирают их близкие.

– Можно нанять похоронных агентов. Сейчас многие так делают, – мой совет прозвучал, наверное, слишком поспешно, потому что женщина посмотрела удивлённо. А я вдруг подумала, что удовольствие, с которым я разглядываю местных старичков, уже не будет таким стерильно-безмятежным, как раньше.

– «Your sherry, se?ora» – бармен поставил перед женщиной рюмку ледяного хереса. «Шерри» – называют этот напиток испанцы. Я не очень понимаю его вкус, но мне доставляет какое-то щемящее наслаждение заказывать это крепкое вино у стойки бара, впуская в себя его шипящее, как старая киноплёнка, звучание – шерри… А если хочется усилить кинематографичность момента, можно заказать густой, согреваемый тонким яйцеобразным бокалом, шерри бренди…

Моя знакомая незнакомка ушла также неожиданно, как появилась. Пока я отвлеклась на звук пришедшего на электронную почту сообщения, она уже двигалась по пляжу, не обращая внимания на кувыркающихся ей наперерез мальчишек. Шерри остался нетронутым.

***

Энни, Элли, Дейзи, Кларк… С привычками жить уютней. Дома – понятие совсем не географическое. Дома – это там, где у тебя по каждому поводу есть привычка. Энни, Элли, Дейзи, Кларк – моя каждодневная считалочка. С неё начинается мое утро. Мы встречаемся в парке примерно в одно время примерно в одном месте. Матильда выгуливает не одну собаку, а целую гроздь. Впрочем, так делают почти все жители Бланеса. Мое предположение, что собачники по-соседски договариваются выгуливать питомцев по очереди, так и не удалось подтвердить. Уж слишком похожи между собой составляющие одной грозди (и это при разнице размеров и пород). И если тщательно перепутать в городе всех собак и их хозяев, верный пазл без труда сложит даже самый ненаблюдательный турист.

Энни, Элли, Дейзи – белые, маленькие, похожие на игрушки, с мягкими, немного скрипучими волосами. Их отчаянно простой вид компенсируется очень сложным названием породы, которое я, как ни стараюсь, запомнить не могу. И они не слишком похожи на живых собак. Они не умеет смотреть на тебя так, что сразу понимаешь: именно ты в ответе за эту собаку. Даже если она лежит на пороге дома, к которому ты не имеешь никакого отношения.

Кларк – большой рыжий такс. Настолько большой, насколько вообще это прилагательное уместно по отношению к таксе. Кларк первым садится на скамейку, зная, что мы последуем его примеру. Он водит своим аристократичным носом туда-сюда, встречая и провожая пробегающих мимо в наушниках и ярких лосинах негритянок, чьи плоские оголенные животы не дают мне никакой возможности расстаться с комплексами по поводу несовершенств собственной фигуры.

У Матильды комплексов нет. У неё много тёмных футболок с разными рисунками и надписями. Мы встречаемся изо дня в день уже больше месяца, и ещё ни одна футболка не повторилась. Возможно, она специально собирала их всю жизнь. А за 72 года жизни можно много чего насобирать. Наша утренняя дружба с Матильдой объясняется так же просто, как и моё внимание к русской паре. Матильда знает мой язык. Это трудно объяснимо, но стремясь уехать из своей страны, радуясь, что нашли возможность это сделать, мы ещё больше радуемся, когда встречаем под чужим солнцем кого-то, кто имеет хоть какое-то отношение к тем местам, где ты родился и собирался прожить всю жизнь. И у вас обязательно находятся общие воспоминания.

