Проклят и прощен

– Об этом вы уже успели узнать? Опять вся беда в женщине! Неужели вы думаете, что я не понимаю, из-за чего вы так упорствуете? Всему виной знакомство во время путешествия из Венеции. Счастье еще, что им пришлось остаться в В., а мы должны были уехать. Потому-то вы были так сердиты всю дорогу, потому-то и теперь хотите отсюда уехать, сломя голову, рискуя навлечь гнев дяди, рискуя наследством и всей своей будущностью. О, я понимаю, в чем тут дело!

– Арнольд! Я запрещаю тебе подобные проповеди! – крикнул рассерженный Пауль. – Ты забываешь, что я уже не мальчик, которым ты мог помыкать. Мне двадцать четыре года, и я требую уважения и почтения, которые ты обязан оказывать мне, как своему господину.

– Прежде всего вам следует быть благоразумнее, дорогой мой господин, гораздо благоразумнее! – сухо ответил Арнольд. – До сих пор вы благоразумием не отличались, это мы видели в Италии, и вам нечего ломать голову над тем, откуда знает дядюшка о наших тамошних проделках: я сообщил ему всю правду.

– Ты? – От удивления и огорчения молодой человек буквально задохнулся. – Ты?

– Да, я написал барону. Я сделал это и почтительно сообщил ему, что мы близки к полнейшему разорению и что следует положить конец такой жизни. Это помогло, потому что через неделю пришло письмо, вызывающее вас сюда. До сих пор я молчал об этом – ведь иначе вы бы не приехали в Фельзенек. Да и дядюшка, как я вижу, тоже молчал. Он, может быть, думал, что мне могут быть от вас неприятности. Ведь он не знает, – и Арнольд с чувством собственного достоинства поднял голову, – в каких мы отношениях.

Столь прославляемым отношениям пришлось выдержать тяжелое испытание, так как Пауль при этом разоблачении совершенно вышел из себя. Он говорил о нежелательном вмешательстве в его дела, об интригах, о невыносимой опеке и обрушился на старого слугу со всей силой своего пылкого темперамента.

Тот выслушал все с невозмутимым спокойствием и произнес:

– Я исполнил свой долг и ничего более. Я обещал это еще покойной баронессе у ее смертного одра. Она нарочно позвала меня, чтобы сказать мне…

– Арнольд, перестань! Своими постоянными повторениями ты добьешься того, что я возненавижу память моей матери! – с чувством воскликнул Пауль, зная, что эта тема всегда была неисчерпаемой. Раз навсегда говорю тебе, что я не останусь в Фельзенеке, а если тебе придет в голову плести против меня новые интриги, то я уеду один и оставлю тебя здесь!

И, хлопнув дверью, Пауль вышел из комнаты. Арнольд смотрел ему вслед, укоризненно качая седой головой.

– И этот юнец требует к себе уважения и почтения от такого старика, как я! – с огорчением проговорил он. – Только на этот раз никакие вспышки гнева не помогут: мы останемся здесь и научимся подчиняться. Слава Богу, хоть в этом единственном пункте многоуважаемый дядюшка оказывается разумным.

С этими словами старый слуга достал ключ и, вопреки запрещению своего господина, принялся разбирать большой сундук.

Выйдя из комнаты в сильном возбуждении, Пауль прошел на террасу, тянувшуюся перед его окнами. Он был взбешен из-за поступка Арнольда, а еще более из-за приказания дяди остаться в Фельзенеке, тогда как он всеми силами рвался отсюда. Проницательные глаза старого слуги не ошиблись: прекрасная спутница занимала все чувства и помыслы молодого человека. Он приехал в В. одновременно с нею и знал, что она остановилась в местной гостинице. Тогда он решил, что и ему необходимо приехать туда же. Однако ему ничего не удалось узнать. Служанка оказалась необщительной, а Арнольд, которого он хотел употребить в качестве разведчика, вместо того чтобы повиноваться, прочел ему целую проповедь. Теперь все дело было в том, чтоб не потерять так счастливо найденного следа, и Пауль раздумывал, как и под каким предлогом удобнее устроить свой отъезд. Лучшим средством казалось ему внезапно заболеть от резкого воздуха Фельзенека. Воздух был действительно резок, но его суровое смолистое дыхание благотворно действовало на нервы молодого человека, ослабевшего в мягком, душном воздухе Италии.

