– Точно.
– Хм. Может, другой Берг?
– Может и другой, – согласился Дрошнев. – У нас же Вальтеров Максов Бергов пруд пруди.
– А даже если и он, то что?
– Да ничего. Вобщем-то… Дело в архиве. Закрыто. Ладно, я пошёл.
И уже уходя:
– А ненакрашенная ты выглядишь моложе. И красивее.
– Угу. Шли б вы работать, будущий отец гениальных детей.
Он хохотнул и прикрыл за собой дверь.
* * *
Я опоздала совсем чуть-чуть. Но уже издали увидела, что толпа приезжих изрядно поредела. Лишь некоторые пассажиры, особо не торопясь, расходились с платформы, а громада поезда в два этажа мирно застыла на станции, в металлической своей полудрёме ожидая следующего рейса через час. А Он, конечно же, давно ушёл… Вот тут я почувствовала, что в жизни моей что-то круто изменилось, что заведённый распорядок, где-то даже устраивавший меня многомесячной стабильностью, напрочь сломался, и возврата к нему может не случиться. И возможно потому, что накануне я решилась на несвойственный мне отчаянный шаг. Вот так мы порой меняем будущее – одним росчерком, одним автографом на фотографии. Я всё изменила! Потому что Он не ушёл на этот раз. Более того! Он ждал! Сидя на моей любимой каменной тумбе у моста. Потом спрыгнул и пошёл навстречу! Мне! Мне?!.. Улыбнулся, помахал рукой.
Я оглянулась. Никого интересного поблизости. Две бабульки увлечены беседой на скамеечке, парень с девушкой идут в обнимку – им явно никто третий не нужен. Собачка вислоухая трусит куда-то по своим делам…
– Привет! – Он улыбнулся с двухметровой высоты своего роста и знакомым движением отбросил чёлку со лба.
– Здравствуйте… То есть… Привет, – постаралась улыбнуться в ответ.
– Ты на работу? Можно тебя немножко проводить?
Привычный километр пути через лесок, над берегом реки, показался мне неоправданно коротким. Или сами мы невольно меняем реальность, укорачивая и удлиняя расстояния, замедляя и ускоряя время? Почему, когда спешишь, оно тянется до бесконечности, а когда хочешь пару-другую лишних часов, они проносятся как метеоры по ночному небу? Пятнадцать минут! Только пятнадцать; и как-то разом они истекли. И ничего толком не сказано – так, всякая ерунда о ранней осени в этом году, о холодных дождях. О птицах, с печальным курлыканьем летящих к югу неровными клиньями. Вобщем, о чём угодно, кроме ответов на миллион теснящихся в уме вопросов.
И всё-таки это было Начало! Начало новой жизни, нового её этапа. Что сулит он? Радостные перемены или…? Конечно, радостные! Я молода, я влюблена, я счастлива! И осенний дождь – это так чудесно! Летящие птицы – так романтично! Мокрый редеющий лес прекрасен в своей обнажающейся печали!
Он проводил меня почти до дверей, чмокнул в щёку.
– Увидимся, – улыбнулся на прощание и зашагал обратно привычной стремительной походкой.
Охранник на входе, набычившись, исподлобья выжидающе смотрел. Вздохнула и порылась в сумочке на предмет извлечения пропуска.
– Да иди, ладно, – неожиданно смилостивился наш штатный цербер.
– Эт кто был? – крикнул вслед.
Я полуобернулась на лестнице с достоинством королевы и снизошла до ответа.
– Киноартист. 7D-студия «Акрос». Слышал?
– Да ну! – не поверил охранник. – Правда, что ль?
Но я уже ушла и не стала развеивать сомнения, что Вальтер работает в крупнейшей международной кинокомпании. Ведущим артистом. Почему бы нет? Хотя бы ненадолго. Если Я так хочу?
* * *
– А я кофе принёс, – Дрошнев просунул в дверь голову. – И печенье. Домашнее. Мамино… Войти можно?
– Входи, – вздохнула я. Глазами и видом своим взлохмаченным он напоминал щенка, нашкодившего и оттого виноватого-виноватого! Хотя кошек больше люблю… Ну да ладно.
– Но печенье…!
– Никакого отказа! – Сергей заварил себе кофе в огромный бокал – этакую бадью, разукрашенную розовыми глянцевыми зайчиками (ах, Дрошнев! Ты когда-нибудь повзрослеешь? Впрочем, у многих мужчин с этим туговато.)
– Мама очень старалась, – он аккуратно разложил бисквитный шедевр на использованный лист А4.
– У меня есть тарелка, – скучно заметила я.
– Ага, давай. Так вот, когда мама узнала, что у нас работает красавица с косой…
– И в чёрном плаще с капюшоном? Это ты про Милу?
Он поперхнулся.
– Не понял.
– Ну, как же? Заведение у нас специфическое, так что образ вполне уместный. Даже если я(!) встану у входа с косой наперевес, смешно никому не будет. А уж Мила!.. И чёрный цвет она любит.
– Эх, – он вздохнул и покачал головой.
– Так что с мамой? – невинно поинтересовалась я, двумя пальчиками держа исчезающее тонкую чашечку с кофе.
– А!.. Ничего. Просто она очень старалась. – И тут же без перехода. – Мне консультация нужна твоя. Медицинского плана.
– О!
– Милочки нет, но может, ты знаешь?
– Я вся внимание.
– Когда заключение анатомическое по покойничкам делают, анализы какие проводят?
– Общие, – удивилась я. – Есть специальная инструкция, где всё перечислено. Не могу сказать, какие именно – они очень специфические; тут тебе только Милка объяснит, но их десяток, не меньше.
– Ага, – он задумался. – А есть среди них такие, которые позволили бы определить… э-э-э… стороннее воздействие?
– Ты это о чём? О каком воздействии? О побоях? Или о ядах?
– Не совсем. Вот, например, человек подвергся гипнозу. Я слышал, что это потом, даже спустя время, определяется как-то.
– Да. – Кивнула я. – Меняется состав крови. На молекулярном уровне. Поэтому в личном деле обязательно должна быть запись, что гражданин подвергался гипнозу в связи с тем-то и тем-то, в лечебных целях или каких других. Чтобы исключить отравление.