У алтаря

– Аудиенция у его высокопреподобия уже окончилась?

– Да, ваше преподобие!

– Вот как? – Приор был заметно удивлен. – Позвольте познакомить вас: отец Бенедикт, самый младший из наших братьев; священник Клеменс. Вы, вероятно, еще не знакомы с ним?

– Нет, ваше преподобие! – лаконично ответил Бруно.

– Отец Клеменс приехал к нам погостить на несколько дней. Граф Ранек обедает здесь?

– Не знаю, ваше преподобие!

Приор посмотрел на отца Бенедикта далеко не благосклонно: ему не нравились лаконичные ответы молодого монаха. Бруно, видимо, не заметил неудовольствия своего начальника. Постояв несколько секунд в тщетном ожидании дальнейших вопросов, он снова отвесил низкий поклон и затем скрылся в одну из противоположных дверей.

Приор посмотрел ему вслед и с нескрываемой насмешкой произнес, обращаясь к скромному священнику:

– Вот видите, отец Клеменс, это – наш будущий настоятель; по крайней мере, прелат и граф Ранек желают этого и смотрят на него уже теперь как на настоятеля нашего монастыря.

– Вы шутите, ваше преподобие, – почти испуганно воскликнул Клеменс, – этот молодой монах – настоятель?

– Он – любимое детище прелата, на него возлагаются большие надежды. К счастью, со смертью настоятеля его власть над нами прекращается, и мы имеем право сами выбрать, кого хотим. Отцу Бенедикту следовало быть менее высокомерным, не создавать себе так много врагов среди братии, если он действительно мечтает о высоком посте, на который, между прочим, годится менее чем кто-либо другой.

– Мне отец Бенедикт не показался высокомерным, – возразил Клеменс, – наоборот, он в высшей степени скромен, даже более того – у него вид униженного.

Приор пожал плечами с насмешливой улыбкой и ворчливо проговорил:

– Монашеские приемы он усвоил быстро, но даю вам слово, что под клобуком монаха еще никогда не скрывались более гордые и упрямые мысли. Вы слышали его ответы? «Да», «нет», «не знаю». Посмотрите когда-нибудь в его глаза, и вы убедитесь, что в них нет ни малейшего выражения покорности или кротости, вы прочтете в них нечто другое. Этот выскочка еще покажет себя! Ему следовало бы по праву поступить в какой-нибудь нищенский монастырь, а не соваться к бенедиктинцам, куда до сих пор поступали лишь лица из самых знатных фамилий. Этот обычай строго соблюдался, но его высокопреподобие захотел принять к нам выскочку, и никто не посмел противиться желанию столь важной особы.

– Значит, отец Бенедикт совсем простого происхождения? – спросил отец Клеменс.

– Как смотреть на вещи, – со злобной усмешкой ответил приор. – По бумагам отец Бенедикт считается сыном одного из слуг графа Ранека. Эти люди готовы отдать за деньги свое имя кому угодно. Но факт тот, что граф Ранек забрасывает своего брата письмами, полными вопросов об отце Бенедикте, а по приезде лично просит настоятеля беречь его сокровище! Отец Бенедикт прекрасно знает, под чьим могущественным покровительством находится. Этот высокомерный человек не удостаивает никого из братии разговором, держится очень важно и совершенно особняком. Подумать только, что так ведет себя самый младший член ордена бенедиктинцев, принятый сюда из особой милости! Конечно, он понимает, что ему все дозволено, что каждый его поступок, как бы плох он ни был, будет непременно оправдан.

– Но я слышал о необыкновенном прилежании и усердии молодого монаха, – робко проговорил отец Клеменс.

Отвратительная улыбка снова искривила губы приора.

– О, в этом отношении отец Бенедикт безупречен, – насмешливо сказал он, – но его усердие мне подозрительно. Он думает слишком много. В монастыре это вообще опасно, а под начальством нашего настоятеля в особенности. Не правда ли, брат мой, вы никогда не занимались размышлениями? – с презрительной жалостью глядя на старика, спросил приор.

