Огни на дорогах четырех частей света

Бонапарт, без сомнения, поддался очарованию Венеции, «царицы морей». Он захотел увековечить память о себе и построил на площади св. Марка «Новый Павильон», прекрасное здание из белого мрамора, замкнувшее площадь со стороны противоположной собору.

Площадь св. Марка (кто-то назвал ее «мраморный зал без потолка») представляет собой прямоугольник 175 м длины и 80 м ширины, удивительно гармоничный по архитектурному плану и чудесному его выполнению. Собор, построенный в конце XI века, заключает в себе одну из величайших святынь Италии – гробницу св. Марка Евангелиста. Со своими куполами, кружевными карнизами, башенками и широкими вратами он походит на фантастический дворец из 1001 ночи. Крышу венчают чудесные мраморные часовенки-беседки, каждая из них защищает от непогоды статую.

Кони на фронтоне собора Сан Марко в Венеции

Между ними вдоль карниза восходят и нисходят мраморные ангелы. В центре, доминируя над всеми фигурами – статуя св. Марка, мраморный Апостол с крестом в руке благословляет город. У ног его – крылатый лев, поддерживающий лапой раскрытую книгу.

Около собора на площади находится высокая (99 м высоты), прямая как стрела, башня колокольни («кампанила»). По другую сторону – знаменитая «башня часов», на которой бронзовые «мори» («мавры») ежечасно «отбивают время», ударяя по колоколу тяжелыми молотками. Справа и слева площадь окаймляют прекрасные мраморные здания. Раньше в них помещались правительственные учреждения, теперь это богатые магазины, и, в верхних этажах, склады. Особенно много в их окнах изделий из венецианского стекла – того удивительного стекла, в котором точно сконцентрированы все краски драгоценных камней, пронизанных солнечными и лунными лучами; такого стекла нет больше нигде в мире.

Со стороны, противоположной собору, площадь гармонически замыкает «Новый павильон», построенный Наполеоном. Передний фронтон его увенчан статуями, изображающими величественных людей в греческих и римских одеждах или доспехах, в шлемах и лавровых венках. Кто они? Воины, философы, ученые, поэты? Или, может быть, дожи Венеции? Они вознесены высоко над площадью. Только центральное место на фронтоне здания пусто – в нише на месте статуи дремлет голубь; вот он проснулся, вспорхнул, и ниша опустела.

Но статуя, предназначенная для этой ниши, существует. Она прекрасной работы, резца знаменитого скульптора, и изображает «воришку Наполеона» (как назвал его венецианец), укравшего двух лучших коней св. Марка.

Я видела эту статую. Вот ее история.

В эпоху власти Наполеона город заказал знаменитому скульптору Антонио Канова статую императора, чтобы поставить ее на фронтоне «Нового павильона», где она должна была занять центральное место в ряду других «великих» – прямо против статуи Апостола Марка на соборе по другую сторону площади.

За несколько дней до того знаменитый скульптор получил другой заказ от графини Альвизе Мосениго: на статую св. Лючии для дворцовой часовни в Альвизополи, одном из родовых имений семьи. За статую графиня уплатила вперед и сполна. Для св. Лючии была приготовлена ниша в часовне.

Однако знаменитый скульптор не спешил со сдачей заказов. Он никогда не выпускал из своей мастерской статуи, которая не была бы совершенна. Совершенство требует работы и времени.

Время шло. Судьба Наполеона изменилась, он был сослан в изгнание. После падения его Франция вернула Венеции двух коней, «украденных» императором; было устроено национальное торжество, во время которого, при ликующих кликах толпы, кони Праксителя были водворены на прежнее место на фронтоне собора. Но место, приготовленное когда-то для статуи Бонапарта на фронтоне «Нового павильона», по-прежнему пустовало: город отказался взять статую, воспоминание о Наполеоне было неприятно гражданам Венеции.

Между тем, семейство Мосениго стало проявлять признаки нетерпения: где же санта Лючия, где статуя святой Лючии, защитницы их семьи, которую так давно ожидают? – и стало докучать скульптору вежливыми, но очень настойчивыми напоминаниями.

И вот, наконец, прибыла посылка от скульптора: громадный, тяжелый ящик. Вместе с ящиком посланец передал письмо с печатью скульптора, но никто не обратил на него внимания. Санта Лючия прибыла. Эта весть была встречена ликованием. Bсe члены семьи собрались вокруг ящика, у входа в часовню, чтобы не пропустить момент, когда святая впервые взглянет на них, и приветствовать ее. Благоговейная тишина воцарилась, когда ящик начали открывать. Вот, сняты доски… вот стали снимать «семь покрывал», в которые заботливо окутал ее скульптор. Вот осторожно открывают лицо и уже виден мраморный лик… Но что это? Как странно коротко обрезаны волосы святой… и этот орлиный нос, тонкие губы, волевой подбородок – кого напоминает это лицо? Недоумение достигло апогея, когда открыли обнаженный мраморный торс… И вдруг кто-то из членов семьи вскрикнул: «Наполеон!»

