Приданое

– Хорошо, хорошо, сестрица! – обрадовалась Устя, – Конечно, не допоздна буду. А Пахом… На что он сдался мне? Али других парней нет на деревне нашей?

– Поди, кто и люб уже тебе? – спросила вдруг Софьюшка.

– Да ну тебя, – отмахнулась Устя, – Никто мне не люб, вот ещё.

Софьюшка улыбнулась:

– Ладно, ступай вечером погулять, а я тебя ждать буду.

Как вечереть стало, да повеяло свежестью ночной, как протянулись от домов длинные тени, а птицы слетелись на отдых в свои гнёзда, как запахли сладко ночные цветы, да засеребрилась на озере лунная дорожка, как люди, повечеряв, принялись укладываться спать после тяжёлого деревенского дня, так потянулась молодёжь на посиделки. И Устинья с ними. Подружки, завидев её, обрадовались:

– Устя, вот и ты с нами! Отпустила тебя сестра?

– Отпустила, да только велела не допоздна гулять.

– Ну, ничего, мы тебя после проводим до дому.

Так, весёлой гурьбой, дошли они до крайнего в деревне дома, где жил когда-то дед Мирон, старик нелюдимый, хоть и незлобный. Детей у него не было, бобылем прожил, и после его смерти так и стояла изба одинокая и пустая. И приладилась молодёжь за его избой сумерничать – а что, место хорошее, от других домов поодаль, от ветра и дождя закрытое – за избой-то, с задней стороны вроде навеса было вдоль длинной бревенчатой стены без окон, а плетень уж повалился давно, так, что пройти труда не составляло. Росла там, правда, крапива да лебеда чуть не в человеческий рост, да повытоптали её со временем, и теперь было у молодёжи уютное и сокрытое от других местечко. Там и собирались на посиделки.

– Устинья, неужели ты? – услышала неожиданно Устя за спиной.

Она обернулась и увидела Пахома.

– Вот же чёрт эдакой, как чует, – выругалась она мысленно. Хоть и не сказала бы она, что был ей Пахом неприятен иль мерзок, относилась она к нему так же ровно, как и ко всем остальным деревенским парням, да только помнила она слова Софьюшки, чтобы не ходила она с ним. И потому сейчас испугалась Устинья, что обмолвится кто-нибудь сестре её невзначай, что Пахом с нею зубоскалил, а Софьюшка после того ни за что её больше на вечорки не отпустит. Она пожала плечиком и ответила Пахому:

– Я, а что ж мне, и не выйти, не посумерничать?

– Эка ты резка, – удивился тот.

– Резка не резка, а не подходил бы ты ко мне близко, – сказала тихо Устя, так, чтобы никто не услышал, – Да. И пряников мне больше не носи. Мне сестрица запретила.

– Вон оно что, – протянул Пахом, – Значит, и со мной говорить тоже она тебе запретила?

– Может и так, – пожала плечом Устинья, – Да какая разница. Али тебе побаять не с кем боле? Вон сколько девчат тут.

И только она, было, повернулась и собралась пойти к остальным, как Пахом схватил её за локоток и притянул к себе, стоял он у самых зарослей бурьяна, так, что Устю и его не видно было остальным ребятам.

– А мне других не надобно, – прошептал он жарким шёпотом, – Одна ты мне люба, Устюшка, будь моей!

Устинья глядела на Пахома испуганно, широко распахнув глаза, и в то же время, с каким-то замиранием и восторгом в сердце. Грубость его, смешанная с силой, отозвалась в её сердце чем-то доселе незнакомым и сладостным.

– Отпусти руку-то, – тихо сказала она, глядя Пахому в глаза.

Тот выполнил её просьбу, однако же, продолжая держать её за край рукава.

– Позволишь сегодня тебя до дому проводить? – всё так же, не отводя глаз, спросил он.

– Нет, – твёрдо сказала Устинья, – Пошла я.

Но Пахом не пускал.

– Софья не разрешает? – вновь спросил он.

– А если и так, то что же?

– Да не пойму я просто, отчего она супротив меня, никогда я ей зла не делал, ни я, ни семья моя.

– Что правда, то правда, – подумала про себя Устинья, – И отчего Софьюшка так против него? Она ведь так и не объяснила мне. Не ходи, да не ходи, и всё на том. Мало ли, кому кто не по душе. А может мне он нравится?

И она впервые взглянула вдруг на Пахома иначе, по-новому.

– А что, – подумала она снова, – Чем он нехорош? И собой пригож, и семья крепкая, в достатке живут. Коли бы пошла я за него, так и Софья бы стала жить хорошо, не только свою судьбу бы я устроила, но и сестрину. Да и весёлый он, всегда с шутками, с присказками. Хм… Не пойму я, что Софьюшке не так?

– Ну так что, Устиньюшка, провожу я тебя нынче? Коли боишься ты сестры, так я тебя до угла только провожу, до Силантьевой избы, дальше не пойду, она и не узнает.

– Ой, нехорошо врать, – вновь подумала Устя, а вслух вдруг сказала, сама от себя не ожидая, – Ну что ж, проводи разочек.

– Вот и славно, – улыбнулся Пахом, и тут же отпустил рукав её платья – Ну, идём к остальным?

Устинья ничего не ответила и шагнула из зарослей бурьяна к ребятам. Девчонки тут же усадили её рядышком с собой на скамейку, а Устя, не показывая никому вида, и хохоча с остальными, всё сидела и думала об одном, поглядывая тайком в сторону Пахома:

– И зачем я ему позволила проводить меня? Первую же гулянку со вранья начала. И как теперь от слова своего отказаться? Сама не пойму, что на меня нашло, только, словно голова пошла кругом. Ну, ничего, я с девчонками пораньше убегу неприметно, вот и всё.

С этими мыслями она успокоилась и принялась грызть протянутое кем-то румяное яблоко.

Глава 4

Время пролетело быстро, Устинья и не заметила, как луна поднялась уже на самую середину небосвода.

– Ведь домой давно пора, – ахнула она, – Время-то к полуночи.

– Проводите меня, девоньки, – обратилась она к подружкам Кате да Марфе.

Но только, было, поднялись девчонки со скамейки, как тут же возникла рядом с ними фигура Пахома.

– Устинья, да ты забыла разве, ведь у нас тобою уговор был, а он, как известно, дороже денег, – усмехнулся он.

Устинья растерялась, замолчала, не зная, что и сказать, подружки стояли рядом и глядели, то на Пахома, то на Устю.

– Вы оставайтесь-оставайтесь, девчата, – кивнул он им, – А я сам Устю провожу. Да чего так глядите? Не обижу я её, – засмеялся он.

Он ухватил девушку под локоток, и она, не сопротивляясь, то ли от страха, то ли ещё от чего, послушно пошла за ним следом.

Улица была тиха и пуста, не горел уж давно в избах свет, спали все в деревне, только изредка слышалось сонное ворчание чьей-то собаки, да тихое мычание коровы в хлеву. Устинья с Пахомом шли молча. Девушка вся сжалась от стыда и страха, что обманула она сестру, что Пахом идёт её провожать, что опоздала она с посиделок домой, теперь, небось, и не отпустит её больше Софья ни разу на вечорки. Так, молча и дошли они до угла улицы.

– Дальше не ходи, – впервые заговорила за весь путь Устя, – Не надо.

– Не пойду, я ведь обещал, – кивнул Пахом, – Завтра встретимся у колодца? Придёшь с утра по воду?