– Нет, – чистосердечно ответил отец Клеменс, не замечая насмешки. – Я честно исполнял свои обязанности, не задаваясь вопросами, которые для меня слишком высоки и недоступны.

– Совершенно правильно, – одобрил приор, покровительственно положив руку на плечо священника. – Зато вы со спокойной совестью умрете в своем приходе, а отец Бенедикт… Впрочем, не хочу быть пророком. Однако слышите звонок? Нас приглашают к обеду, а после обеда я постараюсь выхлопотать вам аудиенцию у настоятеля, раз вы желаете.

Глава 3

Огромное поместье Добра, состоящее из нескольких лежащих друг возле друга имений, около ста лет находилось в руках одной старинной дворянской фамилии. С течением времени доходность имений начала падать, чем дальше, тем больше, потому что владельцы мало занимались ими, передавая все в руки наемных управителей, и в конце концов последний граф Сельтенов решил избавиться от Добры, которая была уже заложена, перезаложена и вместо доходов приносила только убытки. Зная печальное состояние имений, никто из местных жителей не захотел их приобрести, и графу Сельтенову пришлось продать свое поместье за бесценок какому-то постороннему человеку, который точно с неба свалился; по крайней мере никто о нем раньше ничего не слышал. Вскоре стало известно, что новый владелец Добры – простого происхождения и протестант. Это обстоятельство заставило соседей гордо отвернуться от «выскочки», осмелившегося поселиться среди аристократии. Решено было при первом удобном случае дать почувствовать Гюнтеру что «свет» не желает иметь с ним ничего общего.

К сожалению, удобный случай так и не представился. Новый владелец не делал ни малейшей попытки завести знакомство с соседями. Он не нанес никому визита, не искал встреч ни с аристократией, ни с духовенством – одним словом, совершенно игнорировал своих важных соседей. Сначала «общество» негодовало, а затем невольно заинтересовалось Гюнтером, тем более, что, по слухам, в Добре совершались чудеса.

Действительно, там со сказочной быстротой вырастали новые здания, сооружались фабрики и заводы. Новый владелец обнаружил необыкновенную предприимчивость. Чтобы приводить в исполнение свои планы, «выскочка» должен был обладать огромным состоянием, и это обстоятельство тоже немало способствовало тому, что соседи проявляли все больше и больше интереса к Гюнтеру. Не прошло года, как Добра перешла в чужие руки, и всем стало ясно, что новый владелец не только не разорится, как предсказывали раньше, а сделается самым богатым человеком во всем крае.

Гюнтер был прав, сказав, что его дом находится между аристократией и духовенством: с одной стороны к Добре примыкали поместья монастыря, настоятелем которого был один из графов Ранеков, с другой – обширные имения графа Оттфрида Ранека, владетеля майората. Хотя в округе были и другие помещики, но они совершенно стушевались перед своими высокопоставленными соседями, служившими непоколебимым авторитетом для всех местных жителей. Графы Ранеки происходили от знатных и богатых предков. В то время как представители других родовитых семей постепенно разорялись, они увеличивали свое состояние, соответственно этому росло и их могущество.

По давно установившейся традиции, наследник майората должен был непременно жениться на богатой невесте очень хорошего происхождения, чтобы придать еще больше блеска своему имени. Граф Оттфрид не избежал общей участи. Как младший сын, он не мог рассчитывать на майорат и поступил на военную службу в одну из отдаленных провинций, не мечтая о богатстве, как вдруг неожиданная смерть старшего брата сделала его наследником всего имущества. Средний брат занимал в это время влиятельное место в аристократическом бенедиктинском монастыре, и потому Оттфриду выпало счастье стать владетелем майората.

Согласно традиции, он женился на самой богатой и знатной девушке из местных дворян. Это был брак по расчету, жених и невеста не чувствовали отвращения друг к другу, но между ними не возникло и признака любви. В глазах света они представляли примерную супружескую чету, но как только светские обязанности заканчивались, они расходились в разные стороны, не делая даже попыток сблизиться. Из трех родившихся у них детей двое умерли в раннем возрасте, в живых остался лишь один сын, тоже Оттфрид, будущий владелец майората. Несмотря на свою молодость, граф Ранек младший, находившийся на службе в одном из столичных полков, имел уже большой чин.

