Олимпийские игры. Очень личное

Из представителей соцлагеря в Лос-Анджелес приехала только Румыния. Когда ее спортсмены вышли на стадион на церемонии открытия Игр, трибуны встали и устроили овацию.

Точно такую же овацию изо дня в день во время турнира тяжелоатлетов устраивали вице-президенту Международной федерации тяжелой атлетики Николаю Пархоменко. Во время Игр он был обязан находиться в зале в составе жюри. Перед началом соревнований генеральный секретарь федерации венгр Тамаш Аян тихо поинтересовался у Пархоменко, нужно ли вообще его представлять официально, – боялся эксцессов. Пархоменко ответил утвердительно. Когда Аян произнес в микрофон: «Николай Пархоменко, Советский Союз», зал взорвался аплодисментами.

* * *

«Что мы потеряли?» Этот вопрос сразу же после заседания НОК, где все присутствовавшие единогласно проголосовали за неучастие (а какой еще у них был выход?), председатель украинского спорткомитета Михаил Бока задал главному тренеру сборной по легкой атлетике Игорю Тер-Ованесяну. «Как минимум три года», – последовал мгновенный ответ.

Президент Международной федерации гимнастики Юрий Титов несколько лет спустя по этому поводу заметил:

– Потеряли мы от того решения действительно, много. Гимнастика – вид спорта, скажем так, малообъективный, но до Игр в Лос-Анджелесе диктовали там правила игры все-таки мы. А после того как решение о неучастии СССР в Играх-84 было принято, я почувствовал, как отношение судей стало меняться. На всех соревнованиях нас стали прижимать, каждая спорная ситуация немедленно трактовалась не в нашу пользу. С другой стороны, по-сумасшедшему прогрессировала Америка. Первый гимнастический бум в этой стране был после мюнхенской Олимпиады. Точнее, после показательных выступлений в США, в которых участвовала Ольга Корбут. Второй, гораздо более сильный, – после Лос-Анджелеса, где в многоборье победила Мэри-Лу Реттон. Именно тогда ее тренер Бела Кароли получил в Америке «зеленую улицу» и солидную спонсорскую помощь, а гимнастика (особенно женская) стала быстро развиваться. Мы же отбросили самих себя на несколько лет назад…

Оценить в годах ущерб, который бойкот-84 нанес нам в экономике и политике, оказалось еще сложнее. Ни одна уважающая себя страна не хотела иметь дело с правительством, собственными руками лишившим свой народ Олимпийских игр. Не случайно бойкот американцами Игр в Москве в 80-м стоил Джимми Картеру президентского кресла.

В 1999-м мне ужасно хотелось пообщаться с кем-либо из тех, кто принимал решение 5 мая 1984 года. Это оказалось сложно. После распада СССР Гейдар Алиев стал президентом Азербайджана, Эдуард Шеварднадзе – Грузии, Петр Лучинский – Молдавии. С Горбачевым я почти что договорилась встретиться: бывший президент СССР собирался в Париж – на презентацию своей очередной книги, и его пресс-секретарь по телефону пообещал, что сделает все возможное, чтобы встреча состоялась хотя бы в аэропорту.

Поздно вечером раздался звонок: «Я доложил о вашей просьбе Михаилу Сергеевичу. Он сказал, что мало что помнит и не считает нужным разговаривать на эту тему. Вот если бы у вас был политический вопрос…»

1992 год. Барселона

Глава 1. Вспомнить все

Впечатление о городе нередко складывается по какой-нибудь одной картинке. Увидишь мельком – и врезалось в память на всю жизнь. Такой барселонской картинкой для меня стал вид, который открывался из громадного окна гостиницы «Плаза», где я остановилась в 2003-м, когда приехала в Барселону на чемпионат мира по водным видам спорта.

У этого окна я иногда стояла часами. С него начиналось утро, им заканчивался вечер. Вроде бы ничего особенного: площадь, которую изгибами обтекают два полукруглых пыльных здания. Неработающий фонтан. Редкие прохожие…

Иногда я закрывала глаза, и картинка оживала. Зажигались разноцветными огнями фонтаны, как бы стекающие водопадом с самого верха горы Монтжуик к ее подножию, по сторонам от них бурлили и бушевали такие же разноцветные реки людей с крохотными светляками фонариков в руках, а на фасадах зданий, в одном из которых располагался главный пресс-центр Олимпийских игр-1992, проступали двадцатипятиметровой высоты портреты двух выдающихся атлетов современности – Сергея Бубки и Майкла Джордана…

Каждый вечер, уткнувшись лбом в стекло, я думала об одном и том же: неужели одиннадцать лет прошло? Неужели это целых одиннадцать лет назад я сидела на этой самой площади на ступеньках пресс-центра и ждала, пока решится вопрос с моей аккредитацией. А потом терпеливо наблюдала, как улыбчивая девушка-волонтер с извинениями переправляет на карточке буквы URS на непривычное пока еще RUS…

