Последний бой Лаврентия Берии

Досадливо махнув рукой, Половцев поспешил дальше по траншее догонять начальство.

Так Павел стал ординарцем Хрущева. Почти два года они были вместе, Коротков за это время получил капитана и четыре ордена – не за близость к штабу, а вполне заслуженных. Его генерал сам пулям не кланялся и другим не позволял. Павлу приходилось и донесения под обстрелом носить, и роту в атаку поднимать вместо убитого командира. Самый его любимый орден – Красную Звезду – дали за последнюю ходку за линию фронта. Узнав, что полковая разведка две недели не может взять языка, Хрущев разозлился всерьез, распек всех в штабе, а потом велел:

– Пашка! Возьми группу и без офицера не возвращайся.

Разведчики поначалу косились на штабного, но, поняв, что перед ними такой же отчаянный «ходок», как они сами, подчинились ему по-настоящему. Им повезло: обратно возвращались с обер-лейтенантом. Хрущев радовался, как ребенок, что удалось «умыть» начштаба, который уверял, будто бы на их участке немцы осторожны, как кролики, и взять пленного нет никакой возможности. Ну, а на награды за храбрость он никогда не скупился.

В начале сорок четвертого Хрущева отправили возрождать разоренную немцами Украину. Короткова он взял с собой, но на мирной работе разведчик не прижился, заскучал. Тогда Никита Сергеевич поговорил с командующим округом и пристроил бывшего ординарца в военную разведку. Считалось, разведчики должны… впрочем, никто из них толком не знал, что они должны делать в глубоком тылу. В грубой послевоенной реальности они наравне с эмвэдэшниками, смершевцами и истребительными отрядами гонялись за бандеровцами и прочими бандитами, которыми кишели леса и села Западной Украины. Хрущев, казалось, забыл про него – но это только казалось. В 1949 году Никиту Сергеевича перевели в Москву, а в 1951-м майор Коротков внезапно получил направление в Военно-дипломатическую академию. В округе, оформляя документы, ему сказали, что вызов пришел аж из самой Москвы. А в Москве был только один человек, который мог вспомнить о нем и тем более «прикрыть» неподходящее происхождение польки жены – первый секретарь областного комитета партии и секретарь ЦК Никита Сергеевич Хрущев.

Вообще-то Павел дома о работе не говорил. Но это была не секретная информация, и он почти весь вечер рассказывал притихшим соседям, как воевал рядом с Хрущевым, какой тот замечательно храбрый, веселый и простой человек. И к концу вечера они совершенно забыли о враге народа Берии, как будто того и не было никогда на земле…

29 июня. Кабинет Хрущева. 14 часов 45 минут

Еще утром прокурор Украины Роман Руденко находился в своем киевском кабинете. Вызвали его внезапно. Он едва успел заехать домой за «командировочным» чемоданчиком и через полчаса был уже на аэродроме. О причине вызова ему ничего не сказали, и Роман Андреевич даже и гадать не пытался, зачем он понадобился в Москве. Судя по сроку командировки – семь дней – и спешности вызова, дело было важное. Однако ему даже во сне не приснилось бы, какое назначение и какое поручение он в этот день получит.

Хрущев тоже пребывал в некотором замешательстве. Роман, конечно, свой человек, но Никита Сергеевич не был уверен до конца, что новый Генеральный прокурор Союза поймет его правильно. Приходилось быть с ним откровенным, но до какой степени с ним можно быть откровенным, этого он не знал.

– Здравия желаю, товарищ первый секретарь! – улыбнулся Руденко. – Прокурор Украины по вашему приказанию прибыл!

– Ох уж эти твои шуточки, – засмеялся в ответ Хрущев. – Уморил! Ну, проходи, товарищ бывший прокурор Украины. Приказываю присаживаться. Как добрался?

Услышав слово «бывший», Руденко напрягся, но виду не показал:

– Как Золушка, в дороге отдохнул.

– Что, работы навалилось?

– А когда она не наваливалась? – Руденко сделал еще одну мгновенную паузу и наконец, не выдержав, спросил прямо: – Выходит, не справляюсь, раз снимаете?

– Справляешься, – ободряюще засмеялся Хрущев. – Потому мы тебя не только снимаем, но и назначаем. Будешь Генеральным прокурором Союза. Сафонова мы отстраняем, поскольку вот он-то как раз не справляется. Приказ о твоем назначении уже подписан. Принимай дела. С чего начинать, объяснять не надо?

