Ведуньи

– Нет, не наклонился и его зубы с собой не прихватил! – Голос Джона звенит от возмущения и обиды.

– Ну и какой от тебя прок? Вернулся домой с пустыми руками, хотя прекрасно знаешь, что я каждый зуб могу использовать, чтобы заклятье наложить. А то его и просто продать можно.

Раздается громкий треск, дощечка с силой ударяет об пол, и одной из мышей приходит конец.

– А ты? Что ты домой принесла?

Я вспоминаю тот ведьмин камень, который подарила сыну фермера. Этот камень мать тоже могла бы неплохо продать. Но я отвечаю ей совершенно спокойно:

– Воды.

Мать, скрестив руки на груди, недовольно вздергивает подбородок.

– Ну что ж, на воде мы день или два, может, продержимся. Только ведь водой не наешься.

– Я хотела принести крапивы, но…

– Мне от твоего «хотела» ни холодно ни жарко. Как и от тех зубов, которые он так и бросил без пользы на земле валяться. Через эту дверь к нам в дом не должно попадать ничего такого, что не могло бы в хозяйстве пригодиться, только за счет этого мы и живем. А вы, оба два, бездельники, ничего мне и предложить не можете.

Джон, взяв почти расплющенную окровавленную мышь за хвост, помахивает ею в воздухе.

– Вот, если угодно, может, для твоего варева сойдет.

– Еще одно слово, и я вырву твой ядовитый язычок. Больно умный стал. Только учти, Джон: остроумие нас не накормит.

– Я сейчас крапивы принесу, – говорю я.

– А ты могла бы и не только крапиву в дом приносить. От тебя куда больше требуется. Ты сама попросила, чтобы я научила тебя тому, для чего ты рождена. Вот и пора начать пользоваться тем даром, который тебе даден.

Ее слова пробивают меня прямо-таки насквозь. Они падают тяжело, как камни, придавливают меня своей тяжестью, не дают двинуться с места.

Мать не сводит с меня глаз. Голос ее звучит негромко, но в нем звенит лед:

– Нет, не хочешь? Ну, тогда принеси хоть какую-то пользу. В деревне сейчас все заняты – пируют и пьют, так что ты спокойно можешь пойти и поискать те зубы, которые твоему братцу принести полагалось.

Спорить с ней бесполезно. Да я и не стану. Лучше уж выполнить этот ее приказ, чем ждать, что еще она от меня потребует. Но до чего же мне не хочется туда идти!

– А что, сам Джон в деревню сходить не может?

– Сегодня Майский день, деревенские утратили бдительность, вот пусть Джон и посмотрит, где можно взять то, что плохо лежит. – Мать упорно смотрит мне прямо в глаза, словно хочет, чтобы я бросила ей вызов. – Может, какого ягненка высмотрит, которого в овин загнать забыли.

Я сдерживаюсь изо всех сил, хотя мне хочется броситься на нее, осыпать ее обвинениями и упреками в том, что это она превратила нас в изгоев, что «взять то, что плохо лежит», – это самая обыкновенная кража, и ей прекрасно известно, какое наказание за кражу грозит Джону, если его поймают. Впрочем, все подобные возражения ей известны. Так что произносить их вслух не имеет смысла.

– Значит, так: сейчас ты сходишь за крапивой, а когда стемнеет, пойдешь в деревню и принесешь то, что мне требуется, – говорит мать тоном, не допускающим возражений. – И уж постарайся, чтоб тебя не заметили.

Я хорошо знаю дом, где живет плетельщик сетей, но в деревню мне идти ужасно не хочется. А если я откажусь, она ведь в наказание может заставить меня и людей грабить, нападая из-за зеленых изгородей или прямо на морском берегу. Я страшно зла на мать из-за того, что она вынуждает Джона осуществлять ее наглые безрассудные планы, и на себя тоже зла, потому что каждый раз молча эти планы выслушиваю. Ей еще повезло, думаю я, потому что я пока не вошла полностью в силу, хотя уже сейчас эта сила, бурлящая во мне, вызывает в моем воображении картины, связанные отнюдь не с примирением, и этих картин я страшусь. Но и корчась от страха, я уже предвкушаю, как будет моей волей наказан каждый, кто осмелится обидеть или нанести ущерб мне и моим близким. Каждый мальчишка, швырнувший в нас камнем или выкрикнувший оскорбление, каждый взрослый человек, посмевший с презрением отвернуться от Энни, когда она умоляла дать ей поесть, будет поставлен на колени и станет со слезами молить о пощаде, пока я буду решать, какой каре его лучше подвергнуть. И порой мне кажется – пусть всего лишь на мгновенье, – что среди этих людей должна оказаться и моя мать.

Собирайтесь и окружайте их!

Дэниел и Бетт стояли в укромном уголке, мирно беседуя и наблюдая за парами, танцующими под звуки скрипки. Осушив свой стакан до дна, Бетт слегка покачнулась и ухватилась одной рукой за Дэниела, а другой за мужа.

