Я тебя ненавижу

Девочка не говорила с врачами, не слушала тренера, видимо, из-за того, что боялась услышать от них этот приговор. Муки совести вернулись ко мне в десятикратном размере. Я мерил шагами больницу, не находя себе места, в ожидании вертолёта. Когда мне сообщили, что он готов принять пациентку, санитары переложили девочку на каталку и я, наконец, удостоился её единственного взгляда. Никогда в жизни на меня так не смотрели. Голубые глаза хотя и были сейчас ясными, не затуманенными больюпосле нескольких уколов анестетиков, но в то же время тёмными, как пропасти, через которые можно заглянуть в самую бездну, и то, как на меня смотрела её тренер или родственница, было ничем, под испепеляющим прямым взглядом спортсменки, сулившим мне вечные муки ада после долгой и мучительной смерти.

Что ж, заслужил, и пообещал себе добиться её прощения во что бы то ни стало.

Кроме девочки на борт взяли меня и её бабушку, которая всю дорогу держала внучку за руку, также с нами был врач принимающей больницы. Бабушка не пыталась говорить ей, что всё будет хорошо, они даже почти не разговаривали, но мне казалось, что им и не нужны слова, чтобы понимать друг друга, достаточно жестов и взглядов. В какой-то миг я ощутил беспомощную зависть к этой девочке, которая знала, что такое, когда тебя безусловно любят, в отличие от меня, знающего лишь чувства, рождённые на взаимовыгодном расчёте.

3. Алёна

Боль в ноге утихла, а я пыталась перестать думать о своём будущем. Находясь в городской больнице, единственное, о чём я сожалела, – это то, что я осталась жива, что этот богатый ублюдок меня не убил. Потом, когда в палату зашла бабушка и сообщила, что сбивший меня парень организовал перелёт в Москву и операцию в известной среди спортсменов клинике спортивной травматологии, тугой узел в моей груди начал немного разворачиваться и ослаблять болезненное давление и страх перед неизвестностью.

Но я чувствовала его взгляды, направленные на меня и ожидающие, видимо, что я поблагодарю его или сделаю ещё что-то, отчего это страдальческое выражение сотрётся с его лица, но я не в силах была испытывать к нему какие-то иные эмоции помимо презрения и ненависти.

Меньше всего мне хотелось сейчас дышать с ним одним воздухом, знать, что он где-то рядом, а тем более в непосредственной близости от меня. Я фокусировала взгляд на одной точке, стараясь игнорировать его присутствие, пока вертолёт не приземлился на крыше московской клиники.

Деньги решали всё, в очередной раз за свою короткую жизнь поняла я. А у этого парня они были, иначе такого приёма мне бы никто не оказал. Даже несмотря на то, что я была в сборной этой страны. Максимум, на что я могла рассчитывать, – это то, что Федерация организует мне операцию в ближайшем городе, когда отёк ноги достигнет апогея, с криворукими врачами, которые запросто могли бы сделать из меня инвалида.

Сначала меня переложили на другую каталку и отвезли в палату ожидать операцию. Ждать пришлось недолго, и когда назначенный мне хирург освободился, медсестра сделала укол успокоительного средства и меня повезли в операционную. Вокруг суетились люди в голубых больничных одеждах, в шапочках и с масками на лицах. Я с лёгким интересом, почти безразличная ко всему после укола, рассматривала большой операционный светильник, похожий на глаз паука. Анестезиолог положил на моё лицо дыхательную маску и велел отсчитывать от десяти до нуля. Десять. Девять. Восемь. Семь…

– Алёна, – позвал меня высокий хирург, за спиной которого разливался солнечный свет, – просыпайтесь.

Кажется, я проснулась, а потом вновь вырубилась, очнувшись уже в своей палате. Меня бил озноб, тело сводило после наркоза судорогой, всё тело мелко потряхивало. Заботливая медсестра укрывала толстыми одеялами.

Это была моя первая операция, и я боялась, что меня будет тошнить и разболится голова. Но, как ни странно, не считая озноба, я себя отлично чувствовала. Вскоре мне даже принесли обед и в палату вошла бабушка.

На еду я смотрела скривив рот, аппетита не было, хотя даже не помнила, когда ела последний раз.

– Тебе нужно поесть, восстановить силы, чтобы выздороветь, – бабушка, как всегда, знала, что сказать, и я нехотя поднесла ложку с супом ко рту. Возможно, он был неплох, но вкуса еды я не чувствовала.