Чтобы быть рядом с сыном, его отец и мать большую часть года проводили в столице. В имение Ранек они приезжали только на летние месяцы, куда графа Оттфрида старшего всегда влекло с самого начала весны; графиня сопровождала мужа, а их сын обычно появлялся значительно позже.

Прошло уже несколько недель с того времени, как владелец Добры привез в имение свою молоденькую сестру. Образ жизни в доме, по крайней мере с внешней стороны, нисколько не изменился от присутствия Люси и ее воспитательницы. При всем своем богатстве Гюнтер жил очень скромно. Он держал маленький штат прислуги и пользовался лишь несколькими комнатами в своем царском дворце; жизнь в нем текла мирно, спокойно, в строго установленном порядке. Однако эту тишину и порядок нелегко было сохранить, когда Люси, точно вихрь, ворвалась в жизнь брата. Внешне все шло по-старому, но в доме не было ни одного человека, ни одной вещи, которые остались бы незамеченными молодой девушкой. Начиная от строгой воспитательницы и кончая последней судомойкой, все подчинились влиянию очаровательной, ласковой Люси, наполнявшей дом смехом и веселыми проказами. Она была еще слишком ребенком, чтобы ограничиться обществом брата и воспитательницы. Ее преданными товарищами стали мальчики-подростки, сыновья управляющего, вместе с нею совершавшие всевозможные проделки. Они скоро убедились, что все сходит с рук безнаказанно, если затея принадлежит их приятельнице. Вся прислуга обожала молодую девушку, всеми силами отстаивала «свою барышню» и буквально носила ее на руках, хотя никто не был гарантирован от шалостей Люси. При виде блестящих синих глаз, радостно сверкавших на розовом детском личике, обрамленном темно-каштановыми локонами, у всех становилось как-то веселее на душе; приветливая жизнерадостность молодой девушки, словно солнечный луч, освещала все вокруг, и никто не в состоянии был сердиться на нее.

Гюнтер очень редко узнавал о проказах сестры. Дела заставляли его большую часть времени проводить, вне дома, и он не мог сам заниматься воспитанием Люси. В общем, он относился к ней очень снисходительно и только тогда накладывал запрет на какое-либо желание сестры, когда оно могло чем-нибудь повредить ей самой. Любое запрещение задевало самолюбие шестнадцатилетней девушки, считавшей себя совсем взрослой, но она уже успела убедиться, что если Бернгард сказал «нет», то ни просьбы, ни слезы не заставят его уступить.

– Нет, Люси, вы заходите слишком далеко. Я думала, что ваши проказы с домовым уже окончены навсегда и вы наконец оставите нас в покое; оказывается, вам еще не надоело дурачиться, и теперь вы пошли еще дальше в этом отношении.

Эта тирада была произнесена разгневанной гувернанткой, стоявшей в позе величайшего негодования перед своей воспитанницей. Достаточно было взглянуть на эту даму, чтобы убедиться, что она нисколько не похожа ни на одну из тех пансионских воспитательниц, о которых говорила Люси своему брату. Высокого роста, хорошо сложенная, с приятными чертами лица и светлыми, добрыми глазами, она вполне сохранила свою красоту, хотя ей было уже за тридцать. Сейчас она старалась придать себе грозный вид, но ее нотация не произвела на Люси никакого впечатления.

Молодая девушка сидела в беседке за рисованием и, казалось, была совершенно поглощена своим делом, только по временам уголки ее губ вздрагивали от сдерживаемого смеха. На скамейке возле Люси лежала маленькая собачка, которая тщетно старалась обратить на себя внимание своей госпожи.

– Ведь это прямо возмутительно, – продолжала гувернантка свою обличительную речь. – Бедная старая экономка имела неосторожность сказать, что она суеверна, и с тех пор во всем доме, во всех коридорах и темных углах начинают разгуливать привидения. Прислуга боится войти в пустую комнату, а бедная Шварц даже заболела от страха. Своими безбожными выходками вы конце концов вызовете какое-нибудь несчастье.

