В тени охотника 2. Седьмой Самайн

Где-то вдалеке загремел-загудел охотничий рог, и я, споткнувшись, едва не растянулась на лесной дороге, которая к тому моменту стала широкой, как торговый тракт. Остановилась, переводя дыхание и стирая рукавом свиты пот с лица. Нижняя рубашка давно уже прилипла к спине, легкие работали, как кузнечные меха, ноги понемногу наливались свинцом. Я выпрямилась и прислушалась – где-то вдалеке, в наступившей тишине неожиданно отчетливо раздался надрывный детский плач, причем где-то в стороне, за поворотом дороги, откуда я только что пришла. Невольно я схватилась за грудь, за крошечную детскую рубашонку, прислушалась к дрожанию заклинания, которое слабенько указывало куда-то вперед…

И побежала прочь от тонкого плача, который по мере удаления становился все надрывнее и горше, пока неожиданно не обернулся долгим протяжным воем, который был подхвачен со всех сторон на разные голоса. Молнией пронзил страх, я сбилась с шага, но не обернулась, только перехватила дорожную палку поудобнее. Быстрый взгляд наверх, в черное небо с редкими мазками облаков, на котором неподвижно висела серебристо-белая монетка-луна.

Нет, что бы это ни было – это не Дикая Охота. Не та великая свора из сумеречных тварей, фэйри и призраков, которую ведет за собой Король Самайна, иначе луна окрасилась бы алым и спустилась ниже, став похожей на зловещий кровавый глаз, взирающий с небес на каждого, кому не посчастливилось оказаться вне крепких стен в такую ночь. Это что-то другое, что только кажется Охотой, а на деле лишь стая взбесившихся фэйри или же кто-то, кто сумел просочиться из Сумерек в мир людей на краткое время, предшествующее рассвету.

Впереди показалось что-то белое, маленькое, хрупкое. Я остановилась, пригляделась – и невольно оторопела.

По широкой лесной дороге, выбиваясь из последних сил, бежал светлый, почти белый олененок. Тонкие изящные ножки неловко взлетали в воздухе и с тихим стуком ударялись об утоптанную до каменной твердости землю, большие уши прижаты к маленькой голове, бока, покрытые пятнистой шкуркой, дрожат. Я невольно прижала руку к груди, моргнула – и лишь тогда правым глазом сквозь ободок кольца увидела мальчишку в растрепанной, нарочито разорванной одежке пугала с яркими заплатками на коленях и локтях. Лицо перемазано грязью, сажей и еще непонятно чем, от слез на щеках блестящие, не успевшие высохнуть дорожки, глаза навыкате, испуганные, ничего не видящие перед собой…

– 

Малыш! Стефан!

Я метнулась к нему, не обращая внимания на то, как ребенок дернулся от звука моего голоса и попытался нырнуть в кусты, но попросту не успел. Мне удалось поймать его поперек живота, прижать к себе – и тотчас по моему колену вскользь, но довольно сильно ударило острое оленье копытце! Я приглушенно вскрикнула от боли, упала на бок, все еще прижимая к себе отчаянно бьющегося олененька, который все стремился вырваться и потому с невиданной силой молотил в воздухе задними ногами. Руками, пальцами я ощущала не рваные лохмотья ряженого пугала, а мокрую, скользкую от пота звериную шкуру, покрытую короткой шерстью, но правым глазом по-прежнему видела перепуганного насмерть ребенка! Пару раз мне все-таки досталось, хоть и не так «удачно», как в первый, но я все-таки подмяла звереныша под себя, не давая убежать и называя его по имени. Олененок дернулся, цапнул зубами за рукав свиты, и скатившийся вниз по запястью железный браслет легонько стукнул его по носу.

Я почувствовала, как повеяло морозным ветром, ладони на миг онемели, а спустя мгновение я осознала, что прижимаю к себе не белого олененка, а запыхавшегося, затихшего мальчишку в тряпье, который уже не вырывался, а лишь крутил темной кудрявой головой в обе стороны, будто не понимая, где он находится.

Прикосновение хладного железа развеивает чары фэйри.

Мальчик, что же ты им сделал, если тебя превратили в жертвенного оленя для охоты в Самайн?

– Ты кто? – наконец шепотом спросил он у меня, все еще держась грязной ручонкой за мое запястье и за железный браслет.