– Идем, сердце мое, – сказал ей Натаниэль. – Ты уже на ногах не стоишь. Оставь этого бедного парня в покое. Лучше потанцуй со мной.

Она хмуро на него глянула:

– А может, ему моя компания нравится?

Дэниел рассмеялся:

– Это точно!

– Ну, дорогая, твоя компания всем нам нравится, но есть ведь и другие девчонки, вот с ними-то ему сегодня и следует развлекаться. – И Натаниэль мотнул головой в сторону танцующих.

– Это да. Особенно с одной, – согласилась Бетт и подмигнула Дэниелу, обернувшись через плечо, потому что муж ласково повлек ее в сторону танцующих.

Посмотрев туда, Дэниел увидел, что Молли по-прежнему не сводит с него глаз. Светлые кудри красиво обрамляли ее разрумянившееся личико. Он залпом допил вино. Но светлые, яблочного цвета глаза Молли не влекли его. Он все время видел перед собой горящие ярким огнем глаза Сары, дочери ведьмы с чумного холма. Хотя, конечно, заметил, какая Молли хорошенькая и как все деревенские парни стремятся с ней потанцевать, поухаживать за ней. Возможно, Бетт права, подумал он. От него не убудет, если он один разок с ней потанцует.

Он уже шагнул навстречу Молли, когда веселую суматоху праздника разорвали чьи-то крики и женский плач; музыка внезапно смолкла, танцоры сперва неуклюже застыли на месте, а потом стали разворачиваться в ту сторону, откуда доносились крики. У Дэниела было такое ощущение, словно его ударили кулаком в живот. Перед ним снова возникли горящие глаза той молодой ведьмы. А что, если это ее приволок сюда Гэбриел, он ведь уверен, что это она и проклятье на него наслала, и ягненка украла? Теперь он сможет наказать ее на глазах у всей деревни.

От выпитого вина во рту был противный кислый вкус. Раздвигая локтями толпу, Дэниел пробрался мимо Майского дерева, украшенного лентами, мимо площадки для танцев на самый край луга, откуда как раз и доносились горестные вопли, да так и застыл, ничего не понимая.

Это оказалась вовсе не Сара, а Нелли Финч, жена плетельщика сетей. Это она рыдала и пронзительно вопила. Ее нарядная юбка была вся измазана кровью, но на ней самой Дэниел не заметил ни малейших повреждений. Значит, Саре пока ничто не грозит. Ему сразу стало легче; он и сам не понимал, почему так разволновался. Медленно развернувшись, Дэниел пошел прочь. Там и без него хватало желающих помочь Нелли. Среди них его отец и Гэбриел. Впрочем, Нелли уже немного успокоилась и попыталась что-то объяснить.

– Скорей! Помогите! Мой Сэмюэл весь израненный лежит! – выкрикивала она, цепляясь за рукав священника. – Тот дьявол с проклятого холма чуть не убил его! А может, и еще кто из их семейки!

Услышав эти обвинения, толпа так и закипела. Дэниел и сам лишь усилием воли заставил себя мыслить здраво. Но ведь он собственными глазами видел, каким огнем вспыхнули глаза Сары, когда она почувствовала угрозу. Возможно, Сэм издевался над ней, а может, и напасть на нее пытался, и она ответила. Деревня такого не простит. Они ее убьют или изуродуют. Вот Гэбриелу и представилась та самая возможность, которой он так искал.

Толпа зашевелилась, задвигалась, загудела – примерно так начинает готовиться к атаке потревоженный пчелиный рой; люди негодовали: как это существо столь низкого происхождения осмелилось нанести ущерб уважаемому члену их общины! Уже вовсю звучали призывы отомстить – сжечь дом ведьмы вместе с ее отродьем, избить их всех до полусмерти и тому подобное. Кое-кто уже принес факелы. Особенно ярились мужчины, и каждый из них старался перекричать соседа, каждый чувствовал себя невероятно храбрым, каждый грозился наказать злодеев, трусливо прячущихся в своем логове, каждый считал своим долгом крикнуть женщинам, чтоб держались подальше. Значит, подумал Дэниел, деревенские объявили охоту. И сейчас он особенно нужен Саре. У нее нет иного защитника, кроме него. Он должен найти в себе достаточно сил и мужества и спасти ее. Зная, что от их фермы до чумного холма ближе, чем от луга, он бросился к дому.

Он понимал, что кобыла еще совсем плохо объезжена, кроме него, на ней еще никто верхом и не ездил, да и тропа эта для нее незнакома, и сумерки уже почти сгустились. Раньше он никогда бы не пошел на такой риск. Но сегодня это был единственный шанс спасти любимую девушку.

