Дочь реки

Чудилось постоянно в словах и взгляде Драгицы осуждение. Не нравилось той, что Гроза и ратному делу малость обучена – отцовский недогляд: негоже мужицким делом девице на выданье маяться. Да и что кмети вокруг неё уж больно вьются густо: большая опасность, что следующего Купалу дочка воеводова девицей не проводит – и замуж выйти не успеет. Или, может, даже на Ярилу Сильного сведёт кто из особо упорных кметей в лесок.

– Глазищи у тебя колдовские, – говаривала часто, как случалось в светлице за рукоделием засесть с ней и княжной. – Что топь ледяная. Вот парни и теряют покой.

И косилась в сторону окна, за которым внизу шумело ристальное поле княжеской дружины. А что Гроза могла с глазами своими поделать? Судачили, в мать пошли: она-то не помнила толком, а сны – они не в счёт. Вот и теперь Драгица посматривала на неё искоса и всё не одобряла: что едет та в седле наравне с кметями, что с косы своей платок шерстяной сбросила, дразня словно бы. И что молчала на их внимание, только пуще распаляя горячую от Ярилиного жара кровь.

– Зря она с нами поехала, – уловила Гроза краем уха слова Драгицы, что та почти шепнула Беляне.

– А чего это мне ехать с вами нельзя? – обернулась к ней.

Та, кажется, и не ожидала. Но быстро сбросила растерянность и поджала губы.

– Непутёвая ты, Гроза, – только и сказала.

Уж отчего так решила – кто разберёт. А Беляна только языком цокнула и очи горе возвела, устав от причитаний наставницы. И без того невесела была княжна в те дни, что сбиралась в дорогу до жениха своего, за которого давно князем сговорена. И даже не потому, что невесте положено грустить о покинутом отчем доме и роде своём горевать. И песни петь печальные, заунывные о нелёгкой доле, что ждёт её на жениховой стороне. Глодало Беляну изнутри что-то другое, о чём она даже Грозе, своей подруге самой близкой, мало говорила. Но та догадывалась, конечно.

Одно дело, когда к жениху Уннару, сыну ярла с острова северного Стонфанг, сердце не лежит. Другое – когда занято оно уже с прошлого лета, и тот, кто там поселился, тем больше его тревожит, чем дальше находится от своей зазнобы.

Но Беляна, кажется, смирилась с волей отца. Или просто другим хотела это показать. И вот они второй день уже ехали отрядом большим, да не слишком, к городу Росич – а оттуда по глубокой Росяне должны были отправиться на север в лодье, которую боярин местный уже для княжны приготовил. Много кметей с собой в дорогу брать не стали: потому что встретят на другой стороне хирдманны ярла и сопроводят до самого Стонфанга, как за щитом.

Гроза и могла остаться в Волоцке: и без неё невесту довезли бы и с рук на руки передали. Да только самой нужно было из города, из-под внимательного взора князя вырваться. Что бы там ни решал себе отец, а она давно уж себе другую судьбу назначила. И нужно было с этой судьбой лицом к лицу встретиться. Иначе никак родителя от сердечной тоски по утерянной жене не спасти. Терзала она его уже несколько лет, иссушивала, превращая могучего воина и воеводу, гордость княжеского войска, едва не в старца. Хоть ему ещё в полной силе хозяйство бы вести, жену себе другую искать да земли княжества стеречь подле Владивоя.

Но нет. Сдавал самый ближний его боярин – а потому услали его из Волоцка в острог подальше. И выбросить жалко, ведь просто так не погонишь взашей: всё ж друзья с владыкой – и пировали за одним столом не раз, и кровь проливали. Но и оставить в детинце нельзя, потому как рассеян стал воевода, а то и забывчив порой. Уроки тела, кои каждому воину положены, стал забрасывать. Хозяйством занимался едва-едва. И всё чаще можно было найти его сидящим в хоромине неподвижно, глядящим куда-то в пустоту.

Больно было Грозе от вида отца, которого она помнила ещё полным силы и удали. Потому хотела она его избавить от таких мучений. Но дело то опасное и неведомо чем окончится.

Помалу смеркалось. Светило покатилось к окоёму, слепя глаза лучами, брошенными прямо вдоль тропы. Гроза прикрылась ладонью, стараясь вглядеться в жёлтую, словно масло топлёное, даль. И успела увидеть только, как встали на пути тёмные широкоплечие фигуры. Как разрезали быстрыми лезвиями свет несколько стрел. Одна ударила кметя Болота в плечо, только едва не достав до шеи. Вторая просвистела мимо. Дёрнулся и другой дружинник, успев, однако, уклониться.

