Сатанисты ХХ века

– Не то я разнервничаюсь перед последней сценой до потери способности владеть собой… Эта сцена в темнице чуть ли не самая страшная во всей немецкой поэзии.

– И самая красивая, – заметил старый идеалист-директор.

– Да, конечно… Но, боже, как она трудна! Сколько работы нужно мне было для того, чтобы овладеть дивными стихами настолько, чтобы позабыть об их трудности и произносить слова Гете так, как будто они только что пришли мне в голову, и даже не мне, а сумасшедшей Маргарите… Помните, директор, сколько мы с вами работали над этой ролью?..

– Да, вы были прилежной ученицей, Ольга, и надеюсь, останетесь прилежной и добросовестной артисткой и здесь, в императорском театре в Берлине.

Ольга вздохнула.

– Не говорите так уверенно, директор… Как знать, суждено ли мне остаться здесь?..

– Ну, еще бы, – вмешалась Гермина с непоколебимой уверенностью. – После твоего успеха…

– Венский успех был не меньше этого, – пошептала Ольга. – Однако…

– Ты все еще помнишь эту глупую старую историю, – пожимая пышными плечами, проговорила Гермина. – Охота тебе думать о скучном Бург-театре.

– И рада бы не думать, да не могу… И знаешь почему? Ты видела, кто сидит в директорской ложе?

Гермина вспыхнула.

– Конечно, видела… И даже заметила красноречивые взгляды в мою сторону, но все это еще не доказывает справедливости твоего странного подозрения… Вы знаете, директор, что Ольга считает своими злыми гениями двух англичан, сидящих в директорской ложе…

– Знаю, – спокойно ответил Гроссе, – но надеюсь, что на этот раз милость императорской четы перевесит всевозможные «влияния».

В полураскрытую дверь постучали.

– На сцену, фрейлейн Ольга… – раздался голос режиссера. – Сейчас ваш выход…

– Пойдемте, доктор. Посмотрим последнюю сцену Ольги и вернемся вместе, когда занавес опустится.

Гермина схватила старика под руку и исчезла с ним между кулисами.

Ольга медленно прошла на свое место, ожидая, пока поставят декорацию темницы.

Кончилась последняя сцена… Восторженные зрители бешено аплодировали, вызывая Маргариту и Фауста. Три раза выходили артисты рука об руку, и каждый раз восторженные крики встречали и провожали их.

Но дороже криков и аплодисментов для Ольги было расстроенное лицо императрицы, вытиравшей слезы.

Император громко аплодировал, стоя у самого барьера ложи, так что публика видела, как он вернулся к своей супруге и, взяв с ее колен небольшой букет фиалок, что-то тихо сказал ей. Императрица улыбнулась и, сняв с мизинца бриллиантовое кольцо, протянула его супругу, который быстро продел в это кольцо букет и, перегнувшись за барьер ложи, бросил его к ногам прелестной Маргариты.

Маргарита низко поклонилась по направлению императорской ложи, поднося к губам кольцо императрицы.

Сидящий первым у барьера лорд Дженнер наклонился к своей хорошенькой черноглазой жене и, взяв из рук ее большой букет пунцовых роз, дважды обернул вокруг стеблей великолепных цветов тяжелую золотую цепочку, усыпанную рубинами, которую молодая испанка поспешно сняла со своей обнаженной смуглой ручки, и бросил букет на сцену.

Всякому энтузиазму бывает конец. Аплодисменты замолкли. Огни в зрительном зале потухли, и только сцена еще оставалась освещенной. Здесь собралась целая группа вокруг дебютантки, с директором императорских театров во главе, почему электрики почтительно ожидали, не смея оставить в темноте свое «начальство».

Кроме этого «начальства», рассыпавшегося в комплиментах «прелестной артистке», очаровавшей их императорские величества, которые, уходя, еще приказали передать дивной Маргарите свое удовольствие ее великолепной игрой, возле Ольги собрались ее старые друзья: Гермина Розен и директор Гроссе, и новые «почитатели», имеющие право входа за кулисы. Между ними выделялись Фауст – Матковский и Мефистофель – Граве.