Да, это была статуя императора! Это был Наполеон! Но какой Наполеон! Сам Зевс позавидовал бы его царственной осанке, сам Аполлон – юной красоте его стройного, могучего тела. Греческая драпировка, оставлявшая обнаженной часть туловища, увеличивала сходство с Аполлоном. И в то же время в чертах лица Наполеона, прекрасно переданных, было несомненное сходство с Юлием Цезарем. Цезарь-Аполлон-Наполеон Бонапарт, последний дож Венеции!

Рука Бонапарта была поднята и протянута вперед, приветствуя свой народ, – царственным и в то же время отеческим жестом. Брусок мрамора соединял ее с головой – для прочности во время перевозки, чтобы не сломалась тонкая, аристократическая кисть руки (этот брусок обычно срезали на месте после перевозки).

Когда прошел первый момент замешательства, вспомнили о письме, переданном посыльным главе семейства, и, сломав печать скульптора, открыли его.

И вот что писал несравненный мастер (выпускаем официальные приветственные формы): «…согбенный работой и болезнью, я не имею возможности сейчас выполнить ваш благородный заказ. Но чтобы возместить деньги, уплаченные вами за статую Санта Лючии, я посылаю вам этот большой блок чудесного – лучшего в Италии и во всем мире – мрамора. Любой мастер сможет обработать его для вас и превратить в статую Санта Лючии».

Семейство Мосениго сохранило статую Бонапарта, не пожелало превратить ее в Санта Лючию; статуя святой была заказана другому скульптору, выполнена в надлежащий срок и заняла приготовленное ей место в часовне. А «Цезарь-Аполлон-Бонапарт» был поставлен в большом холле дворца Мосениго в Венеции, где он находится и теперь. Этот холл – большой крытый двор, откуда широкая мраморная лестница ведет в парадные залы и жилые покои первого этажа, – служил раньше местом хранения товаров и магазином: все гранды Венеции, не исключая дожей, были прежде всего купцами, и каждый дворец имел свои магазины.

Во дворце Мосениго сохранилось множество музейных вещей и прекрасная живопись – картины, изображающие большей частью придворные празднества, и портреты дожей: семь дожей Венеции происходили из этой семьи. Теперешний владелец дворца, сеньор Альвизе Робило, и его жена, белокурая, веселая и приветливая синьора Алисия, показали нам скромную с виду шапку, обтянутую красным шелком, почетно потертую временем – головной убор могущественных дожей богатой, свободолюбивой Венеции. Мы попросили хозяина дома надеть его; шапка необыкновенно шла ему – точно была создана для этой головы с профилем Данте.

Среди многочисленных предметов старины в палаццо Мосениго мое внимание привлек странный предмет, совершенно непонятного назначения. Он походил на остов громадного, в пол человеческого роста, абажура, с деревянным нешироким кольцом вверху: тоненькие деревянные резные палочки, украшенные изящными шариками, соединяли это верхнее кольцо с другим, нижним, более широким кольцом, служившим базой этого предмета, стоявшего на полу у окна. Я терялась в догадках, что это такое. Наконец нам объяснили, что этот оригинальный «абажур» был изобретен больше столетия тому назад знаменитой красавицей из семьи Мосениго, у которой была больная спина; в придворной жизни, во время торжественных церемоний, приходилось подолгу стоять на ногах – и вот она могла незаметно опереться на этот «абажур», надетый под кринолином, и это облегчало ей усталость и боль в спине.

Окна дворца Мосениго выходят на Большой Канал, невдалеке от моста Риальто. Гондолы с туристами, скользящие по переливающейся всеми цветами радуги – как венецианское стекло – воде канала, при приближении к дворцу Мосениго замедляют ход и гондольер или гид всегда произносит небольшую речь, неизменно начинающуюся словами: «В этом дворце жил Байрон…».

Одна из классических экскурсий в Венеции – «Венеция ночью» – поездка на гондолах по каналам, включает в своей программе остановку и объяснения перед этим дворцом, где жил в течение некоторого времени Байрон. Имя Байрона, доносившееся всю ночь с канала в открытые окна, постоянно нарушало сон хозяев дворца. Пришлось перенести спальню на другую сторону дома, выходящую в сад. В саду были только птицы, и до славы Байрона им не было дела.

Слава Байрона в этом случае пережила славу Наполеона: никто из туристов даже не знает об исторической статуе императора, стоящей в холле дворца Мосениго в Венеции.

