Девять писем об отце

Оркестр духовой играл наш танец.

Цветущий май, сирень вплетает лепестки в твои серебряные косы,
Цветущий май, в моей руке твоя рука, и я шепчу: «не отнимай».
Я понимаю лишь теперь, когда нелепо за окном маячит осень,
Я понимаю лишь теперь, каким единственным он был – цветущий май…

Мы верили мечте и вдаль смотрели.
А может, ветры те не постарели?
А вдруг оркестр тот еще играет?
А вдруг сирень цветет не только в мае?

Цветущий май, сирень вплетает лепестки в твои серебряные косы,
Цветущий май, в моей руке твоя рука, и я шепчу: «не отнимай».
Я понимаю лишь теперь, когда нелепо за окном маячит осень,
Я понимаю лишь теперь, каким единственным он был – цветущий май…

…

Высокий молодой человек шел быстрым шагом по Среднему проспекту Васильевского острова. Параллельно с ним в трафике терлись и сигналили друг другу автомобили. Порывистый ветер дул в лицо, задувая за воротник, но он шел, не замечая холода. Наконец он свернул в подворотню старого дома, обошел двор по периметру и остановился у одного из подъездов.

Васильевский остров никогда не нравился ему, особенно его запутанные дворы, в которых прячется большинство подъездов. А также автомобильные пробки и отсутствие парковочных мест. Последнее, правда, является общей чертой петербургского центра. Поэтому он старался не въезжать в центр на автомобиле – лучше на метро и дальше пешком.

Молодой человек достал из кармана старую потертую записную книжку и открыл ее на одной из первых страниц. Там было написано: «Адрес Вали», и ниже была наискосок приписка: «На всякий случай». Он оглядел старую дверь и кодовый замок на ней – двадцатилетней, приблизительно, давности. Домофона не было. Он выбрал кнопки, на которых цифры были полностью стерты, нажал их одновременно, и дверь открылась. Не исключено, правда, что она открылась бы и без этого. Миновав темную, неосвещенную площадку первого этажа, он определился с номерами квартир и решительно поднялся на последний – пятый – этаж. Там он позвонил в звонок.

Долго ему никто не открывал, он позвонил еще раз, и вот он уже развернулся и собрался уходить, как дверь на цепочке чуть-чуть приоткрылась, и на него взглянул чей-то недоверчивый глаз:

– Вы к кому? – спросил женский голос.

– Я ищу Валентину… отчества, к сожалению, не знаю.

– Тут таких нет, – ответила женщина. – А вы сами-то кто?

– Меня зовут Александр. С ней был знаком мой отец. Сейчас ей должно быть около семидесяти лет.

– Не знаю, – недружелюбно сказала жительница квартиры.

– В молодости у нее были рыжие волосы, – почему-то добавил Александр.

– Нет тут таких, – безапелляционно подтвердила женщина и закрыла дверь.

Александр постоял еще несколько секунд, размышляя, что ему делать дальше. Решил позвонить в квартиру напротив. За дверью тут же послышался шорох, потом его, видимо, рассмотрели в глазок, и женский голос спросил из-за двери:

– Вам кого?

– Я ищу Валентину… отчества не знаю…

– А что вы хотели? – спросили из-за двери.

– Видите ли, она была знакомой моего отца. Мне нужно ей кое-что передать.

– Не получится, – сказал голос.

– Почему? Ее нет дома?

– Да, и уже давно.

– А где она сейчас?

– Странно, что Вы ее ищете, а сами ничего о ней не знаете, – в голосе звучало подозрение.

– Так может быть, вы откроете дверь и расскажете мне? – поинтересовался Александр у дверного глазка, через который его продолжала рассматривать недоверчивая обитательница квартиры.

– Дверь открывать не буду. Научены уже горьким опытом. У нас в подъезде то ограбят кого-нибудь, то бомжи приходят ночевать, то еще что-нибудь случается. Нет доверия, уж извините. Сколько мы и в ТСЖ жаловались, и в милицию, но им разве есть дело до простых людей? А про Валентину я вам и так расскажу.

– О, как хорошо! Буду вам очень признателен.

– Я здесь живу с пятьдесят четвертого года. А Валентина – она из квартиры напротив. Но нынешние жильцы, ее, конечно, не знают. А если бы и знали, не рассказали бы. Скобари потому что. Ну, в общем, она тогда, кажется, из Москвы приехала – поступать в медицинский. Потом закончила институт, работала в детской больнице – здесь, на 2-ой Линии, может, знаете. Вот. А году в шестьдесят шестом, если я ничего не путаю, она уехала обратно в Москву. Вышла замуж. С тех пор мы и не слыхали о ней ничего.

