Смерч. Мистическая драма

– Сколько-сколько? – спросила Марина.

Все переглянулись и в изумлении уставились на Борьку.

– Десять, ну, может быть, пятнадцать минут… А что? – он пожал плечами.

– Да тебя не было больше полутора часов! – взвизгнула Жанна.

– Я, конечно не пользовался солнечными часами, потому как солнце, обычно, днем светит, однако у меня есть более примитивный, но все-таки не менее надежный способ определения времени. Вот. – и он протянул вперед левую руку с механическими часами фирмы «Ориент». Они показывали двадцать два часа пятнадцать минут, тогда как на телефонах женщин высвечивалось двадцать три сорок пять.

– Да они стоят у тебя. – сказала Эмма.

– Ничего подобного, это же – механика, садовая голова.

– Это у тебя – садовая. Не могут же врать сразу трое часов.

Борис глянул на свой циферблат, а затем сверил его со всеми остальными:

– Не понял. – сказал он. – А вы разве не слышали как я кричал вам?

– Нет, – Валентина помотала головой – ни звука. Может, ты не громко кричал?

– Да ты что! Я же был в трех метрах от поляны и, вдобавок, орал во все горло, чтобы вам страшно не было. – вдруг Борька резко повернулся и пошел прочь.

– Ты куда? – испугалась Жанна.

– Хочу кое-что проверить, – ответил гид.

Он дошел до края поляны, повернулся, помахал рукой и спросил:

– Слышно меня отсюда?

– Да! – хором закричали женщины.

– Ладно, пойду дальше. – и он шагнул за пределы светлого пятна, шедшего от костра…

Видно было, как парень машет руками, и, по-видимому, что-то кричит, но слышно ничего не было. Тишина, словно кто-то выключил звук. Борька бегал с места на место, размахивая руками, как ветряная мельница. И видно было, что орал он изо всех сил…

– Это шутка или я чего-то не понимаю? – вопрошала Марина. – Черт меня дернул поехать на эту экскурсию!

Тут Борис снова вошел в круг света:

– Значит, за пределами поляны звука нет. Тишина. Немой фильм.

– И не мой. – съязвила Эмма.

– И не твой. – отпарировал Борька.

Некоторые женщины засмеялись, но веселье тут же оборвалось, потому что… СТАЛО СВЕТАТЬ.

– Это еще что такое? Который час? Почему? – все в ужасе уставились сперва на часы, которые показывали полночь, а затем на зарево.

Солнце медленно поднималось из-за горизонта алым кругом, словно на закате. На эту картину было дико смотреть: светило всходило на Западе. Казалось, ушедший вечер соскучился по Черному морю и ему непременно захотелось вернуться. Как будто изваяния застыли лица и тела, глаза напряженно следили за взлетом алой планеты. Даже волосы не шевелились от ветра. А может, просто не было самого ветра? Сквозь деревья далеко внизу стало видно гладкое как стекло море: ни одной волны, ни единого «барашка». Оно застыло тоже. Как лед.

ГЛАВА 4

Эмма смотрела на воду, приложив руку к глазам, чтобы не слепило солнце. «Интересно, за сколько дней можно доплыть на ту сторону?» – она не впервые видела море в свои пять лет, но никак не могла понять, почему не видно того берега и кому это понадобилось высыпать в воду столько соли. Она приставала с расспросами к родителям, но те только смеялись и отмахивались от нее:

– Наверное, кто-то захотел сварить уху, а посуды не было. Вот и пришлось солить прямо на месте, – хохотал папа.

– Ну пап, мам, а где же он, тот, кто хотел уху сварить, такую огромную печку нашел?

– В том-то и дело, что не нашел. Вот и стало Черное море соленым, – ответила мама.

Долгое время вспоминала Эмма эту веселую картину. Приезжая на побережье, она сразу же обязательно шла на берег, даже если это была ночь. И первым делом умывалась соленой водой, которая придавала ей силы и бодрость.