– А разве в замке нечисто? – с самым невинным видом спросила Люси. – Это интересно!

– Интересно? Не интересно, а отвратительно! Вы думаете, я не знаю, кто внушил негодным мальчишкам, сыновьям управляющего, мысль разыграть комедию с привидениями? Я расскажу вашему брату всю историю, и будьте уверены, что не поздоровится тому привидению, которое попадет в его руки.

– Ах, нет, не говорите ничего Бернгарду, – испуганно воскликнула Люси, – я обещаю, что привидений больше не будет.

– Ну, наконец-то вы сознались, что это – ваши шутки! – торжествующе заявила гувернантка. – Стыдитесь, Люси! Вы, взрослая девушка, шалите, как ребенок, с мальчишками. Я просто не знаю, что с вами делать. Не успею прочесть нотацию по поводу одной проказы, как за моей спиной уже совершается другая. Весь дом, к сожалению, на вашей стороне, точно вы заразили всех своими глупостями, и прислуга в заговоре с вами. Нужно иметь сто глаз и сто рук, чтобы удержать вас в границах приличия. Уверяю вас, что я не принадлежу к числу слабых и податливых людей. У меня был целый класс самых шумных, самых необузданных мальчишек, и все-таки мне легче было справляться с ними, чем с таким сорванцом, как вы. Нет уж, пусть вас воспитывает кто-нибудь другой! Я отказываюсь!

– От чего вы отказываетесь? – раздался вдруг голос Гюнтера, незаметно подошедшего к беседке.

Люси вскочила с места и бросилась навстречу брату, уронив при этом со стола папку с рисунками, так что те полетели в разные стороны.

– Бернгард, час тому назад к тебе приходил человек с письмом от барона Бранкова, – быстро проговорила она, – он хотел непременно лично передать тебе послание барона, а мы не знали, куда ты ушел. Ты не видел этого человека?

Гюнтер спокойно взял сестру за плечи и, повернув ее по направлению к столу, сказал:

– Не будешь ли ты так добра собрать прежде всего разбросанные рисунки? От чего вы хотели отказаться, мадемуазель Рейх?

Гувернантка сильно смутилась. Ее гнев и негодование совершенно исчезли, ей не хотелось жаловаться на свою воспитанницу, которая уже успела собрать рисунки и теперь стояла рядом с ней, обняв ее стан рукой и положив головку к ней на плечо.

Мадемуазель Рейх хотела освободиться от непослушной воспитанницы, но маленькие ручки крепко держали ее в своих объятиях.

– Я должна была снова сделать замечание Люси, – обратилась Рейх к Гюнтеру: – Она не хочет исправиться.

– Ну, тогда мне придется вмешаться в дело, – проговорил Гюнтер, заметивший маневр сестры. – Я вообще должен побеседовать с вами, мадмуазель Рейх; не пройдетесь ли вы со мной по саду, а Люси в это время займется своим рисованием.

Маленькие ручки продолжали обнимать гувернантку, а глаза так умоляюще смотрели на нее, что последние следы неудовольствия исчезли с лица воспитательницы. Убедившись, что та будет на ее стороне, Люси, внутренне торжествуя, села за стол и сделала вид, что углубилась в работу. Но как только брат и гувернантка исчезли из виду, она бросила рисование, посадила собачку на стол и начала играть с нею, пустив в ход зонтик мадемуазель Рейх и не думая о том, что зубы и лапы собаки не пощадят шелковой ткани зонтика.

Обладательница последнего шла в это время рядом с Бернгардом по дорожке сада. С момента прихода Гюнтера у нее совершенно изменилась точка зрения на окружающие вещи. В отсутствие хозяина дома она постоянно ссылалась на его авторитет, но стоило ему заговорить с ней, как она начинала спорить с ним по поводу каждого сказанного слова и как будто занимала какую-то оборонительную позицию. Бернгард, по-видимому, давно знал эту странную манеру гувернантки и не придавал ее враждебному тону никакого значения.