Жены и дочери

– Вздор, дитя. Подумай сама, весь город об этом заговорит. Ты должна быть на свадьбе, и ты должна быть хорошо одета ради твоего отца.

Но мистер Гибсон подумал о платье для Молли, хотя ничего ей об этом не говорил. Он поручил своей будущей жене приобрести для нее все необходимое, и вскоре из главного города графства приехала очень модная портниха для примерки платья, такого простого и одновременно элегантного, что Молли была им тотчас очарована. Когда оно было прислано, Молли устроила домашнюю демонстрацию своего наряда для обеих мисс Браунинг. Она была поражена, посмотрев в зеркало и увидев, как изменилась ее наружность. «Интересно, я хорошенькая? – подумала она. – Мне кажется, что, пожалуй, да. То есть в таком платье, конечно. Бетти сказала бы: „В красивых перьях все птицы красивы“». Когда она спустилась вниз и, застенчиво краснея, предстала перед своими зрителями, ее встретил взрыв восхищения.

– Вы только посмотрите! Я бы тебя просто не узнала! – («Красивые перья», – подумала Молли и подавила тщеславное удовольствие.)

– Ты настоящая красавица – правда, сестрица?

– Ну, моя милая, если бы ты всегда была так одета, ты была бы еще красивее, чем твоя дорогая мама, которую мы всегда считали красавицей.

– Ты на нее совсем не похожа. Ты пошла в отца, а белое всегда к лицу тем, у кого смуглая кожа.

– Ну разве она не красива? – настаивала мисс Фиби.

– Если она и красива, то такой ее сделало Провидение, а не она сама. К тому же и портниха внесла свою долю. Какой прекрасный индийский муслин! Верно, немало стоил!

Вечером накануне венчания мистер Гибсон и Молли поехали в Эшкомб в единственной желтой почтовой карете, имевшейся в Холлингфорде. Им предстояло стать гостями мистера Престона или, точнее, гостями милорда в помещичьем доме. Дом соответствовал своему статусу и с первого взгляда привел Молли в восторг. Он был выстроен из камня, со множеством остроконечных фронтонов и с двустворчатыми окнами, и стены его были покрыты виргинским плющом и поздними розами. Молли не была знакома с мистером Престоном, который стоял в дверях, встречая ее отца. С ним она сразу приняла тон молодой леди и впервые столкнулась с манерой поведения – полукомплиментарной-полузаигрывающей, – к которой некоторые мужчины считают нужным прибегать со всеми женщинами моложе двадцати пяти лет. Мистер Престон был очень хорош собой, и знал об этом. У него был свежий цвет лица, светло-каштановые волосы и бакенбарды, серые, быстрые, красивого разреза глаза с ресницами темнее волос и фигура легкая и гибкая благодаря атлетическим упражнениям, чрезвычайной ловкостью в которых он славился, чему и был обязан открытым ему доступом в гораздо более высокое общество, чем то, где был бы принят при иных обстоятельствах. Он был превосходным игроком в крикет, и его охотно приглашали участвовать в решающих состязаниях. В дождливые дни он обучал молодых барышень игре на бильярде или, когда требовалось, играл всерьез. Он знал наизусть половину пьес любительского репертуара и был незаменим в устройстве импровизированных шарад и живых картин. У него были тайные причины к тому, чтобы именно сейчас попытаться затеять флирт с Молли. Он очень весело проводил время с вдовой, когда она впервые появилась в Эшкомбе, и теперь полагал, что при виде его она, стоя рядом со своим менее светским, менее красивым, пожилым мужем, может счесть этот чрезмерный контраст неприятным. Кроме того, он питал действительно сильную страсть к некой особе, которая ныне отсутствовала, и эту страсть ему необходимо было скрывать. Поэтому он заранее решил, даже если бы эта «малышка Гибсон», как он ее про себя называл, оказалась менее привлекательна, чем была на самом деле, на ближайшие шестнадцать часов посвятить себя ей.

Мистер Престон повел их в обшитую деревянными панелями гостиную, где, потрескивая, пылал огонь, а малинового цвета шторы скрывали от глаз угасающий холодный день. Здесь был накрыт к обеду стол с белоснежными салфетками и скатертью, со сверкающими серебром приборами и сияющими бокалами, а рядом, на буфете, разместились вино и осенний десерт. При этом мистер Престон то и дело извинялся перед Молли за холостяцкую неустроенность дома, за малые размеры комнаты, поскольку столовой уже завладела домоправительница, готовя ее к будущему завтраку. Потом он позвонил прислуге и распорядился показать Молли ее комнату. Ее провели в очень удобную комнату, где в камине горел огонь, на туалетном столике были зажжены свечи, темные шерстяные занавеси окружали белоснежную постель, повсюду стояли высокие фарфоровые вазы.

