Купись на мою ложь

Не в первый раз услышав словосочетание «Зелёный день», и Зои, и Йен одновременно закатывают глаза. Если Зои эта идея не нравилась по уже понятным причинам, то Йен просто терпеть не мог места, в которых собиралась более пяти человек (мюзиклы и балет мы в расчёт, по-прежнему, не берём). А потому перспектива дня перетекающего в ночь ему ни разу не улыбалась. Тем более с пьяными танцовщицами.

– Помнишь, как что называется? – спрашивает Ноа, когда музыка становится значительно громче, а двери открываются для гостей.

– Вроде да, – пожимает плечами Йен, в очередной раз нарезая лаймы и лимоны.

Люди сегодня раздражали больше обычного по одной просто причине – их было безумно много. Будто бы весь Манхэттен решил в один момент очутиться в «Эдеме».

Подобраться к Зои не представлялось возможным, а потому приходилось внимательно слушать всё, что говорит Ноа и с абсолютной точностью выполнять.

Работа в баре казалось адом, нескончаемым кругом хаоса, от которого хотелось немедленно закрыться в своём кабинете.

– Йен! Быть не может! Мы думали, что новости про вас – это желтуха! Йен, скажите пару слов? Прокомментируете сложившуюся ситуацию? – Вопросы и восклицания раз за разом осыпались на широкие плечи, но Вуд только кривил губы в хитрой усмешке, продолжая делать то, что говорит старший бармен.

Не выдерживающий Филлипс даже несколько раз нажимал на кнопку вызова охраны, чтобы лишних людей выпроваживали.

– Да, Вуд, ну и жизнь у тебя! – В перерыве между готовкой коктейлей бросает Ноа, проводя взглядом, шагающую на свою точку Тёрнер. – От количества внимания чокнуться можно.

– К этому привыкаешь, – повторяя движения Ноа, отвечает Вуд.

Как бы Зои не улыбалась – Йентани не мог стереть из головы образ задумчивой, даже испуганной девушки.

Оболочка внушала силу, уверенность в каждом действии, но то, что ему довелось увидеть на секунду – развидеть не получалось уже несколько часов.

– Она не кажется тебе сегодня странной? – спрашивает Йен, не отрывая взгляда от чувственного танца.

В нём сквозила ярость, обертасы[23 - Обертас – вращение в народном танце. По технике исполнения обертас напоминает фуэте классического балета, но в обертасе рабочая нога при завершении тура касается пола, а в фуэте – нет.] были наполнены саморазрушением, а каждое касание стопы по полу оставляло едкие, обугливающиеся от горечи дыры. И никакой «GRAPHIC ART» не был в силах отреставрировать пропитанный убивающим ядом пол.

– В целом, нет. Взвинченная немного – да. Но, после «Сазерака» – это типичное состояние. – Ноа тоже не сводит глаз с девушки, внимательно пропуская через сердце каждое движение. – А, что такое?

– Да нет, просто мне видимо показалось, – ухмыляется Йен, кладя нож на разделочную доску.

– Ты положил на неё глаз? – Венки на шее Ноа вздуваются.

«Конечно, он положил на неё глаз, тупой болван! Иначе с чего бы такой интерес к ней и постоянные взгляды?»

– Может быть, – протягивает Йен, украдкой переводя взгляд на Ноа, который изо всех сил старался держать свои чувства под контролем.

«Прости парень, но в этой игре ты – заведомо проигравший.»

Зои, как фурия, проносится мимо барной стойки, когда как стол заказов снова начинает разрываться.

Девушка залетает в туалетную комнату, закрывает дверь и опирается на чёрную керамическую раковину. Невидимая верёвка на шее затягивается с такой силой, что дышать становится невозможным.

Она судорожно хватает ртом воздух, стараясь изо всех сил остаться на плаву, но тело продолжает тонуть. Кажется, ему даже нравится чувствовать на себе бешенное давление плотности воды. Ему даже легче – когда оно чувствует безумную боль. Иначе, как отвлечься от боли ментальной? Которая в разы страшнее?

«Я всегда буду рядом с тобой…»

Кто-то срывает к чертям пелену с глаз, заставляя расширенными от страха зрачками снова пересматривать старый диафильм.

«Если ты уйдёшь от меня, я разрушу всю твою жизнь! Поверь мне, милая, я не шучу…»

Слёзы, одна за другой, в дикой гонке, скатываются по щекам, некоторые скользят по подбородку и шее, некоторые стремятся к новой цели – раковине.