Пауль стоял на приютившейся на выступе скалы террасе, с которой был виден весь громадный замок. Только здесь, в его непосредственной близости, выступал он во всем своем величии. Все эти стены, башенки и выступы, с их кажущейся неправильностью, соединялись в одно живописное целое, гораздо более величественное и грандиозное, чем прежняя крепость, хотя при постройке замка руководствовались старыми планами. Широкая каменная галерея со стройными колоннами и высокими сводами, ажурная лепка которых представляла настоящее произведение искусства, вела в старую часть замка. И здесь рука архитектора старалась по возможности щадить и поддерживать сохранившиеся части здания, в то же время препятствуя начатому временем разрушению.

Густой столетний плющ покрывал темные стены круглой башни, где помещался кабинет хозяина. Его стебли, толщиной в руку, вросли в каменную кладку и покрывали ее непроницаемой сеткой зеленых ветвей и листвы. Флигель, примыкавший к башне, также был весь покрыт плющом, но здесь он рос не так густо, позволяя видеть во многих местах еще крепкие, как железо, квадратные плиты древних стен. Замок Фельзенек, построенный на вершине скалы, господствовал над всей долиной, гордо и грозно поднимаясь к облакам, которые довольно часто спускались к нему и со всех сторон окутывали его.

И такую постройку барон вздумал возвести в этой глуши, где ее никто не видел, никто ею не восхищался, даже собственный владелец! Пауль не мог не согласиться с Арнольдом, который при всем своем уважении к барону считал, что тот не совсем в своем уме.

Молодой человек был еще занят составлением планов своей мнимой болезни и отъезда, как вдруг на террасе появился дворецкий, пришедший от имени хозяина узнать, доволен ли молодой барон своими комнатами и не желает ли он чего-нибудь.

– О, ровно ничего! Все прекрасно, великолепно! – сказал Пауль, с трудом скрывая свое дурное расположение духа. Его сердило здесь решительно все, даже спокойная речь старика-дворецкого.

– Его милость думал, – продолжал дворецкий, – что вы, может быть, предпочтете вид на равнину, господин барон, и потому назначил для вас эти комнаты.

– Я очень благодарен дяде за его заботливость, – ответил Пауль, решив как можно скорее избавиться от общества старика. Впрочем, он все-таки счел за лучшее выказать некоторый интерес к окружающей местности, и. поэтому, вооружившись подзорной трубой, стал расспрашивать старого дворецкого.

Тот давал ему необходимые объяснения кратко, но толково, называя отдельные вершины и местечки. Вид с террасы не был так дик и так полон мрачного величия, как вид из окон барона Раймонда, но тем не менее он тоже был грандиозен. Оттуда можно было видеть лишь пропасти и горные ледники, а с противоположной стороны замка была видна извилистая горная дорога, а за нею – выход из долины, открывавшийся красивым полукругом и граничивший с равниной. Понемногу скалы раздвигались, уступая место зеленым предгорьям, где там и сям виднелись отдельные хутора, церкви и целые деревушки. Горный поток здесь широко разливался, и его течение становилось спокойнее. Отсюда можно было следить за его поворотами, пока он не исчезал вдали. Эту даль сегодня окутывал туман, но вблизи воздух был так прозрачен, что окрестности были отчетливо видны на несколько миль кругом.

– Вот это – Верденфельс, – сказал дворецкий, указывая на большое село, лежащее у самого входа в долину, – а сразу за ним, на том холме – ваш родовой замок, господин барон.

– Я знаю. Десять лет назад я был там со своим отцом, – ответил Пауль, наводя подзорную трубу на видневшееся вдали обширное строение.

Оно не возвышалось, подобно Фельзенеку, среди скал и мрачных елей, а стояло на открытой возвышенности, как будто весело озирая далекую равнину. Кругом расстилались богатые верденфельские владения, окруженные многочисленными поместьями и лесами.

