Север и Юг

– У южной стены созрел бергамот, достойный соперничать с южными плодами. Сбегай, дочка, и принеси нам несколько штук.

Похоже, мысль о грушах прочно укоренилась в сознании хозяина, и сдавать позиции он не собирался.

– А что, если выйти в сад и съесть райские плоды на месте? – предложил мистер Леннокс. – Нет ничего приятнее, чем вонзить зубы в хрустящую мякоть сочной, согретой солнцем груши. Жаль только, что осы считают их своей собственностью и не церемонятся с теми, кто на нее посягает.

Генри встал, намереваясь следом за Маргарет отправиться в сад и дожидаясь позволения хозяйки. Миссис Хейл предпочла бы продолжить обед так же церемонно и гладко, как он шел до этой минуты и как, по ее мнению, подобало сестре вдовы генерала Шоу (с этой целью они с Диксон даже достали из кладовки хрустальные бокалы), но мистер Хейл уже поднялся и супруге больше ничего не оставалось, кроме как уступить общему настроению.

– Пожалуй, вооружусь ножом, – заметил священник. – Прошли те дни, когда и я мог поглощать фрукты тем примитивным, варварским способом, который вы только что описали. Теперь приходится все чистить и резать на дольки.

Маргарет сорвала свекольный лист и соорудила тарелку, особенно живописно оттенявшую золото сочных плодов. Генри смотрел не столько на десерт, сколько на нее, в то время как мистер Хейл, решив со всей возможной глубиной прочувствовать безмятежность и красоту украденного у тревоги часа, с пристрастием выбрал самую спелую грушу и уселся на садовую скамейку, чтобы спокойно вкусить блаженство.

Маргарет и мистер Леннокс, предоставив ему такую возможность, медленно пошли по дорожке вдоль южной стены, где все еще деловито жужжали пчелы.

– Какую восхитительную жизнь вы здесь ведете! Всегда презирал поэтов, воспевавших хижину у подножия холма и все такое прочее. Но правда заключается в том, что я ничем не лучше кокни. Сейчас кажется, что двадцать лет прилежных занятий юриспруденцией не стоят одного года этой чистой безмятежной жизни. Какое синее небо! – Генри поднял взгляд и показал на огромное дерево, надежно защищавшее сад от остального мира. – Какие яркие, багрово-янтарные листья!

– И все же не стоит забывать, что наше небо не всегда такое синее, как сейчас. Случаются дожди, листья имеют обыкновение опадать, мокнуть, чернеть и гнить. Впрочем, Хелстон безупречен не больше, чем любое другое место на земле. Вспомните, с каким презрением вы встретили мой рассказ о нем на Харли-стрит: назвали деревней из сказки.

– «Презрение» – чересчур сильное слово, Маргарет.

– Возможно. Дело в том, что мне хотелось поделиться самым дорогим воспоминанием, а вы… какое же слово подобрать? Отозвались о Хелстоне неуважительно, даже с пренебрежением.

– Больше никогда не поступлю так опрометчиво! – горячо пообещал Леннокс.

Они завернули за угол.

– Хотелось бы, Маргарет… – Он умолк и остановился в нерешительности.

Успешный юрист всегда выглядел настолько уверенным в себе, что Маргарет взглянула на него удивленно и вопросительно, однако уже в следующий миг – сама не понимая почему – захотела поскорее вернуться к матери, к отцу; уйти от него подальше, чтобы не слышать тех слов, ответа на которые не знала. В другое время сильная воля и гордость подавили бы внезапное волнение – хотелось бы верить, оставшееся незамеченным. Разумеется, она сумеет найти слова, причем единственно правильные. Как трусливо и недостойно опасаться разговора, как будто она не сможет прервать его проявлением девичьего достоинства.

– Маргарет! – Леннокс внезапно взял ее за руку, так что ей пришлось остановиться и, презирая себя за сердечный трепет, обратиться в слух. – Как бы мне хотелось, чтобы вы любили Хелстон не так преданно, не чувствовали себя здесь абсолютно спокойной и счастливой. После трехмесячной разлуки я надеялся увидеть, что вы тоскуете по Лондону и хотя бы немного скучаете по лондонским друзьям. Возможно, тогда вы более благосклонно выслушали бы человека, который пока не готов предложить многое – лишь надежды на будущее, – но любит вас всем сердцем и не может более скрывать свои чувства.

Все время, пока он произносил свою пламенную речь, она упрямо старалась выдернуть руку, поэтому Генри насторожился:

– Неужели я вас напугал? Ответьте же!