– Это комната леди Харриет, когда ее светлость приезжает сюда с господином графом, – сказала горничная, умелым ударом выбивая из тлеющего полена тысячи сверкающих искр. – Помочь вам одеться, мисс? Я всегда помогаю ее светлости.

Молли, помня, что у нее лишь белое муслиновое платье для свадьбы, кроме того, что надето на ней, отпустила добрую женщину и была рада остаться одна.

И это называется – «обед»? Время подходило уже к восьми часам, и казалось бы, готовиться ко сну было естественнее, чем переодеваться к обеду. Все ее переодевание свелось к тому, что она прикрепила к поясу своего серого платья две красные розы из большого букета осенних цветов на туалетном столике. Она приложила еще одну красную розу к своим черным волосам, над ухом, – получилось очень мило, но слишком кокетливо, и она вернула розу в букет. Панели из темного дуба и деревянная обшивка стен, казалось, сияли теплым светом, повсюду были камины – в комнатах, в холле, а один даже на лестничной площадке. Мистер Престон, должно быть, услышал ее шаги, потому что встретил ее в холле и повел в маленькую гостиную с закрытой двухстворчатой дверью сбоку, ведущей, как он сказал ей, в большую гостиную. Комната, в которую она вошла, немного напомнила ей Хэмли: обивка из желтого атласа восьмидесятилетней или столетней давности, бережно сохраненная и безупречно чистая, изящные индийские шкафчики и фарфоровые сосуды, издающие пряные ароматы. Перед ярко пылающим камином стоял ее отец в своей обычной одежде, серьезный и задумчивый, каким был весь этот день.

– Эту комнату обычно использует леди Харриет, когда приезжает сюда с отцом на день или два, – сказал мистер Престон.

Молли, чтобы избавить отца от необходимости отвечать, спросила:

– Она часто приезжает сюда?

– Нет, не часто. Но мне кажется, что, когда приезжает, ей здесь нравится. Возможно, она считает это приятной переменой после более чопорного образа жизни Тауэрс.

– Мне кажется, в этом доме очень приятно, – сказала Молли, вспоминая ощущение покойного уюта, царящего в Тауэрс. И тут же с чувством некоторой неловкости заметила, что мистер Престон принял эти слова за комплимент себе.

– Я опасался, что вы, как и всякая молодая леди, тотчас обратите внимание на досадные недочеты холостяцкого дома. Я очень вам признателен, мисс Гибсон. Я по большей части живу в комнате, где мы будем обедать, и еще у меня некоторое подобие агентской конторы, где я держу книги и бумаги и принимаю посетителей по деловым вопросам.

Потом они отправились обедать. Все подаваемые блюда казались Молли чрезвычайно вкусными, а приготовление их мастерским, но они явно не удовлетворяли мистера Престона, который то и дело извинялся перед гостями то за неудавшееся блюдо, то за отсутствие надлежащего соуса, постоянно поминая свое холостяцкое хозяйство, холостяцкое то, холостяцкое это, так что Молли уже слышать не могла это слово. Угнетенное состояние ее отца не проходило, как и вызванная им молчаливость, и это ее тревожило; однако ей хотелось, чтобы этого не замечал мистер Престон, поэтому она поддерживала оживленную беседу, пытаясь сдерживать постоянное стремление хозяина по всякому поводу переводить разговор на себя. Она не знала, когда ей следует покинуть джентльменов, но отец своевременно подал ей знак, и она была сопровождена обратно в желтую гостиную мистером Престоном, который рассыпался перед ней в извинениях за то, что оставляет ее там в одиночестве. Она между тем получила большое удовольствие, свободно бродя по комнате и разглядывая хранящиеся в ней редкости. Среди прочего там был шкафчик в стиле Людовика Четырнадцатого, с очаровательными эмалевыми миниатюрами, вставленными в изысканные резные рамки. Она принесла свечу и пристально вглядывалась в изображенные лица, когда вошли отец и мистер Престон. У отца был по-прежнему усталый и озабоченный вид. Он подошел и погладил ее по спине, посмотрел, что она рассматривает, затем устроился у огня и погрузился в молчание. Мистер Престон взял свечу из ее руки и поспешил с галантной готовностью удовлетворить интерес своей гостьи:

– Считается, что это мадемуазель де Сен-Кантен, известная красавица при французском дворе. А это – мадам Дюбарри. Вы не видите в мадемуазель де Сен-Кантен сходства с кем-либо из ваших знакомых?

– Нет, – ответила Молли, снова посмотрев на миниатюру. – Я никогда не видала никого, кто был бы и вполовину так красив.