– И этот прекрасный дом с очаровательным месторасположением, с обширными садами и террасами совсем заброшен? – спросил Пауль, опуская подзорную трубу.

– Его старательно охраняют от разрушения, – ответил дворецкий. – Господин барон ежегодно отпускает значительные суммы на поддержание замка и садов.

– Но ведь со дня смерти своего отца он там ни разу не был?

– Ни разу.

– Странно! Тогда поговаривали, будто там произошло что-то, что сделало для него неприятным пребывание в Верденфельсе.

– Насколько я знаю, ничего подобного не произошло.

– Ничего? – переспросил Пауль, зорко вглядываясь в лицо старика. – Однако я знаю, что у моих родителей часто заходила речь об этом. Только я не могу хорошенько вспомнить, в чем именно было дело, мальчики обычно мало обращают внимание на подобные вещи. Но вы, во всяком случае, были уже тогда на службе у барона. И действительно ничего не знаете об этом?

– Решительно ничего, господин барон.

«Мне легче было бы заставить говорить камень, чем эту мумию!» – с досадой подумал Пауль, снова принимаясь за свои наблюдения, и спросил:

– А вот тот маленький белый замок, или дача, тоже принадлежит к верденфельским владениям?

– Нет, это – Розенберг, маленькое имение, принадлежащее одной вдове.

– Вдове, которой, вероятно, также за шестьдесят, – сказал Пауль; если говорить откровенно, последние слова были произнесены им только мысленно. В сущности, ему было все равно, кому принадлежит это поместье, он спрашивал только от скуки. – А как фамилия вдовы?

– Фон Гертенштейн.

Подзорная труба чуть не выпала из рук молодого человека, так быстро и неожиданно он обернулся.

– Как вы назвали фамилию?

– Фон Гертенштейн, – повторил дворецкий, удивляясь поспешности, с какой был задан вопрос, и яркому румянцу, вдруг залившему лицо молодого барона. Пауль поймал его удивленный взгляд и старался прикинуться равнодушным, что ему никак не удавалось.

– Дорогой я познакомился с дамой, носившей ту же фамилию… Молодая и очень красивая дама.

– Да, это она, – ответил дворецкий, не спуская взгляда с взволнованного лица молодого человека.

– Давно овдовела? Обычно она не живет в Розенберге? Но навещает его когда-нибудь?

На порывистые вопросы Пауля последовали холодные, сдержанные ответы.

– Мы живем в Фельзенеке очень уединенно и потому не знаем ничего о жизни наших соседей. Я только случайно узнал, что госпожу фон Гертенштейн ожидают в Розенберге на будущей неделе. Об этом сказал мне наш поверенный Фрейзинг, с которым я вчера виделся.

В порыве восторга Пауль готов был броситься на шею старому дворецкому, которого еще так недавно назвал в душе «мумией». Но поскольку сделать это было немыслимо, он вдруг стал до того любезным, каким его еще никто не видел. Он восхищался видом, комнатами, замком, и вообще всем, что его окружало, осведомился об охоте, на которую собирался на другой же день, о замковой библиотеке, которой намеревался воспользоваться для своих будущих «занятий», – одним словом, делал вид, что он в полном восторге от предстоящей жизни в Фельзенеке. Зато дворецкий стал заметно сдержаннее, хотя и не переставал быть вежливым; возможно, он и угадывал истину, а через несколько минут раскланялся и вышел.

Арнольд занимался еще раскладкой вещей, когда в комнату вошел его молодой господин, на сей раз с совершенно другим выражением лица.

– Ты еще не кончил? – спросил он нетерпеливо.

– Нет, я распаковываю большой чемодан, в котором уложен весь ваш гардероб, – заявил Арнольд с ударением и встал перед своим господином в позе нападающего. Но этот маневр оказался излишним, потому что Пауль с неожиданной снисходительностью отнесся к непослушанию слуги.

– Продолжай! – отвечал он. – Я много думал о нашем разговоре и пришел к заключению, что ты прав.