* * *

Мое благородство в 1992-м чуть было не вышло мне боком. Я прекрасно понимала, что окажусь в олимпийской бригаде «Спорт-Экспресса», несмотря на то что вакансий было крайне мало. И на одном из редакционных собраний сдуру ляпнула: «Мужики, пусть вместо меня в Барселону поедет Сергей Родиченко. У него – легкая атлетика, а я всяко на Игры пробьюсь…»

В этом, как мне казалось, не было никакого авантюризма. Накануне мне позвонили из Олимпийского комитета – поинтересоваться, не хочу ли я поехать на Игры в составе делегации спортсменов-ветеранов. Я согласилась немедленно, с восторгом предвкушая, как обрадуются в газете возможности отправить в Барселону на одного журналиста больше.

Та поездка вообще стала возможной для «СЭ» лишь потому, что на редакцию тогда свалилось нежданное счастье в виде спонсора. Его – какого-то футбольного итальянского агента – прямо со стадиона привел в редакцию один из журналистов. Ошалев от наших прожектерских проектов и внешнего вида редакции, где в электрочайнике кипела неочищенная картошка, а рядом на газетке высился штабель купленной у метро вареной кукурузы, гость, помявшись, достал из бумажника четыре стодолларовых купюры: «Я могу подписаться на вашу газету на три года вперед?»

– Так ведь подписки еще нет, – ошеломленно пробормотал главный редактор.

– Но ведь когда-нибудь появится? – ободряюще улыбнулся итальянец.

Предполагалось, что на эти деньги бригада «СЭ» будет три недели жить в Барселоне. Я же полетела в Испанию отдельно – «пьяным» чартером. Такова была болельщицкая традиция: начинать наливать прямо в аэропорту и далее – по пути следования.

Первой неприятной неожиданностью стало то, что под проживание делегации был снят задрипанный отель в ста тридцати километрах от города. Пока толпа вновь прибывших разбиралась с ключами, комнатами и багажом, внизу неожиданно нарисовалась трехкратная олимпийская чемпионка Тамара Пресс. Вид знаменитой толкательницы ядра и метательницы диска был грозен: массивная, с широченными плечами фигура, обтянутая черным шелковым кимоно с устрашающим белым иероглифом во всю спину, мокрые волосы, стянутые в пучок. Глаза, устремленные на портье, метали молнии:

– В моем номере нет телевизора, парень, – прогрохотала она по-русски.

Портье – щуплый мальчонка, уловивший в наборе звуков знакомое слово «телевизор», стал объяснять, что телевизоров нет в принципе. Есть неподалеку – в деревенском баре, расположенном в ста метрах от отеля.

Я перевела.

– Ты не понял, парень… Я приехала сюда смотреть Олимпийские игры, – вновь раздался рокочущий рык Пресс. – В моем номере нет телевизора!!!

Спустя пятнадцать минут взмыленный и насмерть перепуганный мальчуган уже волок откуда-то телевизор, из которого, как кишки, свисали и волочились по полу провода. Я же с горя, успев понять, что Олимпиада становится для меня все более и более недостижимой целью, отправилась на пляж в компании супруги одного из высокопоставленных чиновников официальной делегации.

– У Сережи сегодня день рождения, – навзрыд плакала она. – Мы так ждали этот праздник, а я в этом испанском Мухосранске…

С горя же мы купили по дороге бумажный пакет местного вина и, по очереди отхлебывая и шмыгая носами каждый о своем, улеглись загорать. Топлесс. Назло всем!

Наутро я поплелась на электричку. Так и доехала до центральной площади – без билета, на который не хватило денег, с тяжеленной сумкой, сбитыми ногами и полным разбродом в мыслях.

Выручили меня телевизионщики. У них оказалась одна неиспользованная аккредитация технического персонала, которая позволяла проходить в пресс-центр и присутствовать на соревнованиях. Правда, тут же было сказано: «Придется поработать. Отдай сумку своим и быстро дуй на стадион. Будешь помогать комментировать церемонию открытия. Машина уже ждет внизу…»

Большего творческого позора я не переживала никогда в жизни. Накануне на стадионе прошла репетиция, так что у всех комментаторов была возможность прочитать сценарий и сверить его с тем, что происходит на поле. Я же на той репетиции не была и не понимала ровным счетом ничего. К тому же забыла взять очки. Партнер по комментаторской работе, как назло, большей частью молчал, предоставив микрофон в полное мое распоряжение, а я несла в эфир фантастическую ахинею, путая фамилии, виды спорта и беззастенчиво трактуя на свой лад все, что происходит на арене, где состязались какие-то воины, плясали женщины, летали стрелы и развевались флаги стран-участниц.