После того как медсестра унесла поднос с едой, бабушка вышла позвонить тренеру, в палату вошла группа врачей, среди которых я заметила того самого высокого мужчину, что разбудил меня.

– Пациентка Комар Алёна Александровна, полных семнадцать лет, рост сто шестьдесят сантиметров, вес сорок пять килограмм, повреждение лодыжки со смещением, повреждение связок, – он продолжал зачитывать анамнез, а я ждала, когда же он сообщит самое важное.

Должно быть, это явственно читалось по моим глазам, врач, привыкший иметь дело не просто с пациентами, а со спортсменами, присел на край моей кровати и, словно успокаивая норовистое животное, положил свою сухую ладонь на мою руку, попробовав донести до меня суть.

– Алёна, у тебя очень серьёзная травма, мы сделали всё, что было в наших силах, и вопрос о твоей спортивной карьере зависит только от того, как ты будешь восстанавливаться. Я не могу гарантировать тебе, что ты сможешь выступать на том же уровне. Но вы, спортсмены, люди упорные, так что, кто знает.

Более пространного ответа услышать сложно, но, с другой стороны, где-то среди этих пафосных слов была заложена маленькая надежда.

Моя нога, оранжевая от йодоформа от кончиков пальцев до самого паха, со вставленными в щиколотку титановыми пластинами и винтами, дренажом и конструкцией, благодаря которой повреждённая лодыжка парила в воздухе, была уже прооперирована, и в тот момент казалось, что самое сложное позади.

Когда врач сообщил, что я должна придерживаться постельного режима как минимум ближайшие две недели, а встать на ногу смогу не раньше, чем через полтора-два месяца, я не смогла сдержать слёз. Вся подготовка к очередному чемпионату коту под хвост, моё место в сборной будет под вопросом, моя карьера ещё под большим вопросом. Моя жизнь тоже. Потому что я не представляла её без спорта.

Слёзы меня душили, и я не могла успокоиться, я не хотела, чтобы это видела бабушка или кто-то ещё, поэтому после разговора с врачом попросила посетителей ко мне не пускать. Я глухо рыдала в подушку, не имея возможности даже спрятаться от любопытных глаз, когда заходили медсёстры менять скопившуюся кровь или, что не менее насущно, мочу. Я не сразу заметила, что ко мне подведена специальная дренажная трубка для сбора мочи, сам же мочеприёмник был спрятан где-то под кроватью. Благо на следующий день его уже убрали, но никогда я ещё не чувствовала себя столь беспомощной. Кое-как взяв себя в руки, я вытерла слёзы одеялом и вновь уставилась в потолок, в попытке стереть из головы мысли о том, что сейчас я должна была в поте лица тренироваться.

Дни в больнице текли мучительно медленно, напоминая какую-то изощрённую пытку. В голове роились вопросы: за что мне это, что я сделала не так? Ответ я знала сама.

Каждый день ко мне приходил физиотерапевт, разминал мышцы, показывал допустимые движения. Бабушка не могла долго находиться в этом городе, работа не ждала, поэтому я заверила её, что со мной не нужно здесь постоянно сидеть.

Свободного времени было так много, что я могла посвятить себя подготовке к поступлению и чтению художественной литературы, что в обычной моей жизни было практически невозможным, так как времени между тренировками было катастрофически мало. Но вместе с тем усталость быстро меня накрывала, должно быть, организм бросил все ресурсы на восстановление повреждённых тканей, поэтому всё, что я делала в течение дня, – это спала, читала книги и ела. Самое страшное было то, что я ловила себя на воспоминаниях о том, что порой после изощрённых тренировок я мечтала вот о таких моментах, когда могла бы спать вволю и читать книжки. Неужели мысли настолько извращённо материальны, что я получила желаемое таким чудовищным способом? Думаю, именно в тот момент я поняла, что мы в ответе не только за свои поступки, но и за мысли.

Клиника была дорогая и платная, и я боялась представить тот астрономический счёт, который нам выкатят на выписке. Тренер сказала, что часть расходов готова принять на себя Федерация спортивной гимнастики, за что я была нескончаемо ей благодарна, представляя, какие немыслимые усилия она приложила для того, чтобы этого добиться.

Остальную и, несомненно, большую часть взял на себя обязательство покрыть сбивший меня парень.