Губы ее задрожали, в глазах появились слезы. Усилием воли Маргарет заставила себя успокоиться, и лишь когда справилась и голос ей подчинился, заговорила:

– Вы меня ошеломили. Не подозревала ничего подобного. Всегда считала вас другом и, пожалуйста, впредь хотела бы того же. Речи, подобные вашей, совсем мне не нравятся. Не могу ответить так, как вам бы хотелось, и в то же время боюсь вас огорчить.

– Маргарет, – произнес Генри, посмотрев ей в глаза и встретив открытый, прямой взгляд, полный искренней веры и боязни причинить боль.

«Возможно, вы уже кого-то любите?» – хотел было он спросить, но почувствовал, что вопрос оскорбит незамутненную глубину этих глаз.

– Простите за спешку и прямоту. Я наказан. Позвольте хотя бы надеяться. Подарите слабое утешение заверением, что никогда не встречали никого, кого могли бы…

Закончить фразу у него не хватило смелости, и Маргарет безжалостно обвинила себя в жестокости.

– Ах если бы только вы не поддались своевольной фантазии! До чего приятно было думать о вас как о добром друге!

– Но можно ли мне надеяться, что когда-нибудь вы сможете подумать обо мне иначе? Понимаю, не сейчас – спешить некуда, – но спустя некоторое время…

Маргарет помолчала, пытаясь заглянуть в собственное сердце, чтобы узнать правду, и наконец ответила:

– Никогда не представляла, что вы будете для меня кем-то еще помимо друга. Мне не хочется разочаровываться. Умоляю, давайте забудем об этом (хотела сказать «неприятном», но вовремя спохватилась) разговоре.

Мистер Леннокс на сей раз ответил в своей обычной холодной манере, причем выдержав приличествующую случаю паузу:

– Конечно, если чувства ваши настолько определенны, а разговор столь неприятен, то лучше впредь о нем не вспоминать. В теории все просто, в том числе и забыть о боли, однако в жизни сделать это будет нелегко. Во всяком случае, мне.

– Вы уязвлены, – печально заметила Маргарет. – Но что же мне делать?

Слова прозвучали с такой искренней горечью, что Генри попытался подавить глубокое разочарование и заговорил более жизнерадостно, хотя голос прозвучал по-прежнему жестко:

– Вы должны принять в расчет унижение не только возлюбленного, но мужчины, отвергнутого в лучших чувствах, причем мужчины рассудительного и светского, по воле страсти изменившего собственным привычкам. Что ж, не будем больше об этом. И все же сердце глубоко ранено отказом и отчуждением. Придется найти утешение в презрении к собственной глупости. Подумать только: начинающий адвокат задумал жениться!

Маргарет не нашлась с ответом. Сам тон разговора ее раздражал, подчеркивая и обостряя те черты характера мистера Леннокса, которые всегда вызывали отторжение. И все же он оставался приятнейшим из людей, самым чутким другом, способным понять ее лучше всех тех, кто когда-либо появлялся на Харли-стрит. К боли недавнего отказа примешалось легкое презрение, на губах мелькнула пренебрежительная усмешка. Хорошо, что, обойдя сад, они неожиданно наткнулись на мистера Хейла, о присутствии которого совсем забыли. Он все еще с наслаждением вкушал грушу, бережно и искусно очистив ее одной длинной, до прозрачности тонкой спиралью. Зрелище напоминало притчу о восточном владыке, по приказу волшебника окунувшего голову в сосуд с водой и, прежде чем спустя мгновение снова ее поднять, увидевшего всю свою жизнь. Маргарет чувствовала себя разбитой, не могла найти силы, чтобы поддержать завязавшийся между отцом и мистером Ленноксом обыденный разговор, и молча грустила, спрашивая себя, когда же наконец гость уедет и позволит погрузиться в раздумья о событиях последней четверти часа. Мистер Леннокс мечтал о расставании точно так же, как и она, однако несколько минут непринужденной светской беседы, каких бы невероятных усилий они ни стоили, послужили необходимой жертвой то ли оскорбленному тщеславию, то ли самоуважению. Время от времени он бросал мимолетные взгляды на задумчивое, печальное лицо.

«Я не настолько ей безразличен, как она хочет думать, – пронеслась в сознании дерзкая мысль. – Нельзя терять надежду».

Последнюю четверть часа Генри провел в настроении сдержанного сарказма. О жизни в Лондоне и жизни в деревне он рассуждал так, словно сознавал собственную склонность к насмешкам и боялся дать себе волю, чтобы не скатиться в откровенный сарказм. Мистер Хейл недоумевал. Гость неожиданно предстал совсем не тем человеком, каким выглядел на свадебном завтраке в Лондоне и сегодня за обедом: сейчас казался значительно живее, умнее, опытнее в светской жизни. Все эти качества мало импонировали мистеру Хейлу, так что, едва мистер Леннокс заявил, что должен немедленно удалиться, чтобы успеть на пятичасовой поезд, все трое вздохнули с облегчением и вернулись в дом, чтобы разыскать миссис Хейл и гость мог с ней проститься. В последний момент истинная душа Генри все-таки прорвалась сквозь налет холодного самообладания.