Ученик Св. Франциска Ассизского (падре Пио да Петрочелла)

«Говорить о падре Пио одновременно очень просто и очень трудно», – говорит Альберто дель Фанте в небольшой книжке, озаглавленной «Кто такой Падре Пио?». Действительно, как рассказать о чуде, о «том, что превосходит понимание»? Жизнь Падре Пио была таким чудом.

Биография Падре Пио (в миру Франческо Форджоне) очень проста. Он родился в 1887 году в деревушке Пиетрельчина в провинции Беневенто (Италия) в бедной семье земледельца Горацио Форджоне. В 1902 году он поступил в францисканский монастырь в Морконе и прошел в течение восьми лет ученический стаж в этом монастыре и в других монастырях, куда его направляли. В 1910 году состоялось его посвящение в сан священника в кафедральном соборе в Беневенто. В 1918 году, когда он находился в Сан Джованни Ротондо (в окрестностях Фоджии), на теле его появились стигматы.

Католическая церковь насчитывает семьдесят стигматизированных святых, из них (последней была Джемма Гальгани, жившая в нашем веке). Стигматы были и у Терезы Нейман, которая тоже жила в наше время, – она умерла в 1962 году.

Чудо стигматизации необъяснимо разумом, но оно является неоспоримым фактом. Стигматы Падре Пио были освидетельствованы несколькими докторами и учеными, среди которых были и верующие, и неверующие («люди чистой науки»). «Не существует никаких известных нам клинических наблюдений, которые позволили бы отнести эти раны к какой-либо известной нам категории явлений», – сказал профессор Луиджи Романелли.

Таким же необъяснимым, но неоспоримым, фактом являются и многочисленные исцеления, произведенные Падре Пио. Множество очевидцев подтверждают рассказы о тех, кто были исцелены его руками и молитвой.

Одним из таких очевидцев была американка Мэри Пайл, с которой мне удалось видеться и говорить во время моего пребывания в Сан Джованни Ротондо несколько лет назад, – и нет никаких оснований сомневаться в ее словах, так же как и в словах других свидетелей, или самих переживших чудо исцеления или бывших очевидцами такого чуда. Они свидетельствуют также о даре предвидения и предсказания и о том, что Падре Пио «видел скрытое» – знал мысль, чувство и жизнь человека, к нему пришедшего.

Падре Пио во время службы

фот. Джузеппе Бинелли

Как объяснить чудо «видения скрытого» и дар исцеления и предвидения? Как объяснить то, что – на наших глазах – совершал Падре Пио? «Святой не может быть понят разумом, – сказала Мэри Пайл в ответ на этот вопрос. – Он – больше разума». Это – существо “сверхъестественное”, как сказал один человек, когда кто-то уподобил Падре Пио Махатме Ганди. Он хорошо знал их обоих. “В общении с Ганди, – сказал он, – я чувствовал себя в присутствии хорошего, замечательного человека; но в присутствии Падре Пио я знал, что передо мной – существо сверхъестественное”». Эти слова я записала со слов Мэри Пайл в Сан Джованни да Ротондо.

Я никогда не забуду мессу, которую служил Падре Пио рано утром в церкви при монастыре Сан Джованни Ротондо. Большая, высокая церковь была полна народу, люди стояли плечом к плечу, но тишина была полная, абсолютная – невероятная, невозможная тишина (такая тишина – подумалось мне – могла быть в мире в первый день творенья, или пред началом его). Мне сказали, что так всегда бывает, когда Падре Пио ведет богослужение.

Падре Пио в своей келье

фот. Джузеппе Винелли

Я не помню процедуры службы, которая, как мне показалось, отличалась от обычной католической службы. Тут не было (или я не помню) служителей в белых балахонах, надетых поверх черной рясы; не было (или я не помню) органа и пения хора. Я не помню ни цветов, ни статуй, которых так много в католической церкви. Но эта церковь была наполнена каким-то особенным, небывалым сиянием, ослепительным белым светом, в котором исчезала и сама фигура Падре Пио, поднимавшего у алтаря чашу и произносившего латинские непонятные мне, но величественные, слова. Когда позднее он воздел руки для благословения, раскрыв ладони, на ладонях ясно обозначились два темно-красных пятна: стигматы. Обычно, Падре Пио носил черные митенки, которые закрывали ладонь, оставляя свободными лишь пальцы. Но иногда, во время торжественного богослужения, он снимал их, и раны на ладонях становились видимы.

Падре Пио жил в скромной келье в францисканском монастыре в Сан Джованни да Ротондо (в окрестностях Фоджии). Этот старинный монастырь, реставрация которого, начатая по инициативе Мэри Пайл в 1927 году, была закончена в 1947 году, находится в двух километрах от центра города.

Теперь келья Падре Пио опустела, он скончался 22 сентября 1970 года. Многие газеты известили о последних часах его жизни. «Он умер спокойно, ночью, с молитвой на устах». «Не волнуйтесь, – сказал он монахам, спешившим позвать доктора, – не зовите теперь никого: Некто Иной позвал меня к себе».

