«Я слушаю, Лина…»

– Спасибо, – пролепетал он.

И уже в комнате. Он взял мою руку. И слегка пожал. Его пальцы были замерзшими. Но в его зеленых глазах появилось тепло.

– Еще раз – спасибо.

Но мои принципы еще боролись с жалостью. Мой логический, рациональный мозг не мог перенести, что я совершила столько безумий за одну ночь. И я тут же поспешила себя оправдать.

– У тебя в запасе всего одна ночь. Завтра утром тебя здесь не будет. Я делаю это исключительно из чувства долга. Чувства долга рядового гражданина, – тут же поправила я себя. – Нельзя выгонять в морозную ночь. Будь то собака или бродяга.

– Меня скоро убьют….

И я уже не могла разобрать – утверждение это было. Вопрос. Или просьба…

Он так и не дождался моего ответа. Потому что вдоме раздался оглушительный, дикий звонок. И я машинально зажала руками уши. Я сейчас плохо соображала. Откуда взялся этот шум? Кто еще пытается разрушить мой драгоценный покой. Который в эту ночь я умудрилась потерять вопреки своей воле…

Он тряс меня за плечи. Он заглядывал в мое лицо. Он до боли сжимал мои руки. Но я молчала. Наконец он с силой оттолкнул меня. Прямо к двери.

– Вам звонят! Звонят! Вы меня слышите! Звонят в дверь! – он был страшно напуган. Его взгляд бегал по моему лицу. Пытаясь найти ответ на вопрос: «Неужели это милиция? Это она позвонила? Это за ним пришли?»

Я встряхнула головой. И бесшумно вздохнула. И слегка прикрыла глаза. Нет, пора взять себя в руки. Нельзя же все так близко принимать к сердцу. Какой-то чумазый мальчишка. Какая-то большеглазая дочь прокурора. Какая-то липкая ветреная зима. Какая-то страстная любовь. А мне-то какое дело?..

Я открывала дверь, плохо соображая. Однако все-таки, не забыв плотно прикрыть дверь комнаты. Оставив в ней неряшливого мальчишку. Я уже отлично знала. Что его судьба в моих руках. И я посмотрела на свои руки. Широкие ладони. Крепкие длинные пальцы. В них чувствовалась неженская сила. Им можно было доверить чью-то судьбу.

Я широко распахнула входную дверь. Снег с ветром ворвались в мой дом. И мороз мгновенно обдал меня холодом. И из этого холодного оцепенения меня вырвали сильные мужские руки. И втолкнули в дом.

– Лина, Лина, Лина, – он со всей силы прижимал мою голову к своей груди. Я не видела его лицо. Но я знала его слезы. Я знала его объятия. Его силу. Исходящее из его крупной фигуры. Длинных, мечущихся рук.

Я никогда не видела его слез. И я не выдержала. И подняла на него усталый взгляд. Нет. Ну, конечно. Ну, конечно, я не ошиблась. Слезы медленно, плавно стекали по его небритому подбородку. По его впалым щекам.

– Лина, Лина, Лина…

Я нежно прикоснулась к его мокрому от слез лицу. Сколько дней. Сколько долгих месяцев, недель, дней я не прикасалась к его лицу. Такому родному. Такому до боли знакомому. И впервые. Впервые за наше многолетнее знакомство я стала свидетелем слабости, беспомощности этого самого-самого сильного в мире, во всей вселенной человека.

– Лина, Лина, Лина…

Я уже знала. Я отлично знала, откуда эти слезы. Эти первые в его жизни слезы. И все-таки я спросила.

– Почему ты плачешь, Филипп? – и прижалась щекой к его мокрому подбородку.

Он закрыл лицо руками. И его руки задрожали.

– Моя девочка… Моя бедная девочка… Ты не поверишь, Лина… Ее больше нет, Лина. Я в это не верю, Лина…

А ты, Филипп мог бы поверить, что об этом я узнала раньше тебя. А ты, Филипп мог бы поверить, что в моем доме – убийца с красивыми зелеными глазами. Вон там. Прямо напротив тебя. За дверью. Стоит только приоткрыть дверь. И ты столкнешься с ним лицом к лицу. А ты, Филипп, мог бы поверить. Что я укрыла его под своей крышей. И сейчас. В эти мгновения решается его судьба. Его хрупкая, лохматая чумазая судьба. В моих сильных руках…

– Лина! Ты слышишь, Лина! Ее больше нет!

И Филипп со всей силы встряхнул меня за плечи. И вцепился в них своими крепкими руками.

Я поморщилась от боли. А, возможно, я просто тянула время. Время тоже находилось в моих руках…

– Лина! Почему ты молчишь? Почему ты не отвечаешь, Лина! Ее убили, Лина! Ты помнишь мою девочку, Лина! У нее такие красивые волосы… Длинные, пушистые… Она встряхивала головой. И солнце запутывалось в них. И мне кажется… Нет, ну конечно же! Солнце завидовало ее волосам, Лина!

Я помню твою девочку, Филипп. Я ее хорошо помню. У нее действительно были красивые волосы. И солнце действительно запутывалось в них. И, наверно, завидовало… А еще я помню. Филипп. Как она смеялась. Этот надменно вздернутый носик. Этот презрительный синий взгляд. Эта длинная сигаретка в пухлых губах. О, как она меня ненавидела, Филипп! Мой мир. Мой одинокий мрачный справедливый мир. Она ни в грош его не ставила. Зато она прекрасно знала другое, Филипп. Она прекрасно знала мир грязных подростковых бродяг. Вонючие подвалы. Одурманивающий дым. Предательство. Сколько раз она тебя предавала, Филипп? Ты это помнишь? Сколько раз она тебя предавала? Равнодушно встряхивая своими длинными пышными волосами. В которых путалось, по твоим словам, рыжее завистливое солнце.