К слову, он тоже приходил ко мне каждый день. Если бы я могла встать и куда-то уйти, чтобы этого избежать, я бы так и поступила. Но такой возможности я была лишена. Он приходил, задавал одни и те же вопросы, а меня тошнило от него, от его присутствия, от звука его голоса с лёгкой хрипотцой, от того, что, когда он был в палате, медсёстры стреляли в него глазками и чаще заходили. А я не могла даже на него смотреть, опасаясь, что могу воткнуть вилку, оставленную на подносе после ужина, в его сердце.

Я рассчитывала на то, что ему в конце концов это надоест, ведь при нём я вообще не выказывала каких-либо признаков жизни, лишь тупо смотрела в потолок. Через некоторое время он бросил попытки меня разговорить, просто брал с собой книгу и читал. В один из дней ему удалось поймать мой любопытный взгляд, направленный на обложку.

– Хочешь, я тебе почитаю? – спросил он, но я вновь перевела отсутствующий взгляд в потолок.

Не получив ответа, он всё же принялся декламировать книгу. Я всегда плохо воспринимала информацию на слух, поэтому аудиокниги никогда не пользовались у меня успехом. Из моего сознания ускользала суть повествования, а мужской голос убаюкивал, отчего я, хоть и корила себя за это, но засыпала. Молодой человек приходил по вечерам, и это было похоже на чтение сказок перед сном, потому что итог был всегда одинаковый.

4. Клим

Девчонка была до безумия упрямой. Весь её спортивный характер был направлен на то, чтобы делать вид, будто меня не существует. Я созванивался почти каждый день с её бабушкой, обсуждая вместе, как протекает выздоровление, и, как ни странно, находил в этом какое-то странное умиротворение. Мне даже начало казаться, что я всей душой прикипел к Антонине Николаевне.

– Как думаете, она когда-нибудь меня простит? – вдруг задал я вопрос, которого от себя не ожидал.

На том конце образовалось затянувшееся молчание, не сулившее положительного ответа.

– Клим, моя внучка неспроста достигла успехов в спорте. Поверь, ты ещё никогда не встречал более упёртого и упрямого человека, чем она. Я не могу однозначно сказать, изменится ли её отношение к тебе, но сейчас она видит в тебе только врага и пресекает любое упоминание о тебе, когда я говорю с ней по телефону.

Не знаю, что мной двигало, почему я не бросил всё это давно, почему, зная, что трачу большие суммы на лечение, не посчитал, что этого достаточно для того, чтобы искупить вину? Возможно, потому что знал, что эти деньги для меня лишь капля в море и мой отец тратит куда большие суммы на благотворительность.

Возможно, это было связано с любопытством, которое вызывала у меня эта семья. И бабушка, и сама девочка, видя, что я обладаю большими средствами, не пытались надавить на меня, попросить денег на личные нужды. Наоборот, казалось, бабушка крайне негативно относилась к тому, что я взял на себя большую часть расходов на лечение, более того, я чувствовал это исключительно интуитивно, Антонина Николаевна не страдала лицемерием и не говорила мне, что эти траты лишние, потому что, очевидно, это было не так.

Каждый день я приходил в палату девчонки и читал ей очередную дурацкую книгу, опять скидывая несвойственное мне поведение на исследовательский интерес. Да, мне не встречались девушки, у которых я вызывал бы полнейшее равнодушие. А в этой палате я будто ударялся о каменную стену безразличия. Это было свежим и новым впечатлением для меня. Некоторое время, после того как она отдавалась во власть Морфея, я рассматривал её, наблюдал, как спокойно она спит, даже во сне оставаясь дисциплинированным спортсменом, которому не разрешено было ворочаться, чтобы не навредить заживающей ноге.

Она обладала интересной внешностью, совсем не ребенок, как мне поначалу показалось, и так была не похожа на девушек, с которыми я привык иметь дело. В ней не было ужимок, искусственного интереса, хотя я продолжал оставаться для неё пустым местом, но видел, что она нравится молодому физиотерапевту, который каждый день заглядывал к ней и пытался завести беседу. Он смотрел на неё с неподдельным восхищением, а она лишь впитывала любую информацию, которая могла помочь ей скорее восстановиться, она не улыбалась ему, потому что этого требовали правила этикета или простая вежливость, а смотрела так прямо в глаза, что мне становилось даже жаль парня, ведь в её взгляде явно прочитывалось недоумение. «Зачем он флиртует, когда её цель встать на ноги?» – таился в глазах девушки немой вопрос. Он был ей совсем не интересен, и она не пыталась это скрыть за вежливым изгибом губ.