Руденко осторожно кашлянул:

– Мы там, у себя, не полностью в курсе, Никита Сергеевич…

– Ох ты хитер! Не в курсе они, понимаешь… Тогда слушай, буду тебя в этот самый курс вводить. Мы тут сделали за органы их работу – разоблачили и арестовали на Политбюро подлеца Берию, предотвратили переворот в стране. Третий день держим этого мерзавца в бункере штаба Московского военного округа, даже в тюрьму не можем отправить: из тюрьмы его бандиты мигом своего главаря освободят. А Генпрокурор нам говорит: мол, по закону санкцию на арест заместителя Председателя Совета Министров дает не ЦК, а Верховный Совет. И дело он, видите ли, возбудить не может, у него для этого оснований не хватает… Получается, Берию надо выпускать, чтобы он смог нас всех перебить? И мы решили так: человек, не признающий руководящей роли нашей Коммунистической партии, не может быть Генеральным прокурором нашей страны. Правильно решили, как думаешь, Роман?

Руденко усмехнулся:

– Абсолютно правильно, Никита Сергеевич. Вот только что народ подумает…

– Народ подумает так, как мы ему скажем. Потому что нет в стране авторитета выше, чем у нашей коммунистической партии, которую Берия хотел принизить и умалить. Не то что о Берии – и о Сталине будет думать так, как мы захотим…

Руденко поднял голову и молча, удивленно посмотрел на Хрущева.

– Ну это я так, к слову, – тут же отступил Первый. – Товарищ Сталин был и будет величайшим из советских людей. Но мы не позволим какому-то там бандиту влезть на его святой пьедестал… Партия уже разобралась, что Берия – иностранный шпион, изменник Родины и предатель. Теперь об этом должен узнать и весь советский народ. Итак, верши правосудие, Роман. Как это говорится? Врагов народа – в ежовые рукавицы.

Руденко вздрогнул и быстро взглянул на Хрущева:

– Как вы сказали, Никита Сергеевич? В ежовые?

– Именно так, Роман. Он должен признаться во всем, что натворил. Сегодня будет Политбюро, дадим тебе официальное поручение, и приступай.

– Вообще-то по закону я должен получить поручение от Верховного Совета.

– Ты себе голову бюрократией не забивай. Эта наша забота. Слушай, что тебе партия говорит, и выполняй. Да, кстати, у тебя счеты-то с Берией есть?

– А у кого их нет? Если вы станете искать прокурора, товарищ Хрущев, у которого нет с Берией счетов, следствие проводить будет некому.[30 - У Руденко были собственные счеты как с Берией, так и с Вышинским. В 1940 году он был снят с поста областного прокурора за неправильное курирование соблюдения законности в органах госбезопасности и со дня на день ожидал ареста. Лишь с началом войны по ходатайству Хрущева его вернули в органы прокуратуры.] Мешика[31 - П. Я. Мешик – министр внутренних дел Украины.] я бы попросту убил, такое вытворяет этот бериевский прихвостень. Разве что Вышинского спросите…

– Эк, вспомнил. Вышинский уже пятнадцать лет как не прокурор. А не то я бы его отправил поприсутствовать при расстреле Лаврентия, авось удар хватит. Да ладно, сам, без меня помрет. А насчет Берии ты меня понял? После Политбюро останешься, получишь подробные инструкции, о чем спрашивать, когда и как. Поначалу его придержать надо будет, сильно не нажимать, до особого сигнала. Ну, а потом на твое полное усмотрение. И гляди о нашем разговоре помалкивай, особенно при Маленкове и Молотове. Понял?

Руденко поднял на него глаза, но ничего не ответил, лишь улыбнулся и кивнул.

29 июня. Отделение экспертизы документов 3-го спецотдела МВД. 16 часов 40 минут

– Я понимаю, эта работа не совсем по вашему профилю, – сказал полковник. – Я не знаю, почему выбрали наше отделение. Вы не один такой умный, четверо сотрудников уже отказались, мотивируя именно недостатком квалификации, и мне очень не хотелось бы докладывать, что я не смог найти исполнителя. Это задание хоть и неофициальное, однако исходит с самого верха. Поймите, какое сейчас время. Как бы ни было противно, Андрей Михайлович, я не приказываю, я прошу…

– Хорошо. Я понимаю, – без выражения проговорил второй собеседник, средних лет, бледный и сутулый майор МВД. – Надо же кому-то… Но я ведь не специалист по подделке документов, я криптограф, и чтобы адекватно подделать почерк, мне понадобится не один день.

Начальник отдела поморщился:

– Адекватности здесь не требуется. Войдите в тему: тюремная камера, плохое освещение, человек без очков, волнуется, руки дрожат…

– У товарища Берия руки дрожат? – все так же невыразительно спросил майор.

– Андрей Михайлович, – у полковника дрогнул и пресекся голос. – Пожалуйста, не надо… Сделайте, как сможете. Никто не станет устраивать никаких экспертиз, эти документы не для того готовятся.