За несколько часов до смерти он, с величайшим трудом передвигаясь, все же спустился в исповедальню в церковь, где, как всегда, пилигримы ожидали его для исповеди. Он исповедовал и наставлял их, как всегда. Это была его последняя исповедь.

Рассказывают, что он обладал необычайным «даром исповеди»; он знал мысль и чувство человека, пришедшего на исповедь, видел его сразу – его сущность, его «беду» – его грех и его «добро». Он бывал строг, голос его был суров и даже гневен, в нем слышались упреки. По тону голоса человек знал свой грех. Но чаще в голосе Падре Пио был тон отеческого наставления и благословения.

Посетители Сан Джованни, в массе своей католики, обычно сразу же по приезде бросались исповедоваться – это была единственная возможность поговорить с Падре Пио и получить его благословение. Раньше, когда еще не было такого наплыва желающих его видеть, в известные часы дня каждый мой придти к Падре Пио и говорить с ним. Но потом число желающих превзошло возможности человека, да и здоровье уже не позволяло Падре Пио отдавать почти все двадцать четыре часа в сутки. Он служил три мессы в день (первая, – если не ошибаюсь, – в 3 часа утра) и вел исповедь между службами.

Посетители записывались на исповедь у монаха-привратника, в маленькой комнатушке-сторожке у входа в церковь. Отдельные часы для исповеди для мужчин и для женщин. Так как было много иностранцев и людей, не знавших порядков Сан Джованни да Ротондо, всегда находился кто-нибудь из местных жителей, готовый помочь – направить, устроить.

Мне рассказала одна русская, посетившая Сан Джованни да Ротондо в 1962 году:

«Как только я подошла к церкви, меня встретила женщина, довольно молодая, очень приветливая. “Вы хотите исповедоваться? – сказала она. – Я запишу вас на утреннюю исповедь, Падре Пио исповедует в 5 часов утра, перед службой”, – и, не ожидая ответа, она повела меня в сторожку. Мои знания итальянского языка очень ограничены, и я лишь смутно поняла, в чем дело, и не успела сказать ни слова, как уже была записана в книгу привратника, и женщина, радостно улыбнувшись мне на прощанье, уже говорила с кем-то другим.

Рано утром, когда небо еще только расцвечивалось утренней зарей, я стояла у церкви в длинной очереди женщин, которая вела к исповедальне – готической маленькой часовенке в виде домика с дверью. Я видела, как входили женщины в домик и через несколько минут выходили, наблюдала глубоко взволнованные лица. Когда очередь дошла до меня, я вошла, и дверь за мной закрылась. Я не знала, как происходит исповедь по католическому обряду и думала, что увижу Падре Пио лицом к лицу в исповедальне. Но там никого не было, и место было лишь для одного человека. В стене с правой стороны было что-то вроде окошка с деревянной решеткой, в которое ничего не было видно. Я попробовала его открыть – оно не открывалось. Я растерялась. Где же Падре Пио? Если он за перегородкой, он, наверное, откроет окошко. Не могу же я исповедоваться стенке? Я молчала и ждала. Прошло несколько минут драгоценного времени (мысленно вижу длинную очередь ожидавших войти в исповедальню…). Но вот из-за перегородки послышался строгий голос. Он говорил по-итальянски, быстро, и я не могла понять слов. Сначала, в голосе были как бы увещевательные нотки. Потом тон стал обличающим, это были громовые раскаты упреков, но они скоро затихли, и в голосе послышалась доброта; последние слова были, показалось мне, благословением. Голос замолк. Я не знала что делать – ведь на исповеди надо говорить, а я не сказала ни слова. Я ждала. И тогда, наконец, открылась дверь, через которую я вошла, и показалось рассерженное лицо женщины, – видимо, упрекавшей меня за то, что я слишком долго исповедуюсь. Все еще в полном замешательстве, и чувствуя себя кругом виноватой, я вышла.

В чем упрекал меня Падре Пио? Увы, я не могла понять слов. Но я знала, как много у меня недостатков, прегрешений “словом, делом и помышлением”. Я стала внимательнее к ним. И когда я ясно вижу и сознаю один из них, вспоминаю с благодарностью суровый и благостный голос Падре Пио, который видит в душе человека слабость и гордость, знает его нерадивость и все же он добрым словом благословит его на прощание».

Этот рассказ о «суровом голосе» совпадает со многими другими. Падре Пио «обличал», был суровым, когда это было надо, чтобы показать человеку его «беду» (не в этом ли – первый шаг к избавлению от нее?), но на прощание гроза упреков сменялась благостным словом напутствия.

Исцелять, лечить душу и тело, облегчать душевные и физические страдания человека, было делом жизни Падре Пио.