Ветер моих фантазий. Книга 2

«Кианин не мог…» – растерянно подумал жадный исследователь.

Но из глаз искусственного тела на него смотрел кто-то осмысленный. Кто-то, кого волновало намного больше, чем запрограммировано в интересы и цели кианинов. И этот взгляд зачаровывал. И этот взгляд пугал.

«Но ведь он же Китрит 66-1, – запоздало вспомнил Сандиас, снова вспомнил. – У него есть какая-то часть души. Сохранилось что-то от души»

Мозг вдруг перестал думать. Ушли суетливые мысли. Ушёл страх.

Сознание юного исследователя ещё не поняло.

Но душа осознала.

Сейчас из глаз искусственного тела, из хрупкой тюрьмы артэа… да, в этот миг стены тюрьмы стали слишком тонкими и хрупкими. Сейчас на него смотрела чужая душа. Живая душа. Всё ещё живая.

Две души смотрели друг на друга из разных тел.

«Что такое человек?» – спросила одна, искалеченная страшно, но ещё живая.

А другая душа поняла, что на самом деле та, измученная и искорёженная, но всё ещё живая душа изнутри чужого тела, изнутри своей темницы спросила у его души:

«А ты… ты можешь называть себя человеком?».

Ту, другую душу, волновал этот вопрос. Интересовал её. Она, будучи измученной и отформатированной, всё же тянулось к своей сути. К сути всего. К сути его, Сандиаса. Иначе бы Кри Та Ран этого не спросил.

Но… Сандиаса прежде не волновал этот вопрос. Он… он как-то жил без этого всего. Человек, живой, которого осколок чьей-то души серьёзно спросил.

«Или… я сам перестал быть человеком? – вдруг чётко подумал Сандиас. – Я так далеко ушёл от самого себя, что он у меня это спросил?»

И он вдруг чётко понял, что чужая душа просто грустно хотела спросить:

«Почему ты перестал быть собой? Почему ты стал таким?».

Но какой он?.. Ещё недавно Сандиас это знал. Точнее, ему казалось, что он знал. Но… а какой он?..

Но, каким бы он ни был, слова чужой души задели его. Все её вопросы, не высказанные вслух. Он услышал все её грустные вопросы. Потому что когда душа говорит с душой, слова им попросту не нужны. Потому что когда-то изначально каждая душа умела говорить с другой. И сейчас ещё что-то от старого, от истинного остаётся.

Но Кри Та Ран вдруг повернулся. Спиной к нему повернулся. Словно не предвидел, что он может его ударить.

«Или он думал, что я не посмею?.. – растерянно подумал Сандиас. – Или… или ему всё равно?»

Но кианин ушёл. Тот, сохранивший в себе осколок от настоящего человека, осколок живой души. Тот, кого он так сильно ранил, что боль души прорвалась сквозь искусственные заслоны – и душа, охваченная болью, забыла обо всём, кроме того, чтобы отомстить. Но… даже причинив своему мучителю боль, та жалкая, слабая душа не захотела его убить. Просто ударить. Просто напомнить. Просто уйти.

Кианин уходил. Но не в сторону города – там он был никому не нужен. И не в сторону, куда уходил его аини, который его прогнал.

Китрит 66-1, оставшись без своего хозяина, пошёл в другую сторону.

«Он… он может сам выбрать себе дорогу?..» – с ужасом подумал юный исследователь, потомок учёных, желавших расцвета человеческой цивилизации.

Но потом этот ужас почему-то сменился восхищением, хотя проявление Дикой Природы должно было ужаснуть его, потомка тех, кто с этой природой боролся веками или тысячелетиями.

Кианин уходил. Китрит 66-1 уходил сам.

Осколок искалеченной души уходил. Шёл своею дорогой.

Даже страшно измученная, даже сломленная, чужая душа всё ещё оставалась живой. И в этой силе чужой души было даже что-то красивое.

«Я мучил его. Я пробудил его своею болью. Он мучил меня, чтобы меня убить. Или чтобы пробудить меня? – растерянно думал человек, взглядом провожая уходящего кианина. – Но… я мучил его. Я не пощадил бы его. И его брата названного, который был настоящим человеком, я тоже не пощадил. Но Кри Та Ран пощадил меня. Он просто ушёл. Просто ушёл…»

И новая боль появилась у него внутри. Досада. Горечь. Тоска. Боль, которой он прежде не испытывал.

Это уже потом, много часов спустя, проанализировав всё и покопавшись в энциклопедиях, Сандиас наконец-то поймёт, что это было за мерзкое чувство, такое саднящее, словно рана, которой коснулось что-то солёное или даже раскалённое. Боль потревоженной раны. Боль, которой не в силах противиться ум. Он может притворяться, будто не видит её, может упорно врать сам себе.

Но душу не обманешь. Голос души всё равно пробьётся, как прорастает сорная трава, если есть какая-то щель среди искусственных плит. А если слой искусственного покрытия слишком толстый, то со временем оно набухнет, потом поднимется в какой-то части, потом треснет, потом лопнет… и трава всё равно вылезет.

Как остановить Дикую Природу не знал ещё никто.

И временами природа всё-таки прорывалась.

Рано или поздно природа всё равно прорвётся. Дикая Природа. Неподвластная человеку. Свободная.

Но в тот день её голос, дикой, свободной, бездонной, живущей по другим каким-то законам, полностью непонятным никому, даже жадному человеческому уму… в тот день Дикая Природа говорила с ним.

Этот голос природы в Старую эпоху звался совестью. Этот голос природы в нынешнюю эпоху звался нелепостью и глупостью.

Но природа всё равно говорила с людьми. Природа иногда всё же говорила с людьми.

Совестью.

Голосом твёрдым и обжигающим что-то внутри.

Голосом, от которого не спрятаться.

Голосом, от которого не заткнуть уши.

Голосом, от которого не спасёт потеря слуха.

Потому что она говорила с душой. Природа взывала к человеческой душе.

«Куда ты идёшь, человек?– грустно спрашивала она. – Скажи, зачем ты сделал именно это сейчас? Скажи, зачем ты сделал это другим? Ведь ты сам знаешь, что сейчас пошёл не туда!»

Кианин просто ушёл. Ударил, но не убил своего мучителя. Более щедрый, чем этот человек. Этот человек полуискусственный.

Сандиас умом понимал, что нельзя позволить кианину из вида Китрит 66-1 бродить одному, с пробудившейся волей души или с проблеском её.

Почему-то те, если и испытывали проблеск своих, настоящих своих чувств, начинали бунтовать. Упрямые, готовые сломать все оковы.

Сандиас знал, что опасно для их цивилизации, чтобы Кри Та Ран оставался один, свободный или рвущийся на свободу.

Но он всё-таки его отпустил.