Сколько раз ты, Филипп. Чистый. Умный. Честный мой человек. Самый сильный в мире и самый гордый. Искал ее в ночных грязных подворотнях. В своем дорогом великолепном костюме. Сколько раз ты, Филипп, не смыкал ночью глаз. Беспомощно вглядываясь в пустое окно. И затягиваясь последней сигаретой в пачке. Сколько раз ты ее проклинал, Филипп! И сколько раз тут же оправдывал! Сколько раз ты поднимал на нее руку. Но никогда так и не ударил. Сколько раз ты жертвовал ради нее самым дорогим. И последняя жертва оказалась самой бесценной, самой непоправимой… Ты отказался от меня, Филипп.

– Лина, Лина, Лина… Ты знаешь, Лина… Моя девочка, моя дорогая девочка… Я в это не могу поверить, Лина. И ты не верь в это, Лина. Что ее больше нет. Помоги мне Лина. Спаси меня, Лина…

А кто меня мог спасти тогда, Филипп? Мой самый сильный, самый справедливый человек… В ту душную беззвездную ночь. Когда я задыхалась от слез. От незаслуженной обиды. Когда я, уткнувшись лицом в подушку, шептала пересохшими губами твое имя. Филипп. Филипп. Филипп… Когда душная беспощадная ночь принесла мне только безжалостный, презрительный смех твоей дочери. И я затыкала уши. И я зажмуривала глаза. Но бесполезно. Презрительный смех твоей дочери заполнял темноту. Проникал во все щели. Заглушал бешеные удары моего сердца.

И твои слова. Правильные слова честного человека. Одетого в великолепный дорогой костюм:

– Пойми меня, Лина. Только я могу спасти свою дочь. Ты должна меня понять. И простить. Только я, Лина… Только я могу спасти свою дочь…

А кто меня мог спасти, Филипп? В ту душную беззвездную ночь… И тогда я ответила. Это были не просто слова. Это был унизительный, умоляющий шепот:

– А кто меня спасет, Филипп?

– Ты сама всегда спасешься, Лина. Ты сильная…

Нет, Филипп. Ты ошибался. Тогда я еще не была сильной. Тогда часть моей силы принадлежала еще и тебе. И только отказавшись от всех друзей. От прошлой и будущей любви. Приняв за единственную ценность в жизни – покой. Я стала по-настоящему сильной. Я тогда поняла. Что только полное одиночество способно подарить силу. Когда ни с кем не надо делиться… И я даже сумела простить тебя, Филипп. Но понять – вряд ли…

Филипп резко отпрянул от меня. И я впервые почувствовала легкость без его крепких объятий. Глаза Филиппа злобно сверкнули. И его губы скривились.

– Лина, – решительно сказал он. – Я должен найти его, Лина. Я должен судить его. Я должен его уничтожить. И в этом мне можешь помочь только ты… Ты… Тебя никогда не подводила интуиция. Твой нюх, как у гончей собаки…

Моя интуиция… Ты ее первый оценил, Филипп. И впервые ее я ощутила по отношению к тебе. Когда увидела тебя. И моя интуиция шепнула: это он. Моя интуиция не подвела меня, Филипп. Твои теплые прикосновения. Твое теплое дыхание. Твои теплые слова. Они были теплые, но не более. Это был не жар, которого я так желала. Они согревали меня. Но не более. На моем теле не оставалось ожогов. Впрочем, как и на сердце. И моя интуиция вновь шепнула мне: это он, но не навсегда. И когда ты бросил меня, Филипп. Из-за своей златокудрой подвальной девочки. Моя утрата была несравнима ни с какой болью. Но моя интуиция вновь шепнула мне: это боль, но не навсегда. Я пережила эту боль, Филипп. И она не оставила после себя ожогов. Разве что слабый, еле заметный рубец у самого краешка сердца…

Ты вновь поверил в мою интуицию, Филипп. И сегодня она вновь оправдала себя. Я удивительно умела читать лица. И на разных – красивых и обезображенных – я могла увидеть печать неизбежности. Печать смерти…

Я никогда не говорила тебе об этом, Филипп. Но у твоей девочки… У нее на лице это я прочла сразу. Хотя она беспрерывно хохотала своим безжалостным белозубым смехом. Смех был бессилен скрыть эту печать, Филипп. И я вздрогнула, впервые заметив ее на лице твоей девочки. И я пожалела твою дочь. И ни разу не сказала тебе об этом. Потому что ты ничего бы не смог изменить. Я оставляла тебе право на надежду…

– Ты поможешь мне, Лина? – Филипп схватил мою руку и больно ее сжал. – Почему ты молчишь?

Я осторожно освободила свою руку. И незаметно спрятала ее за спину. И открыто взглянула в ее глаза.

– Ты же знаешь, Филипп. У меня с сегодняшнего дня отпуск. Я так устала, Филипп. Мне нужен отдых. У меня нет больше сил…

Глаза Филиппа помутнели. И они вновь наполнились слезами.

Силы этого самого сильного человека таяли на моих глазах. И меня переполняла жалость. И боль.

– Нет, Лина, – прошептал он. – Ты не посмеешь мне отказать. У тебя нюх, как у гончей собаки…

Я не могла отказать. Мой одинокий пасмурный справедливый мир не мог ему отказать. И все было в моих руках. В моих сильных, совсем неженских руках. И Филипп не предполагал, насколько все может оказаться простым. И месть. И возмездие.

– Подожди меня, – сказала я тихо.