* * *

Кобыла, как назло, подчиняться не хотела. Пятилась, брыкалась и ухитрилась почти сбросить его на землю. Но он все же удержался и, вцепившись пальцами в ее влажную от пота гриву, стал тихо и нежно ее уговаривать, и она понемногу успокоилась. Время от времени, правда, она все же предпринимала попытки его сбросить, но уже не такие энергичные, хоть и выдувала из ноздрей клубы пара, заметные в остывшем вечернем воздухе. Дэниел понимал, что его план почти наверняка обречен на провал – лошадь все еще очень плохо его слушалась, да и что будет стоить его единственный голос против стольких враждебных голосов. И все равно он должен был попробовать спасти Сару.

Он вспомнил, как однажды вся деревня вот так же, собравшись в огромную толпу, устроила охоту на одного коробейника, который переспал с чужой женой. Дэниел тогда был еще ребенком, так что у него остались весьма смутные воспоминания о той ночи, когда люди, пылая яростью, кричали: «Собирайтесь и окружайте их!»; а потом они и впрямь окружили тот дом, держа в руках пылающие факелы, и вокруг запахло дымом и потом. Его отец тогда тоже был среди этой толпы. А Дэниелу впервые в жизни удалось почти почувствовать тот ужас, который испытывает человек, преследуемый разъяренной толпой; но он был еще слишком мал, чтобы предложить этому несчастному защиту. Зато теперь он уже взрослый.

Огни факелов мелькали среди деревьев, отмечая продвижение толпы к чумному холму. И Дэниелу стало ясно, что прямо по тропе, ведущей на холм, ему теперь не проехать. Но если деревенские успеют первыми добраться до дома Сары, они и ее, и всех ее родных в лепешку превратят своими кулаками. А может, и сделают с ними что-нибудь еще более страшное. Дэниел потянул лошадь за гриву и сжал ее бока коленями. Она тут же снова взбрыкнула, дернулась, замотала головой, сопротивляясь его попыткам подчинить ее себе. В отчаянии Дэниел заорал на нее сердито и с силой ударил каблуками в бока, и она вдруг подчинилась. Увы, сейчас было не время проявлять мягкость. Сейчас нужно было скакать прямиком через лес, и как можно быстрее.

Кобыла приплясывала, испуганно тараща глаза, когда мимо скользила лисица, или под копытом с треском ломалась ветка, или над головой пролетала летучая мышь. Но Дэниел, прильнув к гриве, упорно понукал лошадь. Пение толпы, затянувшей какой-то гимн, глухо разносилось в ночи. Сейчас они были впереди Дэниела, но кобыла скакала все быстрее, гулко стуча копытами по земле. У Дэниела уже ветер свистел в ушах, но он все погонял перепуганное животное, ибо ему все время виделось одно и то же: Сара в руках у деревенских мужиков, разогретых гневом и выпивкой. Господи, всего один взгляд, и она полностью завладела его душой, заставляя его, дурака, сейчас выступать в роли предателя, что, вполне возможно, в итоге приведет его к гибели. Уж, по крайней мере, в деревне к нему совершенно точно станут отныне относиться с еще большей подозрительностью. Однако же он и не подумал остановиться или повернуть назад.

Он старался держаться опушки, чтобы, оставаясь незамеченным, все же хорошо видеть впереди огни медленно движущейся толпы. Справа от него был густой лес, сплетение древесных стволов и кустов подлеска, слева – еле видимая во тьме тропа. Толпу он пока не догнал, но проехать мимо нее по тропе не мог. Он не успеет! Они раньше до нее доберутся!

Каждый стук копыта, каждая задетая ветка, каждый промельк тропы все больше сближали его с толпой. Он отчетливо чувствовал запах дикого чеснока и поломанных копытами папоротников.

Наконец огни показались на тропе. Сквозь черную паутину ветвей Дэниел видел не лица людей, а какие-то отдельные детали: чью-то бороду, чью-то покачивающуюся шляпу. В проблесках огня глаза людей, казалось, горели зверским голодом. Дэниел обнял кобылу за шею и прильнул к ее гриве. Нет, они, конечно же, его заметят! Конечно же, они его услышат!

Вдруг он уловил справа от себя какой-то тихий жалобный то ли плач, то ли стон и, повернувшись, увидел, точно вспыхнувшее и промелькнувшее виденье, обнаженную, мягкую и белую, задницу магистрата Томпсона и его шляпу, по-прежнему украшенную цветочками, а за ним бледное личико маленькой Филлис Росс, прижатой спиной к дереву. В том, чтобы в Майский день наткнуться в лесу на парочку любовников, не было ничего необычного, но Дэниел мгновенно понял: Филлис-то вовсе ничего этого и не хотела. Он на мгновение перехватил ее умоляющий взгляд; глаза ее были полны слез. Ребенок, маленький щеночек, которому нужна помощь! Нужно остановиться, вмешаться! В любой другой день он бы, не колеблясь, так и поступил, но сегодня ему пришлось выбирать, и он выбрал Сару. Он не мог опоздать. А Филлис придется подождать другого спасителя.