– Пряха, – тоже шепотом ответила я, приподнимаясь на локте и все еще держа ребенка правой рукой поперек живота на случай, если ему придет в голову попробовать убежать от меня. – Меня твои мама с папой прислали. Дали твою рубашку, чтобы, когда найду, ты мне поверил.

– Покажи? – потребовал он, протягивая руку ладошкой вверх.

Пришлось повозиться, чтобы сначала сесть, ощущая, как прямо-таки воет от боли стремительно распухающее колено, а потом сунуть руку за пазуху, вытаскивая скомканную рубашонку, украшенную красным вышитым узором. Рубашку я дала мальчику, а сама дотянулась до лежащей рядом дорожной палки, понимая, что с таким коленом еще одной пробежки мне не выдержать. Дохромать бы до Эйра, не знаю пока, как именно – но надо. А там что-нибудь придумаем, у Изы во-от такая аптека, половину кухонного шкафчика занимает, должно же отыскаться что-нибудь подходящее.

– Мама вышивала, – тихо всхлипнул мальчик, прижимая рубашку к груди и глядя на меня широко раскрытыми темными глазами, совсем как у того олененка, которому фэйри, судя по всему, оставили не только человеческий взгляд, но и разум. – Где мы?

Нечисть. Ненавижу. Что за тварь только додумалась загонять дитя в Самайн, да еще и в зверином облике?!

– Пока далеко от дома, – я чуть ослабила захват. – Во владениях фэйри, но я постараюсь тебя вывести, если ты пообещаешь не убегать от меня. Видишь, у меня на руке железный браслет. Я человек, я тебе помогу.

– И меня больше не превратят в оленя? – шепотом произнес мальчик, и я еле слышно скрипнула зубами. Попались бы мне те, кто с ним это сотворил, при свете дня – живыми бы не ушли.

– Не превратят. Даю слово. – Я посмотрела на него, порылась в кармане, вытащила оттуда простое железное колечко с капелькой янтаря и надела его ребенку на большой палец. Сжала его ладонь с кольцом в кулачок. – Теперь точно не превратят, пока на тебе колечко. Не снимай его, пока не вернешься домой, и все будет хорошо.

– Не сниму, – твердо пообещал сын кузнеца, осторожно слезая с меня и все еще держа меня за руку. Я встала следом, опираясь на палку, и вместе мы с ним пошли по дороге в обратном направлении.

Вернее… как пошли – Стефан-то пошел, а я похромала, на каждом шаге припадая на больную ногу. Разбитое колено раздулось, как шар, правая нога почти не сгибалась, но мы все-таки шли. Я простукивала палкой каждое широкое пятно тени перед нами прежде, чем пройти по нему, левой рукой я крепко-накрепко держала мальчишку за руку, чувствуя, как мокнет и дрожит детская ладошка, как вминается почти до боли железное кольцо в мою кожу.

Стало холодно, потемнело. Неестественно ровная луна то и дело скрывалась за бегущими по небу облаками. Потом запах пряных листьев пропал, сменившись холодным запахом снега и надвигающейся зимы. Мальчишка задрожал, и я торопливо спрятала его под свой плащ, велев держаться обеими руками за мой крепкий ремень, украшенный кольчужными кольцами.

Что-то надвигалось.

Я ощущала это в холодном сгустившемся воздухе, сыром, застоявшемся – как в глубоком подвале или склепе. Ощущала в обрушившейся на нас тишине, в которой был слышен лишь шум крови в ушах и частый, размеренный стук палки о твердую землю, на которую я уже не столько опиралась, сколько прощупывала путь перед собой.

Оно приближалось, и как ни старались мы со Стефаном это обогнать, я уже знала, что мы не успеем. Мальчишка дрожал всем телом, жался к моему боку – но по-прежнему крепко цеплялся руками за мой ремень и не издавал ни звука, хотя наверняка молча давился слезами. Молодец. Настоящий мужчина растет. Я ему это обязательно скажу, когда выберемся. И не только это. Но сначала бы выбраться…

Дорожная палка неожиданно дернулась, я остановилась – а потом торопливо отступила к обочине, едва ли не таща за собой Стефана, крепко держа его свободной рукой за худенькие плечи и полностью скрывая под полой широкого плаща. Не шевелись только, маленький. Ни звука. Вдруг пронесутся мимо.