– Поднять щиты! – гаркнул десятник. – Женщин укрыть!

Схватил щит и развернул коня к Грозе. Двое других кметей кинулись к повозке. Полетели ещё стрелы, но застучали по окованным доскам. Из ближних зарослей вывалились оружные мужи: налетели, принялись хватать лошадей и пытаться вытащить всадников из сёдел. Гроза выхватила меч и опустила его на голову подоспевшего татя. Тот увернулся чудом. Прищурился.

– Женщина! – гаркнул удивлённо на свейском.

Вцепился в лодыжку и со всей силы дёрнул на себя. Она попыталась удержаться за шею своего мерина, но всё же соскользнула. Рухнула наземь и тут же пнула мужика абы куда. Тот отпустил, ругнувшись. А Гроза вскочила на ноги, поддерживая подол. Только и хватило времени, что чуть оглядеться. Кмети вовсю сцепились уже с татями. Грохнула, опрокинувшись, телега, когда раненый в шею конь, дёрнулся в сторону и рванул куда-то, обезумевший от боли и испуга.

– А ну, иди… – тать снова бросился к Грозе.

Она повернулась, уже заметив его краем глаза. Рассекла ему на груди стегач, какие носили русины. И даже молот Тора на шее увидела – прежде чем тать увернулся от её клинка. Впереди встал на изготовку стрелец. Чуть вдалеке. Вскинулась к тетиве стрела: и подумать-то некогда. Увернуться – но с другой стороны уже снова отпугнутый противник путь преградил.

И тут стрелец выгнулся сам, словно лук, а из груди его прорвалось окровавленное остриё на тонком древке. Аккурат там, где сердце. Мужик качнулся вперёд и рухнул лицом вниз. Промелькнул позади него высокий гибкий стрелок – и пропал из вида. А Гроза меч вскинула, отражая удар русина. Больно отдалось в локоть. Заскрежетала сталь. Немыслимая ярость толкала сейчас татя в спину. Уже не добычу себе захватить, а убить осу, которая ужалила его несколько раз.

Подол мешался: всё ж тайком от отца Гроза в портах упражнялась. Но сноровка осталась та же. Она ускользала от русина, хоть и самого его достать не могла. Прислушивалась к шуму вокруг, боясь, кабы не случилось страшного. Прорваться бы к Беляне. Осталась она совсем без заступы: все кмети заняты боем.

Стрела взметнула растрёпанные волосы у виска. Гроза замерла на миг, подавившись собственным сердцем. Убили или нет ещё? Тать, только наступавший, опрокинулся назад, тихо и резко.

– Кто только меч тебе дал… – раздалось за спиной ворчание.

И снова в короткий миг тот же русоволосый стрелец широкими лёгкими шагами перебежал на другую сторону дороги, занимая более удобное место. Скрылся за кустом боярышника – только макушку и видать да наконечник вскинутой стрелы.

Короткий взмах его руки – и на дорогу со стороны Волани вышли ещё мужи. Надавили всей гурьбой – и русинов вдруг в живых не осталось. Кто-то, конечно, и в кусты успел сбежать, едва унося ноги. А кому-то пришлось в засохшую размолотую копытами и сапогами грязь лечь. Гроза, как очнулась от пыла схватки, сразу опрометью к телеге бросилась, не разбирая ещё, кто жив, а кто мёртв. Едва не сшибла десятника, который только противника своего зарубил. И видела, что вокруг мужи незнакомые, да кто такие помощники эти – и после узнать можно.

Беляна с наставницей сидели на земле, зажатые густой стеной осинника и вставшей на ребро телегой. Княжна подвывала тихо, возилась, будто всё никак удобно ногу поставить не могла. А наставница утешала её беспрестанно.

– Телегу уберите! – крикнула Гроза мужам, так и не сумев к ним протиснуться.

Того и гляди качнётся повозка и придавит женщин. Кмети тут же бросились на подмогу. Навалились и снова на колёса поставили. Одно сломано оказалось.

– Живы? – тут же обеспокоился Твердята. – Слава Макоши и Доле, что сохранила.

Княжну попытались на ноги поднять, но она припала на левую, громко всхлипнув. Схватилась за бедро, повисла на мужском плече.

– Да вы что, окаянные! – взвилась Драгица. – Не видите? Зашиблась она. У, дуболомы. Отойдите лучше.

И сама подхватила Беляну под локоть. Гроза шагнула было тоже помочь, но её едва не оттолкнули.