– Маргарет, не презирайте меня. Несмотря на всю эту никчемную болтовню, в груди моей бьется живое сердце, и доказательством тому служат мои чувства. За то пренебрежение, с которым вы слушали меня последние полчаса, я люблю вас еще глубже и преданнее – несмотря на горечь поражения. Прощайте, Маргарет!

Глава 4. Сомнения и трудности

В бесприютном пустынном краю,
Где бушует холодный прибой,
О тебе свою песню пою,
Среди волн обретая покой.

    Хабингтон У.

Он ушел. Дверь заперли до утра. Синее небо, алые листья и янтарные блики померкли. Маргарет отправилась переодеться к раннему чаю и нашла Диксон изрядно рассерженной вторжением незваного гостя в строгий распорядок напряженного дня. Гнев проявился в яростных рывках расчески сквозь густые волосы молодой госпожи, якобы вызванных необходимостью срочно явиться к миссис Хейл. И все же Маргарет пришлось долго сидеть в гостиной в ожидании матушки. Она устроилась возле камина, не зажигая свечей, и предалась воспоминаниям о прошедшем дне: о счастливой прогулке по лесу, плодотворном пленере, приятном мирном обеде и отчаянно неловком, оскорбительном разговоре в саду.

Насколько мужчины не похожи на женщин! Вот она сидит и глубоко страдает из-за того, что не смогла ответить иначе как решительным отказом, а мистер Леннокс, получив отрицательный ответ на самое важное, самое искреннее в жизни предложение, уже спустя несколько минут заговорил легко и непринужденно. Казалось, успешная карьера и ее поверхностные последствия в виде хорошего дома и блестящего общества составляли его единственный интерес. Ах как бы она могла его любить, будь он другим – таким, каким оставался в глубине души. Потом пришла другая мысль: за внешней беззаботностью вполне могла скрываться столь же острая горечь разочарования, какую испытала бы она сама, открыв чувства и не встретив взаимности.

Матушка вошла в гостиную прежде, чем вихрь сомнений успел стихнуть и приобрести видимость порядка. Пришлось стряхнуть воспоминания о событиях долгого дня и превратиться в сочувствующего слушателя. Маргарет узнала, как сокрушалась Диксон по поводу очередного прожженного одеяла для глаженья и как Сьюзен Лайтфут появилась с искусственными цветами на шляпке, чем доказала легкомыслие и отсутствие вкуса. Мистер Хейл пил чай в отрешенном молчании, так что надеяться на его участие в беседе не приходилось. Маргарет удивлялась, как родители могут проявлять такую забывчивость и равнодушие, чтобы ни разу не упомянуть о человеке, в чьем обществе провели день, пока не поняла: им-то он предложения не делал.

После чая мистер Хейл встал возле камина и, время от времени тяжело вздыхая, о чем-то глубоко задумался. Миссис Хейл вышла, чтобы обсудить с Диксон сбор зимней одежды для бедных. Маргарет готовилась к обычной нестерпимой скуке наполненного жалобами матери бесконечного вечера и мечтала поскорее подняться к себе, чтобы вновь предаться размышлениям.

– Маргарет! – неожиданно произнес мистер Хейл с таким откровенным отчаянием, что дочь вздрогнула. – Эта вышивка очень важна? Иными словами, ты можешь ее отложить и зайти ко мне в кабинет? Хочу обсудить кое-что крайне значительное для всех нас.

«Крайне значительное для всех нас». Получив отказ, мистер Леннокс никак не мог улучить минуту и поговорить с отцом наедине. Иначе дело действительно обстояло бы крайне серьезно. Во-первых, Маргарет стыдилась того обстоятельства, что до такой степени повзрослела и превратилась в женщину, что нашелся человек, пожелавший на ней жениться, а во-вторых, не знала, как отец отнесется к ее отказу принять предложение мистера Леннокса.

Вскоре стало ясно, что волновалась она зря: мистер Хейл намеревался обсудить вовсе не недавнее неожиданное событие, а что-то другое. Усадив дочь рядом, он поворошил угли в камине, задул свечи, несколько раз глубоко вздохнул и только после этого собрался с духом и, запинаясь, с трудом проговорил:

– Маргарет, я решил оставить Хелстон.