Тишину разорвал протяжный высокий звук охотничьего рожка. Я вжалась спиной в могучее, широкоствольное дерево, росшее у самой дороги, прижала к себе мальчишку покрепче и запахнула полы плаща плотнее, отчаянно надеясь, что железная цепочка, вшитая в плащ, станет для нас своеобразным защитным кругом. Ведь сокрыл меня такой круг в Самайн на Алгорском холме, так почему бы не в этот раз? Ну, ведь должно же нам повезти?!

Ветер донес до моего слуха стремительно приближающийся собачий лай, рожок снова заиграл, но иной напев – не долгая нота, а несколько коротких сигналов.

А потом я увидела ее – сияющую холодным лунным светом охоту фэйри. Не Дикую Охоту, что вереницей призраков несется в поднебесье со скоростью могучего северного ветра, нет. Та торжественная процессия, которая предстала моим глазам, была совершенно не похожа на то, что я видела в Алгорских холмах три года назад. Никаких призрачных теней, острых крыльев, режущих воздух, и пронзительных криков – сияющие изумрудно-зеленые шлейфы у прекрасных женщин, восседавших на дымчатых скакунах боком, так, что подолы длинных разноцветных платьев ниспадали почти до самой земли воздушными каскадами из шелка. Короткие копья у мужчин в серебристых доспехах, длинные ножи у тех, кто носил зеленые и красные камзолы, богато украшенные вышивкой.

Но лица! Глаза!

Чернеющая тьма была в их глазах, она заполняла их от уголка до уголка, и была непроглядной, беззвездной, матовой, бархатистой. Сами Сумерки смотрели из глаз каждого фэйри, вовлеченного в эту процессию, неторопливую, грациозную, и чем ближе она становилась, тем сильнее смерзались в ледяной ком чувства у меня в груди. Я застыла, будто обратившись в каменную статую, укрытую плащом – сквозь кольцо я видела, как тьма из глаз растекается по прекрасным некогда лицам, обращая их в жутковатые призрачные маски – потомки Сумерек, отщепенцы, всеми силами старающиеся укрепиться на этой чужой для них земле, втиснуться в рамки Срединного мира…

Белые собаки добежали до того места, где прятались мы со Стефаном, пробежали вперед десятка два шагов, низко, недовольно заворчали, закряхтели, сверкая изумрудами глаз и кружась на месте. Потеряли след? Хладное железо нас прячет, но эти собаки чуют подвох, и потому не торопятся бежать дальше, бродят прямо перед нами, не решаясь приблизиться. Чувствуют близость железа, потому и не подходят…

Процессия остановилась, не доехав до дерева, которое уже впивалось в мою спину всеми узлами и неровностями грубой коры так сильно, что наверняка оставляло синяки. В полном безветрии трепетали узкие красно-зеленые треугольники флагов. Развевались длинные плащи и колыхались свисающие с лошадиных крупов дамские шлейфы. Фэйри стояли неподвижно – и при этом были полны движения, будто бы волны на поверхности безбрежного моря. Они были не живы, ни мертвы – они были в пути между своим Холмом и Срединным миром людей. Они вели свою охоту – без положенных правил, без жалости и без шанса для жертвы. Да и жертва была такой, что подумать страшно – невинное человеческое дитя, не успевшее на своем веку запятнать себя ни предательством, ни нарушением клятвы, ни тем более убийством родича. Эта охота не была возмездием, которое направлял беспристрастный, суровый и справедливый судья, это было просто развлечение без смысла и без цели, убийство ради убийства…

И это пугало меня куда больше, чем суд пред лицом Короля Самайна. Там я могла надеяться на справедливость, здесь же – лишь на удачу и собственные силы, которые были уже на исходе.

Серебристое сияние померкло – теперь оно больше напоминало зеленоватую светящуюся дымку, редкий болотный туман, скрывающий мелкие детали и размывающий очертания. Вперед выехал мужчина-фэйри с непокрытой головой и длинными, ниже пояса, прямыми светлыми волосами – в белых одеждах, украшенных серебром и мелкими искрящимися камешками, с ослепительно-прекрасным лицом, черты которого постоянно менялись, но медленно, будто цветок раскрывает лепестки. Левым глазом я видела его таким, что в другое время и в других обстоятельствах он заставил бы меня задохнуться от восторга, а правым – лишь клубы мягко сияющей дымки на месте лица, сквозь которую отчетливо были видны заполненные тьмой глаза.