– Будем тут на дороге до ночи толкаться, – пророкотал незнакомый муж, спина которого в зелёной свите только и мелькнула перед глазами. – Какие все скромные.

Он лихо подхватил Беляну на руки. Та ойкнула только, цепляясь за его широкую шею, объятую толстой гранёной гривной. И такой испуг смущённый в её глазах пронёсся, что и не вступиться: потому как ничего худого не творится – и спокойно смотреть нельзя, потому что за такими взглядами порой и следует самое большое любопытство.

– Сюда, – захлопотала Драгица, расстилая на мягкой травке за обочиной толстый войлок, что вывалился из телеги вместе с остальными вещами. – Сюда сади.

И помощник нежданный мягко опустил княжну на него. А после уж ко всем обернулся, чуть откидывая за бедро тул со стрелами. Стрелец тот проворный – Гроза не удивилась даже. Собрались гурьбой его люди, что так смело за отряд княжеский вступились, не особо разбирая, видно, кто прав. Да не слепые же: и так понятно. Кмети всё шарили глазами по земле, где лежали не только тела русинов, но и своих. Десятник сокрушённо качал головой, хмурясь и думая, верно, что князю говорить станет, как оправдываться, что не углядел.

А Гроза чужих ватажников оглядывала, не убирая пока меча в ножны: так и держала всё в онемевших пальцах. Но всё больше взгляд цеплялся за того мужа, в зелёной короткой свите, что сначала её спас от стрел и меча татьего, а после и княжне подсобил. Неведомо сколько они стояли так, смотря друг на друга. Незнакомец – с насмешкой колкой в глубине орехово-карих глаз, с улыбкой лёгкой на обрамлённых рыжеватыми усами и бородой губах. Смешно ему было, знать, видеть девицу с оружием. А Грозе вдруг неловко стало, что она за себя даже толком постоять не смогла. Куда уж Беляну защитить.

– Как звать тебя, Лиса? – тихо спросил он, словно для них двоих.

Гроза и ладонью по косе растрёпанной провела, сразу смекнув, с чего ей такое прозвище досталось.

– Ты бы сам назвался наперво, – одёрнул его десятник.

Быстро уловил любопытство в тоне незнакомца. Кмети по его приказу принялись место схватки обходить и своих искать, кому с земли нынче встать не посчастливилось. Их надо теперь в город везти. Не бросишь тут. Помощник нежданный не поторопился с ответом: проследил взглядом за дружинниками, а после оглянулся и на своих людей, что за его спиной смирно ожидали.

– Рарогом меня люди кличут, – ответил наконец и растянул губы в не слишком доброй улыбке.

Оно и не удивительно вовсе: о том Рароге изрядно были наслышаны в княжестве уж два лета как. И неизвестно ещё, чего было в людских толках больше: одобрения его за то, что русинов, треплющих самые ближние к морю веси и города, время от времени гоняет, или злости за то, что он вдоль Волани и притоков её ближних едва не как князь хозяйничает. И никому-то его поймать не удавалось. А тут вот он: стоит прямо перед княжеским десятником и бежать, кажется, не собирается. Да и как его вязать? Помог ведь. А иначе, если русины и не порубили бы всех насмерть, так в полон свели бы да и продали где. Или отбиться бы, может, удалось, да большой кровью. Как только они вглубь княжества пробраться смогли, ведь не бывало такого ещё прошлым летом: всё ближе к Северному морю околачивались.

– А не шутишь? – прищурился Твердята. – Нынче Рарогом называться всяк может. В лицо его мало кто знает.

– Мне нет нужды другим прикидываться, – повёл муж плечом, на котором перекинутым лежал ремень налучи. – Мы с русинами этими утром столкнулись крепко. Кто успел лодьи свои развернуть. Кто нет – тех почти всех побили, но некоторые ушли по берегу. Вот и на вас налетели. Видно, лошади им понадобились.

Кмети так и замерли все, прислушиваясь. Но одного грозного взгляда десятника на них хватило, чтобы снова разбрелись, не задерживались.

– А вы тут как оказались? – не унимался Твердята.

– Встали неподалёку струг один подлатать: на пороги налетели выше по течению. В погоне-то, – спокойно разъяснил Рарог. – А эти, видно, где-то рядом проходили. Не знали о нас. А то не сунулись-то разбойничать так недалеко.

– Сами-то… – буркнула Драгица, выслушав рассказ. – Спасибо вам, конечно. Да шли бы своей дорогой теперь.