У Матильды связано со мной важное воспоминание. Она была замужем за мужчиной из моей страны. Его звали Слава, и он танцевал в каком-то большом ансамбле. Они встретились в отеле, принадлежащем семье Матильды – танцоры жили в нём во время гастролей по солнечной стране. Мне бы хотелось рассказать, что русский царевич покорил сердце юной испанской розы, поведав ей о своём чувстве страстным языком какого-нибудь жгучего танца, например, сальсы. Но Слава танцевал русские народные танцы, и Матильда ни разу не была на его выступлении. А ещё на момент знакомства она совсем не была юной. Ей было 44 года. А Славе – 31. Матильда говорит, что влюбилась в его soledad. С испанского это переводится как одиночество. Но возможно она имеет ввиду что-то другое, сродни искусству тосковать, которым наделены многие русские. Потому как такая привилегия, как одиночество, на тот момент для Славы была недоступна. В далеком Иркутске у танцора была жена, дочка и близкие соседи. Настолько близкие, что с ними нужно было делить санузел и кухню. Использовал влюблённую, не очень молодую испанку, чтобы вырваться из бедности и нерешаемых проблем? Наверное, я подумала бы именно так, если бы услышала эту историю от кого-то другого. Но нежность, с которой говорила о муже Матильда, не давала усомниться в том, что отведённые им шестнадцать лет были временем любви. Матильда продолжала любить. А любовь к тому, кого сейчас с тобой нет, живёт только вместе с памятью о взаимном чувстве. Матильда говорила именно так: «Его сейчас со мной нет». «Его сейчас со мной нет, а я расставляю тарелки в сушку в том порядке, который был удобен ему…» Или: «Его сейчас со мной нет, а я каждый день смотрю русский канал в надежде, что в маленьком городке на Волге, куда мы однажды ездили, случится что-то важное, и в новостях покажут улицы, по которым мы ходили»… Иногда я была уверена, что Слава просто уехал на пару дней в другой город. Иногда – что он умер. Но я боялась спросить Матильду о том, почему её мужчины сейчас нет рядом с ней. Мне казалось – как только она ответит на этот вопрос, наша общая тема закончится. И наши утренние встречи потеряют смысл. А эти встречи были мне нужны. В них был эффект керамической чашки среди бумажных стаканчиков на сезонной кофейной точке.

Сегодня Матильда была в футболке с изображением ёжика. Совершенно питерского ёжика. Именно такого ёжика, взъерошенного, растерянного, но знающего что-то, что в глубине души хочет знать каждый, наносят на самые разные питерские сувениры – от футболок до ювелирных изделий. Ёжик был серый, цвета волос Матильды и моего родного Питера. Под изображением была надпись на языке всех футболочных надписей: «I believe». Я знала, на какой вопрос она отвечает. Матильда, наверняка, знала тоже.

– Вы – последняя, кто её видел.

Вопрос-утверждение прозвучал так резко, что флегматичный Кларк соскочил со скамейки, и я впервые услышала его голос – неожиданно басовитый и грозный. Возле скамейки стоял мужчина, когда-то показавшийся мне похожим на моржа. Теперь от этого сходства остались только седые, опущенные вниз усы. Пропал невозмутимый взгляд, и ощущение человека-глыбы тоже исчезло. На самом деле, мужчина был среднего роста и такого же среднего телосложения.

– Присядьте, – предложила ему Матильда. – Ничего нельзя знать наверняка.

– Вы знакомы с Лорой? – мужчина сел на место Кларка и впился в Матильду взглядом, в котором главным был вопрос: что, правда, всё позади?

– Лора – ваша жена?

– Конечно! Она не рассказывала, что отдыхает здесь с мужем?

– Как вас зовут?

– Игорь. Где Лора? – недавно появившаяся во взгляде мужчины надежда ускользала, словно вырвавшийся из руки гелевый шарик.

– Бармен сказал – вы вчера разговаривали, – мужчина по имени Игорь обратился ко мне. —Что она говорила?

– Только то, что она ни разу не была на похоронах.

Казалось, Игоря совсем не удивила эта не самая обычная тема случайного курортного разговора. Только он ещё больше сник, став как будто ещё меньше.

– Вчера после обеда я уснул. Ненадолго. Час, ну может, полтора. Я плохо сплю по ночам. Хотя здесь темно. А она ушла. Не пришла вечером, не пришла ночью. Я всю ночь сидел на балконе. Здесь никто ночью не ходит. Очень редко слышны хоть какие-то шаги.