Призрак прекрасной дамы

Матюху парализовало ужасом. Пока, выпучив глаза, он старался осознать и объяснить себе происходившее, бабка ехидным тоном прошелестела:

– Ну что, очнулись, сударь? А вы пылкий юноша. Признаюсь, я уже давно не имела такого удовольствия. C'еtait dеlicieux![1 - Это было восхитительно!]

«Я сплю? – спросил себя Назимов. И с уверенностью, которой, на самом деле, не испытывал, ответил. – Стопроцентов сплю! Надо скорее проснуться».

Он помотал головой, словно хотел вытрясти из черепа ночной кошмар, несколько раз усиленно моргнул, надеясь, что видение исчезнет само собой. Но старуха никуда не делась. Глядя на Матюхины гримасы, она прыснула и заколыхалась в мелком рассыпчатом смехе. А отсмеявшись, утёрла кружевным платочком выступившие на глаза слёзы и церемонно произнесла:

– Вынуждена огорчить вас, милостивый государь. Но я – не сон.

До сих пор Назимов считал себя упёртым материалистом. Он не верил ни в бессмертие, ни в загробную жизнь, ни в воскресение. Погибшая мама не воскресла; она даже ни разу не явилась ему ни призраком, ни сновидением – хотя по первости Матюха надеялся и ждал.

Он до сих пор с болезненной отчетливостью вспоминал, как деревянный ящик с мамой опускали в глубокую яму, где на краю высилась неопрятная куча рыжей комковатой земли. Помнил свой аццкий ужас: родное тело, которое ещё недавно было тёплым и отзывчивым, наскоро, кое-как закидали чёрствой бесплодной глиной. А потом заровняли холм лопатами и воткнули сверху крест – как свечку в кулич. Мать ушла под землю и там истлела, распалась на молекулы и атомы. И хотя Татка настойчиво убеждала Матюшу, что мамина душа смотрит с небес, любит его и гордится, он не верил. Не было никакой души! Вместе с телом умерли любовь, мысли, чувства, память, голос – всё, что он называл «мамой».

Эта несправедливая смерть была доказательством того, что жизнь конечна. Там, за гробом, расстилалась пустота. Ну и хрен с ней, так даже лучше! Получалось, что человеку отпущено аццки мало времени. И надо было потратить его на что-то стоящее – от чего стартовало в гонке сердце, и кровь обогащалась адреналином. Так Зима и жил. А тут вдруг – оп-пачки! – привет вам с того света! Неизвестно как нарисовавшаяся призрачная старуха опровергала всё то, во что он верил, и, самое главное, не верил.

Назимов принялся лихорадочно перебирать всё произошедшее с ним накануне: что пил, что ел? Могло ли случиться, чтобы кто-то из питерских шутников сыпанул в стакан химии? Типа Четырёхглазого, который весь вечер тёрся рядом. И вот вам сюрприз: так вставило, что Матвей чуть не кончил в пубертатном сне со всеми зачётными подробностями. А теперь явился аццкий глюк – ехидная старая карга, что намертво приклеилась к стулу и не желала исчезать.

Что в таких случаях делают? Звонят в скорую? Нет, стрёмно – в психушку могут забрать. Наколют нейролептиками – потом доказывай, что был когда-то нормальным.

– Походу, я отравился, – громко произнес Матюха, чтобы только услышать звук собственного голоса и убедиться, что тот звучит нормально.

– А что изволили кушать, cher monsieur[2 - Милостивый государь.]? – участливо поинтересовалась старуха. Её голос звучал ничуть не менее нормально.

– Разве глюки разговаривают? – Матвей нервно потёр занывший висок.

– Я недостаточно осведомлена, сударь, кого именно вы имели в виду. Но, насколько мне известно, ни Кристоф Виллибальд[3 - Немецкий композитор XVIII века.], ни пастор Глюк[4 - Пастор, в доме которого прислуживала Марта Скавронская, будущая императрица Екатерина Первая.] немыми не были. А вот Бетховен был глухим – это доподлинно известно.

Бред! Как подхватывают шизу? Если по наследству, это не про Матюху: мама-папа у него были нормальными. И Татка тоже. Как и тонна других родственников по отцовской и по материнской линии. Но контактно и воздушно-капельно шиза стопроцентов не передаётся. Походу, в мозгу что-то сломалось.

– У меня крыша поехала, – печально резюмировал Матвей.

– Сomme je te comprends[5 - Как я вас понимаю.]. У нас в имении тоже крыша на амбаре обвалилась. А амбар всего год-то и простоял. Хороших строителей не найти – разбаловался народ!

Аццкий абзац! Эта кошёлка ещё и сочувствует! Как же её развеять?