Но когда на стадионе появился белый флаг с пятью переплетенными кольцами, под которым вышла советская (называть ее по-другому как-то не получалось) команда, поток слов застрял прямо в горле…

* * *

В 1992-м мало кто задумывался о сверхисторичности тех Игр. Барселона, помимо спорта, была крайне озабочена вопросами собственной независимости. Казалось, город прямо-таки пропитан неукротимым желанием каталонцев отделиться от Испании. Поэтому для хозяев оставалось за кадром то, что в ходе грандиознейшего спортивного события современности рушилась великая супердержава – СССР. Великая команда под белым флагом на церемонии открытия – что может быть более нелепым? Агония распада началась чуть позднее, после первых побед, когда каждое отдельное золото начинали, не отходя от пьедестала, рвать на куски руководители разных мастей. Герои тех или иных финалов давно спали, а в гостиничных ресторанах продолжались постерваловки: чье оно – золото? Украинское? Белорусское? Узбекское?

В Объединенной команде – неком анахронизме, где каждый из местечковых чиновников на протяжении Игр скрупулезно подсчитывал «свои» медали, – шанс стать чемпионами имели почти все: столь суров был олимпийский отбор спортсменов. Но несмотря на непрерывную дележку на «своих» и «чужих», более единой наша команда не была, пожалуй, никогда.

Более того, чем интернациональнее был состав той или иной сборной, тем большее раздражение спортсменов вызывали попытки журналистов допытаться, чьих же медалей в ней больше. Для самих себя – именно для себя – они по-прежнему, пусть в последний раз, были одной командой. Да, пожалуй, еще для тех, кто сам прошел через большой спорт.

То был странный праздник. С огромным количеством ярчайших побед и непрерывным чувством унижения. Сохранять чувство собственного достоинства в атмосфере недоброго и пристального внимания можно было, только побеждая. Или сделав все для этой победы. Иногда – вопреки всему. Видимо, поэтому все, что происходило в Барселоне, не поддавалось никаким логическим выкладкам.

Какие страсти, вспомните, бушевали вокруг решения латышских баскетболистов Гундарса Ветры и Игорса Миглиниекса выступать в Барселоне в составе Объединенной команды! Дома, в Латвии, их объявили чуть ли не персонами нон-грата. В Барселоне же, по мнению многих (и моему в том числе), не могло быть для нас более непримиримого соперника, нежели сборная Литвы. Но именно после встречи Объединенной команды и Литвы информационные агентства распространили уникальнейший и не поддающийся объяснению снимок – игроки двух команд стояли, обнявшись.

Эти Игры получились уникальными и для болельщиков. Порой было совершенно не важно, какой флаг поднимался над пьедесталом в честь чемпиона: за любым, будь то бело-сине-красный, жовто-блакитный или любой другой, виднелась наполовину рухнувшая, но воистину великая спортивная держава. Именно это и сплачивало ребят намертво.

Впрочем, все это мне только предстояло понять…

Глава 2. Голодные и злые

Я летела вниз по лестнице, не разбирая дороги. Выплеснувшаяся из чьего-то стакана кока-кола окатила меня с головы до ног. Зато на глазах у десятка коллег, сгрудившихся перед последним и самым неприступным кордоном – входом в раздевалки, я протаранила этот кордон и влетела – как была, в купальнике – в коридор, по которому шел Женя Садовый. И тут поняла, что не могу произнести ни слова.

А ведь пятью минутами ранее я захлебывалась от потока слов, комментируя для ТВ этот самый долгожданный финал первого плавательного дня, а за моей спиной и с обеих сторон то же самое делали десятки телерепортеров.

И как было иначе? Во всех предыдущих заплывах вопреки всякой логике фавориты один за другим покидали свои лидерские дорожки, ошеломленные в секунду рухнувшими надеждами.

Да и мы все, признаться, дрогнули после фальстарта, виновником которого впервые в жизни стал сам Садовый. Когда, преодолев первую половину дистанции 200 м вольным стилем, он проигрывал почти корпус Андерсу Хольмерцу из Швеции, хотелось просто зажмуриться и закричать от отчаяния. Но именно в этот момент я услыхала сорванный голос главного тренера сборной Глеба Петрова: «Пошел. Ей-богу, пошел!»…

Три золотые медали семнадцатилетнего смешного, лысого мальчишки, завоеванные им в течение трех дней, сделали пловца героем Игр. Как и всю Объединенную плавательную сборную.

Меньше чем за год до барселонских Игр Садовому сделали сложнейшую операцию – вырезали из почки камень величиной с куриное яйцо. Волосы Евгений сбрил весной 1992-го. Тогда, после выигранного на чемпионате страны заплыва, давшего ему право называться олимпийцем, он разоткровенничался, сидя рядом со мной на полупустой трибуне «Олимпийского»:

– Понимаете, дело не в том, что обостряется ощущение скорости. Когда пловец бреет голову, то как бы отрешается от всего ради единственной цели.