Плавать Эмма могла часами, не выходя на берег даже на обед. А если с друзьями удавалось взять на прокат водный велосипед, то пиши пропало; носы становились бордовыми, кожа на спине и плечах горела ярким пламенем, но Эмму вытащить из воды можно было только бульдозером.

Став самостоятельной, Эмма не утратила своей детской непосредственности и безграничной любви к морю. Когда ей исполнилось восемнадцать, родители позволили дочери переехать в студенческое общежитие, а отец нажал на какие-то рычаги, чтобы ей разрешили там поселиться. Ведь институт находился в городе, где они жили такой дружной и веселой семьей, и комнату в общаге местным выделять не полагалось.

Высокая и стройная, oна всегда любила спорт, поэтому делила свободное время между теннисным кортом и тренажерным залом. А в основном, рьяную студентку можно было найти между книгами в библиотеке института.

«Книжным червем» Эмма была с детства, почти с того самого момента, когда научилась более или менее связно читать. Книги, попадавшие ей в руки, казались настолько занимательными и интересными, – и сомневаться в этом не приходилось, так как родители собрали замечательную коллекцию, – что постепенно она решила попробовать себя на поприще романиста. Первый блин, как и заведено, оказался комом. Но Эмма была упрямой девицей и поступила на факультет журналистики, где вот уже четыре года буквально грызла «твердь науки».

Такого самоотверженного труда она и сама от себя не ожидала, не говоря о родителях, которые были просто изумлены стремлением дочери стать писательницей.

Иногда в выходные Эмма читала им какую-нибудь очередную захватывающую историю собственного сочинения, которая была написана где-нибудь в половине третьего ночи при свете ночника, под одеялом, чтобы не разбудить соседку. Отец сперва посмеивался над этим увлечением, но смех его постепенно перешел в удивление, которое позже трансформировалось в интерес, граничащий с тихим восхищением талантом своей дочери. А когда она принесла свою первую публикацию в местном журнале, родители поняли, что это увлечение на всю жизнь станет главным делом Эммы. Несмотря на восхищение, папа часто говаривал, что писаниной на жизнь в нашей стране не заработаешь, но поощрял появление необычных рассказов Эммы.

Отсутствием общительности девушка не страдала: друзей была масса. Всяких; хороших, веселых, добрых и не очень (что тут поделаешь), честных и хитрых. Вернее, это были не друзья, а так – приятели. Но настоящая подруга у Эммы была одна – Валентина. Веселая беззаботная хохотушка, на которую, при всей ее ветрености, можно было положиться.

В личной жизни потрясений не было. Пока. Поэтому Эмма порой не понимала слезных истерик своих подруг по поводу очередного несостоявшегося кавалера. Мальчишкам она нравилась очень, их привлекали ее белокурые кудри, голубые глаза и розовые губы. Поначалу ей даже дали кличку Барби, но она как-то не приклеилась к девушке.

– Наверное, потому, что Барби – безмозглая кукла, а я все-таки хоть что-то знаю. – смеялась она.

Все однокурсники считали Эмму красивой, но несколько странной девицей. Она всегда ходила на первое и второе свидания, – eсли приглашают, почему не пойти, особенно на дискотеку или в бар – но никогда не появлялась на третьем, так как из первых двух ей уже было ясно насколько интересен ее новый друг. Упрашиваниям назойливых ухажеров она не придавала особого значения. Эмма даже не представляла, сколько она разбила юношеских сердец, хотя знала, что нравится многим.

– Ничего, им даже полезно пострадать. – говорила она. – Больше ценить будут. – и продолжала ходить на свидания то с тем, то с другим, то с третьим.

– Балда ты, Эмка! – сказала ей как-то Валя. – Меняешь пацанов, как перчатки. Так все и подумают, что ты…

– Что я? Девица легкого поведения? – перебила ее Эмма – Ну и пусть. Я же знаю, что это не так, да и ты тоже. А остальное – ерунда. Да и насчет перчаток ты не права: у меня их всего две пары. И кто это такую глупость сказал?

– Народное выражение.

– Ах, да! Народное. Народ тоже глупости иногда говорит.

– Почему иногда? – спросила Валентина и обе девчонки захохотали.

***