Майор со смешной фамилией Котеничев забрал бумаги и вышел из кабинета. Задача была ясной и на самом деле не такой уж трудной, поскольку подделывать документы он тоже умел неплохо. Надо было изготовить три «письма из тюрьмы» от имени Берии. Общее содержание писем прилагалось, требовалось лишь соответствующим образом его оформить. Котеничев понимал, почему никто не хотел браться за эту работу. Его и самого затошнило, едва он взглянул на текст и установки, и первой реакцией было – отказаться. Но тут же он и опомнился: слишком ценной была возможность войти в качестве технического специалиста в «дело Берии», чтобы позволить себе считаться со своими чувствами.

Он пришел в свой кабинетик, несколько минут разглядывал образцы почерка, попробовал – да, вроде бы получается. Тогда он убавил свет, надел специальные очки, имитирующие близорукость. Нервное напряжение нагнетать не требуется, оно появится само, особенно если начать с третьего письма. С третьего он и начал.

«Дорогие товарищи, со мной хотят расправиться без суда и следствия, после 5 дневного заключения, без единого допроса, умоляю Вас всех, чтобы этого недопустили, прошу немедленно вмешательства, иначе будет поздно…»

Особо, как сказал начальник отдела, можно не усердствовать. Письма эти в серьезной работе не будут. Ясно, для чего они предназначены – для закрытых показов членам ЦК и, может быть, еще каким-нибудь там писателям и прочим властителям душ. Едва ли Лаврентий Павлович даже членам ЦК писал собственноручные письма, а уж изготовить такую цидульку, чтоб поверили писатели сегодня да историки послезавтра, можно за полчаса.

Майор не любил ни писателей, ни историков, ни вообще интеллигентов. Смутный народ, гнилой, склочники и доносчики, уж он-то за пятнадцать лет работы в «органах» насмотрелся. За пятнадцать лет работы и за восемь месяцев перед этим. В мае тридцать восьмого старшего лейтенанта Котеничева, шифровальщика штаба Московского военного округа, арестовали по навету сослуживца, полковника Ковалева, и стали «колоть» на участие в какой-то бредовой организации. Старлей был упрям и не «кололся». Тогда следователь вошел в нехороший азарт и поклялся, что этот арестованный у него заговорит. Так продолжалось пять месяцев, Котеничев уже обезумел от пыток и мечтал лишь о расстреле, но не хотел тащить с собой других людей, потому и держался. Вдруг его неожиданно оставили в покое на несколько недель, а потом… Он вспомнил, как привели к новому начальнику управления госбезопасности. Суховатый сдержанный кавказец разговаривал отрывисто, но вежливо, зачем-то спрашивал Котеничева о его деле. Старлей устало и коротко отвечал, ничего не пытаясь объяснять этому играющему в справедливость человеку. Внезапно тот сказал:

– Вот подлец Ковалев, сколько народу погубил! Идите в камеру и не волнуйтесь. Мы с вашим делом разберемся, скоро будете на свободе, – и вдруг протянул ему несколько мандаринов со стола. И вот тут Котеничева прорвало.

Он рыдал, как вдова на похоронах, и в кабинете, и в камере, куда его кое-как дотащили. Потом появился врач, сделал какой-то укол, а он лежал на койке и смотрел на мандарины, смотрел и плакал.

Через три недели его освободили с реабилитацией, и Берия, пожимая старшему лейтенанту на прощание руку, вдруг сказал:

– Я сообщу вашему начальству, что вы достойны полного доверия и можете работать на прежнем месте. Но, может быть, поработаете у нас в аппарате? Вы опытный шифровальщик, нам такие нужны, а перспективы карьеры у нас лучше. Убыль специалистов в НКВД большая, и будет еще больше – много заговорщиков, а теперь еще и всех костоломов и «липачей» отправим к стенке, я это обещал товарищу Сталину. Подумайте, товарищ Котеничев…

Старший лейтенант согласился и честно служил пять лет, в дополнение к основной специальности освоив навыки работы с документами. Перед войной он получил капитана, в сорок втором – майора. А потом однажды, в сентябре сорок пятого, его вызвал Берия и показал подписанное наркомом ГБ представление к правительственной награде и к повышению в звании.

– Я скоро ухожу из органов, – сказал он, – и хочу на прощание отметить заслуги тех, кто честно работал на незаметных постах. Вы все это получите, если захотите. Но у меня есть для вас еще одно предложение. Если вы примете его, у вас не будет ни наград, ни карьеры. Вы будете обойденным вниманием начальства, незаметным винтиком в системе, таким незаметным, что никто не станет сводить с вами счеты. Тем более специалист вы незаменимый и останетесь на своем посту, что бы ни произошло снаружи….