Личина, обманка. Как банально.

Но, вынуждена признать, что действенно. Не будь на мне столько хладного железа и вдобавок еще волшебное кольцо, позволявшее видеть сквозь иллюзии… Впрочем, если бы этого всего у меня не было, вряд ли бы я сейчас здесь находилась – так часто они спасали мою непутевую и нескладную жизнь.

– Кто-то забрал нашу добычу!

Могучий, рокочущий голос предводителя фэйри разбил тишину, дробным эхом раскатился между деревьями и был мгновенно подхвачен сотнями шепчущих отголосков – возмущенных, удивленных, яростных, опечаленных, презрительных, недоверчивых… Шептала каждая травинка, каждое дерево, каждая тень и каждое облако на небе. Я застыла, руки мальчишки, мертвой хваткой вцепившиеся в мой пояс, сделались холодными, как лед, а сам он прижался к моему бедру, уткнулся лицом мне в бок и, как мне показалось, дышал вообще через раз. Оторвать его от меня будет очень непросто.

– И этот наглец все еще здесь!

Снова хор голосов, на этот раз уже более отчетливых и громких. В лесу что-то со стоном переломилось, затрещали ветки, поднявшийся ветер взметнул в воздух палую листву, которой оказалось много, очень много. Я будто попала в сухую лиственную метель, только и успела, что придержать полы плаща и опустить голову пониже, чтобы защитить глаза от пыли – но ни единая соринка не коснулась моего лица.

Все потому что листья, гонимые волшебной силой, ударялись о невидимый барьер, созданный железной цепью, прилипали к нему, рисуя контур невидимого купола, в котором я пряталась, и эти проклятые листья меня и выдали! Я подняла голову – и почувствовала, что предводитель процессии фэйри смотрит прямо на меня. Несмотря на глаза, залитые тьмой, я понимала, что он видит меня сквозь эту лиственную круговерть, я чувствовала тяжелый, липкий взгляд, блуждающий по серому плащу, как передвижение огромной гусеницы, которую не получается ни сбросить, ни раздавить.

Тошнота подкатила к горлу, я задышала чаще, стараясь успокоиться, остановить поднимающуюся панику, которая побуждала бросить все – и мальчишку, и все тяжелое, лишнее, что мне могло помешать, и бежать прочь, не разбирая дороги, бежать без оглядки!

Не дождетесь. Это не та охота, которая заставит меня бежать.

– Вот ты где, – неожиданно мягким голосом произнес фэйри, и лиственный вихрь мгновенно унялся, да и звуки, доносившиеся из леса, тоже стихли. Стало теплее, палая листва, засыпавшая дорогу вокруг меня, едва заметно золотилась и мерцала, словно листья окрасили золотой краской. – Теперь я тебя вижу и даже чувствую. Только смертный может принести с собой столько ненавистного нашему народу металла, и лишь смертные так храбры и глупы, чтобы встать у нас на дороге. Отдай то, что принадлежит нам – и сможешь свободно уйти. Соглашайся. Сегодня великая ночь, и мое предложение крайне щедрое.

Я осторожно, надеясь, что широкий плащ скроет мои действия, повесила палку за ременную петлю на пояс и потянула из ножен дареный нож с чаячими крыльями. Уйти? Да не смешите! Разве что на тот свет, если очень сильно повезет. Если бы фэйри мог – он бы уже вступил в бой и отобрал бы мальчишку силой, но ему почему-то надо, чтобы я отдала его по доброй воле. Значит, все не так просто, и Самайн накладывает свои правила не только на Дикую Охоту, но и на вот эту пышную процессию «малого народца», который тоже решил своеобразно приобщиться к Дикому Гону, не присягая на верность королю в железной короне. Как сказал бы дядька Раферти в своей неповторимой манере – и на ёлку влезть хотят, и задницу не ободрать.

– Так что же ты молчишь, смертный? – фэйри чуть склонил голову набок, в чернеющей мгле его глаз зажглись два призрачно-зеленых огня. – Отвечай же, я теряю терпение. Вернешь ли то, что мое по праву?

В чем-то он прав. Молчать смысла уже нет.

– И по какому же праву? – негромко спросила я, и ветер подхватил мой голос, раздробил, разнес меж деревьев осколками дробного эха, чистого и звонкого, как хрустальные стеклышки.