Всё время от госпитализации до выписки я жил в Москве и вел более чем праведный образ жизни, только вовсе не потому, что этого требовал отец. У каждого, наверное, возникают переломные моменты, после которых всё меняется на сто восемьдесят градусов. Я понял, что больше не могу жить как раньше, выводить из себя отца очередными дебошами, не сдерживая свой горячий нрав, совершать сумасбродные поступки, зная, что мне всё сойдёт с рук. Пришло осознание, что мои действия, словно у подростка, были связаны с отцом, я уже не ждал, как в детстве, его внимания, с возрастом эта потребность трансформировалась в безразличие к нему, и его гнев приносил мне чувство удовлетворения. Видя, как живёт эта девочка, я понял, что и мне что-то нужно менять в своей жизни, потому что я не был сам себе хозяином. Отец был знатоком в шантаже, знал, на какие точки нажать, чтобы человек вёл себя так, как это требуется ему. Для него не имело особого значения, кто перед ним, деловой партнёр, конкурент или сын. И вырваться из-под его влияния я мог, только отказавшись от его денег, о чем я думал всё больше и больше.

И всё же мой характер оставался таким же паршивым, как и раньше, человеческие качества после детства с моим родителем оставляли желать лучшего, и порой мне казалось, что я эмоциональный калека. Мои поступки, совершённые для девушки, не имели ничего общего с благородством. С Алёной я преследовал определённые цели – я хотел получить её прощение. Покупал его деньгами, потраченными на лечение в лучшей клинике, своим временем, которое проводил с ней, своим вниманием, на которое ей было начхать. Не умел по-другому, не знал, как быть бескорыстным в своих побуждениях, я хотел забрать у неё прощение в обмен на что-то, потому что мне не хотелось, чтобы за мной тянулся всю оставшуюся жизнь шлейф вины за испорченную мной жизнь непростой девушки. Она была упрямой, но и я тоже.

Врачи могли выписать её и ранее, уже на следующий день после операции, но я знал, что работающая бабушка вряд ли сможет позаботиться о лежачей больной, а про мать и отца я так ничего и не услышал за всё это время и подозревал, что кроме бабушки у неё никого и нет, поэтому заранее договорился о том, что её не выпишут до того, как Алёна не встанет на костыли.

В день выписки я стал невольным свидетелем разговора Алёны с бабушкой:

– Бабуль, ну неужели нет иной возможности вернуться в город, кроме как с ним?

Речь, очевидно, шла о том, что я вызвался отвезти её домой. Упрямица рассчитывала, видимо, что сможет отделаться от меня по возвращении. Я же находился всё это время в Москве лишь с согласия отца, объяснив ему сложившуюся ситуацию, а он, как ни странно, принял это и не стал спорить, лишь напомнив мне, что, как только девочку выпишут, я вернусь в город Н., но мой срок пребывания увеличится ещё на один месяц.

– Нет, баб, я его ненавижу, слышишь? Всей душой ненавижу.

Невольно вздрогнул, когда услышал эти слова. Нет, девушки и раньше кидали мне это в лицо в пылу гнева во время расставания, но никогда это не звучало столь искренне. Ненависть в ней клокотала, вибрировала по коже, я буквально чувствовал её, когда находился с ней рядом, видел в отражении её глаз.

Судя по тому, как Алёна тяжело, сквозь стиснутые зубы, выдохнула, ответ бабушки остался неизменным. Но я знал это заранее, потому что в разговоре с Антониной сам настоял единолично забрать её внучку. Во-первых, мне не хотелось, чтобы она моталась зря в Москву, во-вторых, мне действительно было интересно, как будет вести себя девушка во время шестичасовой поездки со мной в машине наедине, а в-третьих, мне самому нужно было вернуться в город Н.

В день выписки конструкцию, фиксирующую штифты в лодыжке, уже сняли и заменили современным ортезом, в ноге осталась титановая пластина. Медсестра хотела подвезти её к моей машине на медицинском кресле, но девушка, отрицательно покачав головой, взяла костыли, с помощью которых ей предстоит передвигаться следующие недели, и сказала, что очень хочет пройтись. Врач одобрил, но просил не усердствовать, а молодого человека, то бишь меня, проследить чтобы больная, не дай бог, не упала.