Город утренний обветрен. Тишина
Растянулась холодком барака.
Сонный парень тащит поводка
Тяжесть, недовольная собака
Носом мокрым тычется в бордюр.
Воздух пьян вчерашним воскресеньем.
Театр пуст, пятиэтажный сюр.
Брызжет дождь на мятые постели.
Ободрало ветки до кости
Жизни одомашненное древо.
Самосады, в путь! Кресты нести!
Чур тебя, вперед, а не налево.
Вам – шептали губы, посинев,
Горькую, в пыли Иерусалима,
Правду – царство неба, хлев,
Кровь святая, падаль – все едино.
Вот она – под утром блеет блажь,
Похмеляясь паром водостоков.
Триединство – тел, молитв и чаш —
Обгорает в пламени востока.
Бога потерявшие завет,
Несподручно грязью причащаться.
Квелые, встаем, летим на свет!
Мертвые, счастливо оставаться…
***
Паук сплел паутину
Из тонких пустот.
Ворсистыми лапками
Вцепился в нее и ждет.
Восьмиглазый божок
Цедит сквозь сеть темноту,
Цедит сквозь сеть луну,
Бисер росы дрожит вместе с ним
На ветру, но не порвет порыв
Нить, хоть пустота тонка.
Паук терпеливо ждет
Цветочный дух мотылька.
***
Я тебе расскажу, как на глазах, час за часом,
желтеют деревья-повстанцы,
Как между станций болезненно движутся поезда,
Как трещит под первым морозцем дорожный панцирь,
И хлопьями сыплется краска со слова
В с е г д а.
Я тебе покажу невесомости жалкие крохи,
Не дающие снегу сгорать в воде.
На обветренных крышах призраком флюгера
Сумерки вертят сполохи,
Чернотой проступает на белом корявое слово
н и г д е.