– Но разве вы не замечаете сходства – особенно в глазах? – настаивал он, уже с некоторым нетерпением.

Молли изо всех сил пыталась обнаружить сходство с кем-нибудь, но безуспешно.

– Она мне постоянно напоминает… мисс Киркпатрик.

– Правда? – с живостью переспросила Молли. – О, я так рада! Я ее никогда не видела, поэтому, конечно, не могла обнаружить сходства. Так, значит, вы знаете ее? Пожалуйста, расскажите мне о ней.

Он немного поколебался, прежде чем ответить. Потом слегка улыбнулся:

– Она очень красива – это само собой понятно, если я говорю, что эта миниатюра не сравнится с ней в красоте.

– А кроме этого? Пожалуйста, расскажите еще!

– Что значит – кроме?

– Ну, она, должно быть, очень умна и образованна?

Это было совсем не то, что Молли хотелось знать, но трудно было выразить словами всю смутную необъятность ее интереса.

– Она умна от природы и приобрела много различных знаний и умений. Но в ней столько очарования, что в окружающем ее сиянии забываешь, какова она сама. Вы спросили меня об этом, мисс Гибсон, и я вам ответил правдиво – иначе я не стал бы развлекать одну юную леди своими восторженными восхвалениями другой.

– Не вижу, почему бы нет, – сказала Молли. – Кроме того, если вам и несвойственно вести такие разговоры, я думаю, совершенно естественно сделать исключение для меня, потому что – вы, должно быть, не знаете – она приедет и будет жить с нами, когда окончит школу. А мы примерно одного возраста, так что она будет мне почти как сестра.

– Так она будет жить с вами? – переспросил мистер Престон, для которого это известие было новостью. – А когда она должна окончить школу? Я считал, что она непременно будет на свадьбе, но мне сказали, что она не приедет. Когда она оканчивает школу?

– Я думаю, на Пасху. Вы ведь знаете – она в Булони, и для нее это долгая поездка, тем более в одиночку. Если бы не это, папа очень хотел бы, чтобы она была на свадьбе.

– А ее матушка не допустила этого, как я понимаю?

– Нет, не она; директриса школы во Франции считает это нежелательным.

– Это практически одно и то же. Так, значит, она вернется и будет жить с вами после Пасхи?

– Я полагаю, да. Она серьезная или веселая?

– Насколько я мог видеть, она никогда не бывает особенно серьезной. Я думаю, самое для нее подходящее слово – искрящаяся. Вы ей пишете? Если да, то передайте ей, пожалуйста, от меня поклон и расскажите, как мы с вами говорили о ней.

– Нет, мы не состоим в переписке, – коротко ответила Молли.

Принесли чай, и после этого все отправились спать. Молли услышала восклицание отца по поводу затопленного камина в его спальне и ответ мистера Престона:

– Я могу похвалиться и своим пристрастием ко всяческим удобствам, и своей способностью обходиться, когда надо, без них. У милорда обширные леса, и я позволяю себе топить камин в спальне девять месяцев в году, и, однако, я мог бы путешествовать по Исландии, не поморщившись от холода.

Глава 14

На Молли смотрят свысока

Венчание прошло в значительной мере так, как проходят все подобные события. Лорд Камнор и леди Харриет должны были приехать из Тауэрс, поэтому время для церемонии было назначено как можно более позднее. Лорд Камнор взял на себя роль посаженого отца невесты и пребывал в более явном ликовании, чем жених с невестой или кто-либо иной. Леди Харриет вызвалась в качестве добровольной подружки невесты «разделить обязанности Молли», как она выразилась. От дома они отправились в церковь, расположенную в парке, в двух каретах – мистер Престон и мистер Гибсон в одной, Молли, которую, к ее смятению, усадили между лордом Камнором и леди Харриет, в другой. На леди Харриет было платье из белого муслина, уже побывавшее на одном-двух садовых приемах и имевшее не вполне свежий вид, – выбор его был, скорее всего, причудой молодой леди в последний момент. Она была очень весела и расположена поговорить с Молли, чтобы выяснить, что это за молоденькое создание, которому предстоит сделаться дочерью Клэр. Первые ее слова были:

– Как бы нам не измять ваше прелестное муслиновое платье. Положите его к папе на колено – он не будет возражать.

– Как можно, моя дорогая, – возражать против белого платья?! Нет, конечно же нет. Да и кто станет против чего-то возражать, когда едет на свадьбу? Другое дело – если бы мы ехали на похороны.

Молли добросовестно старалась постичь смысл этих слов, но, прежде чем ей это удалось, леди Харриет заговорила снова, сразу переходя к главному, что всегда была склонна ставить себе в заслугу: