Усё

А что за холмами не видно. Скорее всего ножницы, я их опять потерял. А надо подстричь ногти.

Я куплю рояль, пусть стоит в кустах. Только для того, чтобы говорить, а вот рояль в кустах.

Кухня в трех километрах. Или в пяти, я не считал. Полдня я иду на кухню, чтобы сварить кофе, а когда прихожу пора обедать.

Ветер качает люстру. На люстре качается луна. Луна непостоянна, хотя у нее есть логика. А у женщин логики нет, но у них есть луна.

Солнце восходит из-за дивана. Солнце в хрустале. Хрусталь в небе. Небо в алмазах.

В кухню залетел гость – кузнечик. Он странный, он страшный, инопланетной фактуры, отталкивающий, непредсказуемый. Он сидит на майке, накинутой на спинку стула. Сидит с восьми утра до пяти вечера и шевелит ногой. Он никуда не торопится, совсем никуда. Соловей перестал петь. Взял вилку и нож. И повязал салфетку.

Надо действовать осторожно. Так же, как Крис. Как ловко она депортировала комаров.

Я беру стакан, беру лист бумаги. Опускаю стакан.

Дурак. Дурак! Зачем он дернулся. Хруст. Стеклом отсекло ему голову.

Стакан-гильотина.

Золотой половник

Я дал почитать Рите заметки о Крис.

– Что за Марго? – спросила она безмятежно. – Я ее знаю?

Я опешил.

– Шутишь?

– Как-то все это далеко от правды. Другое дело, та твоя гениальная повесть про ловлю рыбы. Какова, кстати, ее судьба?

– Ищу издательство.

– Актуальная вещь. Жизненная. Я чувствую себя таким бакланом. Папа счастлив. Представляешь, начал общаться с мамой. Спустя столько лет. Так все странно. Соньку они просто боготворят.

Она назвала дочку Софьей. У нее черные кудрявые волосы и голубые глаза, но говорят, цвет глаз может измениться. Муж Риты Саба, которого я видел только на фото, работает агентом недвижимости. Саба обещает всем заключившим сделку подарок – авторскую лампу-талисман из половников. Половники в два яруса, пять и три в каждом, а наверху спираль яркой лампочки.

Родив Соню, Рита прибавила в весе, килограммов двадцать. Однако сейчас она похожа на мальчика-подростка. Как ей это удается, загадка для меня. Одно слово, женщина-гармонь.

– Таким, как я, нельзя выходить замуж, – вздыхает она. – Почему ты мне этого не сказал? Ты же знал. Мог бы предупредить, дать знать, намекнуть.

– Как я мог знать? Что можно знать о другом человеке?

– Можно. Я знаю, ты знал.

– Я не знаю. Что опять не так?

– Все. Это все тот ботинок. Мне не стоило пинать его. Я лишилась важной части себя.

– У тебя замечательная дочка.

Она с горечью вскидывает голову.

– Это все ужасно на самом деле. Это конец. Она вылезла из меня и сожрала меня.

– Не выдумывай.

– Ей всего полтора года, а она уже меня не выносит. Эта ненависть к собственной матери передается с генами. Из поколения в поколение.

– Не выдумывай. Сонька тебя любит. И я уверен, ты тоже любишь свою маму.

– Ладно. Хватит ныть. Надо, как обычно, намотать свое ничтожество на кулак и снова пойти войной на этот мир ханжей и обывателей.

– Другое дело.

– Подкинь мне какую-нибудь идею.

– В смысле подкинь?

– Ты всегда меня вдохновлял. Ты моя муза. Вот, например, это что?

– Это банки лосося. Я собираюсь их выкинуть. Но не знаю куда. Боюсь, бомжи найдут и траванутся.

– Прекрасно! Я их забираю! Не бойся, есть не буду!

Мы погрузили консервы в багажник ее джипа. Она уехала в приподнятом настроении.

Мои вопросы о работе Крис раздражали. Она перебивалась пустяковым фрилансом, кое-как сводя концы с концами, а мне хотелось ее встряхнуть, мне казалось, что она потеряла веру в себя, в людей, заточила себя в башню из слоновьей кости. Но вместо того, чтобы поддержать ее, я бесцеремонно и настойчиво давал ей глупые советы.

Конечно, я звал ее в гости. Она отвечала, что не хочет оставлять маму одну.

– Как Вера Потаповна?

– Отлично. Делает йогу, машет скандинавскими палками, пьет женьшень.

– Что же ты не можешь ее оставить?

– Ей же будет без меня одиноко.

– Приезжайте вместе.

– Не-е, она не поедет, ты че. Приезжай лучше ты к нам!

Я изменил Питеру с Римом и Амстердамом. Но он все мне простил.

Мы с Крис снова не виделись год или полтора, это уже стало традицией.

Мы идем по Александровскому саду. Она с фотоаппаратом, в моей сумке бутылка красного вина. Мы ищем укромное место в глубине парка. Останавливаемся возле двух молодых кленов. Крис наводит объектив на бардовые листья. Потом на меня.