Она с силой прикусывает губу, только бы голос внутри головы не пожирал клетки мозга.

«Никто и никогда не будет любить тебя сильнее, чем я. Ты никому, кроме меня, не нужна, глупышка!»

– Я ненавижу тебя, – в тихом исступлении шепчет девушка. – Я ненавижу тебя всем своим сердцем! – Кулачок с силой ударяет по керамической раковине, только боли Зои не чувствует.

Физическая боль – ничто, по сравнению с душевными вихрями агонии.

«А я люблю тебя, моя маленькая Зои. И не позволю никому прикоснуться к тебе», – вторит глубокий мужской баритон внутри головы.

Со временем люди забывают людей. Остаётся лишь смутная оболочка, которая с каждой секундой растворяется в сознании. Зои не могла его забыть, не могла забыть боль, не могла забыть взгляд, цвет глаз, ямочки на щеке, смех. Желала изо всех сил, но леденящий душу кошмар давно обвенчался с хрупкой фигурой, накинув на шею хомут.

Зои глубоко вдыхает, размеренно выдыхая. Страх и паника постепенно уходят на второй план, а вместо этого появляется едва заметный тремор в руках.

– Всё замечательно, слышишь? – Она смотрит на своё отражение.

Красные глаза, слегка опухшие от слёз веки и поалевший кончик носа. Холодная вода успокаивает кожу, даря ей приятное ощущение умиротворения. Панический страх отступает, забирая с собой пелену прошлого с глаз.

Первостепенной задачей становится отвлечь мысли, постараться вырваться из мутного омута воспоминаний.

Зои нежными касаниями обмакивает лицо, аккуратно снимая макияж с помощью воды и мыла. Красные от слёз пятнышки около глаз постепенно исчезают, а краска отливает от лица. Она размеренно выдыхает, вдыхая полной грудью: незамысловатое действие не приносит колоссальной боли как несколькими минутами ранее, но дискомфорт всё равно живет меж рёбрами.

Тёрнер облизывает губы, чувствуя пресноту воды на кончике языка. Не соль – уже хорошо.

Она пытается улыбнуться отражению, но выходит болезненно, до ледяных вихрей холодно, а множество фарфоровых сколов внушают самый настоящий животный страх.

Зои размеренно выдыхает, прикрывая глаза. Ещё минута, и она выйдет, выбежит, скорее вернётся домой. Нет. Домой нельзя. Дом наполнен звенящей тишиной, пустотой и, разрывающими сознание, мыслями.

Девушка уверенно выходит из туалетной комнаты, быстро оказываясь в раздевалке. Рабочая одежда со скоростью света сменяется на повседневную. Она сначала одёргивает пиджак в тонкую клетку, а затем аккуратно поворачивает джинсы перед тем как влезть в туфли на высоком каблуке.

До закрытия ночного клуба остаются считанные часы, сон и усталость постепенно овладевают хрупкой фигурой, но она настойчиво толкает дверь, покидая помещение. Уверенный шаг, приподнятый подбородок, расправленные плечи, демонстрирующие ровную осанку и яркая улыбка – будто бы слёзы и страх не душили её, будто вся боль потерпела крах в неравном сражении с сердцем.

Подходя к барной стойке Зои довольно усмехается. Причина её усмешки не могла справиться с наплывом гостей, то и дело чертыхаясь, теряя лёд, растерянно оглядывая заднюю стойку в поиске нужных вин, шампанского, сока и всего, чего только душе гостя угодно.

Ловко пробравшись к мужчинам, и мельком увидев чек на барной стойке, Зои ловко достаёт каберне-совиньон, протягивая холодную бутылку Йену.

– Не благодари, – хмыкает она, подходя к Ноа.

– Не собирался, – коротко бросает Йен, забирая бутылку из рук. Быстро откупоривает её, наливает содержимое в бокал и ставит его на поднос официанта.

– Какой же он отвратительный! – закатывает глаза девушка под усмешку Ноа.

– Опять останешься до закрытия? – интересуется он, опираясь тазом на заднюю стойку, наблюдая, как Вуд убирает грязную посуду в трей.

– Да, – пожимает плечами Зои, покачивая головой в такт музыки. – Каталина сегодня до утра в офисе, а значит наш кофе отменяется, а значит, меня никто не ждёт.