– А вы Валентину хорошо знали? – спросил Александр.

– Да кто ж ее хорошо знал? Она не особенно-то общительная была, ни с кем коротко не сходилась. Да только мы все на виду друг у друга живем, от людей не скроешься. Тем более она была красавица, тут уж ничего не попишешь. За ней многие ухаживали. Все больше врачи – представительные такие – провожали ее часто, цветы дарили. А которые и замуж звали. Да только она не шла, всем от ворот поворот давала. Говорили, что у нее любовь была какая-то безответная. И что уж он и женился, и дите у него родилось, а она все ждала, что он позвонит или появится. А потом он куда-то уехал из Ленинграда – то ли в Колпино… то ли в Репино… Не помню… Тогда уж и она замуж вышла за москвича и тоже уехала. Наверное, устала ждать – сколько ж можно? Годков-то ей много уже было, не всю же жизнь в девках сидеть.

– Да… Что тут скажешь… – задумчиво отозвался Александр. – А какая она была? Вы можете описать?

– Какая? Да я уж и не припомню… Красивая, высокая… – собеседница задумалась. – Гордая! Да, гордячка она была, ни с кем и не заговорит лишний раз, про себя ничего не расскажет, вот и ходи-догадывайся, что там у нее на уме… Книжки любила читать, стихи всякие. Умная, наверное. Но как я и сказала – себе на уме. Она когда уезжать-то собралась, пришла к нам – предлагала взять кое-что из вещей (все ведь не увезешь с собой); так вот, я ее и спрашиваю: «Что же ты в Москву едешь? Что – в Ленинграде уже и женихов нормальных не осталось?». А она смеется и говорит: «Ну как же? Есть один, да не мой, а из-за него я других не вижу. Поеду в Москву, там попросторнее, да и к дому поближе». Ну, и уехала.

– Ясно, – тихо произнес Александр. – Спасибо большое за рассказ. Не буду вас больше беспокоить.

– Постойте, – сказал голос, и дверь немного приоткрылась. – А вы для чего ее разыскиваете, если не секрет?

– Она была знакомой моего отца по Калуге. Я хотел ей письмо одно передать. Но теперь это не важно. Всего вам доброго, – Александр развернулся и принялся спускаться по лестнице.

– Волосы у нее, кстати, рыжие были. Может, конечно, она потом и поседела, но рыжих по чертам лица всегда узнаешь, – сказал голос вслед уходившему гостю и тут же примолк, а дверь снова закрылась.

Александр остановился, услышав эти слова, но оборачиваться не стал. Несколько секунд он простоял в той же позе – то ли задумавшись о чем-то, то ли ожидая еще чего-то от закрытой двери. Но ничего не последовало. Видимо, голос принадлежал очень любопытной женщине, которая только сейчас поняла, что про цвет волос гость говорил с соседями, а не с ней. И, сконфузившись, она решила не продолжать беседу.

– Вы еще здесь? – на всякий случай спросил Александр, но ему не ответили.

Спустившись на улицу и оказавшись на бледном свету осеннего дня, он еще немного постоял, пытаясь отделаться от наваждения чужой жизни, темноты лестничной площадки и безликого образа двух пугливых соседок – ее обитательниц. Надо было идти обратно, но он все медлил. Он достал из нагрудного кармана куртки старый конверт, на котором выцветшими чернилами было написано: «Валентине», далее шла фамилия, а в поле отправителя – «От Исая Шейниса». Письмо было отправлено в декабре 1953 года из Калуги в Москву. Поверх адреса казенным почерком почтового служащего было выведено: «Вернуть отправителю». Письмо возвратилось в Калугу в феврале 1954 года, так и не отыскав адресата. Наверное, в тот московский адрес, что Валя оставила Исаю перед отъездом, закралась ошибка. Александр вынул из конверта пожелтевшее письмо и еще раз перечитал его:

«Здравствуй, Валя.

Мы не все сказали друг другу тогда, в парке, и почти ничего – на прощание. Наверное, я не смог выразить то, что рвалось из сердца, и теперь жалею об этом, но время ушло.

Если мы еще когда-нибудь встретимся, я непременно спою тебе одну песню. А пока посылаю тебе стихи (звук гитары и голос не пошлешь, к сожалению). Надеюсь, они тебя порадуют и напомнят о том единственном Цветущем Мае.

Твой Исай».

Далее шли слова его первой песни.