Матюха осторожно, словно потягиваясь, завёл руки к затылку, нащупал пухлые уголки торчавшей за спиной подушки и резким движением метнул её через голову в словоохотливую старушенцию. Оп-пачки! – подушка пролетела насквозь и шлёпнулась на пол. А бабка снова заколыхалась в приступе гаденького смеха:

– Напрасно себя утруждаете, милостивый государь. Я никуда не уйду. Я к вам по делу.

Глава 3

– Отче наш, иже еси в небеси… – неожиданно для себя забормотал Назимов единственную известную ему молитву. – Да пребудет царствие твоё… приидет… изыдет… Да святится имя…

– Да полно вам, – старуха недовольно поморщилась, как музыкант с абсолютным слухом от фальшивой ноты. – Перестаньте. Вы плохо учили Закон Божий.

– Вы кто? – испуганно выдохнул Матвей.

– Благородному человеку сначала надлежит самому представиться даме.

Оп-пачки! Неужели в общении с призраками тоже был свой этикет!

– Матвей, – машинально отрекомендовался Назимов. И тут же решил, что соблюдать правила хорошего тона с глюком – симптомчик неадекватности.

– Charmant[6 - Очаровательно.]. А по отчеству как? – не успокаивалась бабка.

– Не надо по отчеству. Просто Матвей.

– Я вас, cher monsieur[7 - Милостивый государь.], прежде здесь не видела. В гости приехать изволили?

Концентрация дичи стопроцентов зашкалила за предельно-допустимую. Но призрачная старуха сообщила, что явилась по делу. Надо выяснить, по какому, чтобы понять, на чём он сбрендил.

– Какое у вас ко мне дело? – прикинулся внимательным Матвей.

– Дело исключительной важности. Как homme noble[8 - Благородный человек.], вы не можете оставить без внимания просьбу дамы…

Назимов слушал и всё больше тосковал: он определенно спятил. Сидит такой, выслушивает просьбы собственного съехавшего сознания. «Не будете ли вы так трижды любезны, многоуважаемый Матвей Александрович… – С нашим огромным удовольствием, милейший Матвей Александрович!» Нет, на хрен! Надо заявить этой призрачной бабке, что Матвей не верит в неё! Решившись, он перебил душные разглагольствования глюка и зло выкрикнул:

– Пошла ты в жопу, старая ведьма!

Старуха потрясённо застыла с открытым на полуслове ртом. Постепенно лицо её скисло в презрительную гримасу. Она раздражённо поджала ссохшиеся губы и выцедила:

– Fu, quelle grossi?retе![9 - Фу, как грубо!] Как вы изволили выразиться? «Старая ведьма»? – бабка деликатно опустила самую ужасную грубость. – Вы дурно воспитаны, monsieur. Соблаговолите обращаться ко мне в соответствии с титулом.

– Это как? – протупил Матвей. Он позабыл, что счёл глюк не заслуживающим вежливости.

– Я, к вашему сведению, графиня Аглая Дмитриевна Тормазова, – надменно вскинула подбородок старуха.

– И что?

– А то, что вам, Матвей-не надо по отчеству, следует называть меня «ваше сиятельство».

Маразм крепчал – у Матюхи случился бред графского достоинства. Как аристократично! Сидя в кровати, Назимов повыше натянул простыню и злобно метнул в старуху следующую реплику:

– С какого перепуга мне вообще к вам как-то обращаться? Сгиньте и все дела!

– Excusez-moi[10 - Извините], не хотела вас пугать. А обращаться придётся, потому что я хозяйка этого дома, а вы – мой гость. Хотя, право же, я предпочла бы не иметь дело с таким… les malappris[11 - Невежа.].

Матвей хотел, было, возразить, что хозяйка дома – его тётушка Татка, но вовремя притормозил. Вступать в спор с заносчивой пустотой было бы апофеозом шизы.

– Вот и не имейте, – поддержал он старуху. – Я тоже не желаю с вами общаться.

– Увы, Матвей-не надо по отчеству, моё дело не терпит отлагательств. И вы подходите для него, как никто другой. Хотя, признаться, вы меня очень разочаровали. Я не ожидала…

Главное, не вестись ни на какие аццкие манипуляции: не оправдываться, ничего не доказывать. Не вовлекаться. А лучше вообще молчать – включить полный игнор. Тогда, ничего не добившись, старуха исчезнет. И ум снова сойдётся с разумом.

Матюха плотно сжал губы, отвернулся к стене и стал нарочито равнодушно разглядывать загогулины на обоях.

– Значит, вы, cher monsieur, не желаете со мной разговаривать? – продолжала приставать её назойливое сиятельство. – А если так?