В числе этих же почитателей находился и старый наш знакомый, Карл Закс, театральный агент, приехавший, по его словам, нарочно из Вены, чтобы полюбоваться Бельской, и его берлинский «коллега» Адам Бентч, явившийся «поздравить дебютантку с успехом» и тут же представивший ей двух влиятельных критиков имперской столицы, доктора П. Миндау из «Берлинского листка» и доктора И. Вальдау из «Берлинской газеты», оказавшихся, по их словам, без ума от прекрасной Маргариты.

Рассеянно отвечала Ольга на комплименты.

Внезапно ее точно толкнуло что-то. Она вздрогнула и подняла глаза. Перед нею стоял один из «фатальных» англичан, лорд Дженнер, почтительно спрашивая – «узнала ли его прелестная дебютантка, которой он имел счастье любоваться три года назад в венском Бург-театре?»

Разбитые ролью нервы артистки не вполне подчинялись ее воле, так что она ответила резче, чем сама хотела бы:

– Мне было бы трудно не узнать вас, милорд. Я вижу вас не в первый раз.

– Ах да, как же, – согласился красивый англичанин. – Если не ошибаюсь, я уже имел счастье любоваться вами в Аугсбурге и Базеле…

– Как раз перед тем, как мои контракты с Мюнхеном и Висбаденом оказались нарушенными. Ваше присутствие приносило мне несчастье, милорд.

– Конечно, против моей воли, прекрасная Маргарита, – все так же спокойно и любезно заметил англичанин.

– Само собой разумеется, милорд, – быстро ответила Ольга.

Лорд Дженнер склонил красивую голову перед обеими артистками и исчез в темных кулисах.

Гермина Розен напомнила своей подруге о ее обещании ужинать у нее после дебюта.

– Мамаша уже поехала домой все приготовить, я же осталась, чтобы довезти тебя в своей карете! – докончила она. Ольга поморщилась.

– Знаешь что, ты не сердись на меня, но, право, не лучше ли нам поехать куда-нибудь в ресторан?..

Гермина сказала:

– Но как мне быть с принцем? Ведь я обещала ему познакомить тебя с ним за ужином. Надеюсь, ты позволишь мне привезти его в ресторан, вместе с Анной Дель-Мора, нашей первой балериной.

– Буду очень рада, если ему не будет неловко в обществе актеров.

– Напротив того, он будет рад. А ты кого же пригласила?

– Прежде всего, моего милого старика, директора, с сыном, профессором истории в здешнем университете, – ответила Ольга.

– Затем мы, грешные, – вмешался Фауст, уже успевший «сбегать переодеться» и сменить поэтический средневековый костюм на прозаический пиджак и крылатку, которые, впрочем, не мешали ему оставаться «красавцем Матковским», любимцем берлинских дам. – Я и сам наш обер-режиссер Мефистофель – Греве, плененный Маргаритой вопреки Гете.

– Не пугайте меня, Матковский, я ужасно боюсь строгих режиссеров, – смеясь, заметила Гермина. – А еще кто?

– Еще два критика, которых ты, конечно, знаешь: доктор Миндау и доктор Вальдау. Они просили позволения приехать. Отказать было неловко. Наконец, тоже вероятно знакомые тебе, Карл Закс и только что представленный мне берлинский его коллега Адам Бентч. По правде сказать, эти сами навязались, – прибавила Ольга вполголоса.

– Не беда… Нужные люди! – заметила Гермина. Так я поеду за Дель-Мора. Принц будет ждать меня у Кранцзера…

И Гермина проскользнула в уже потемневшие кулисы, а оттуда к выходу, возле которого дожидалась ее маленькая каретка, запряженная красивым сильным рысаком.

Бельская быстро переменила костюм на белое кашемировое платье и через четверть часа, в свою очередь, выходила на улицу через так называемый «актерский» подъезд. Площадь уже опустела. Дебютантку не ожидала восторженная толпа, как в Вене. К артистке подошли только две мужские фигуры. Один из них, старик с длинной белой бородой, был директор Гроссе, сопровождавший свою любимую ученицу в Берлин; другой – высокий и статный молодой человек с красивым и выразительным лицом и густыми темно-русыми кудрями, падающими на высокий белый лоб. Удивительное сходство с отцом сразу выдавало сына директора Гроссе. Старик подвел молодого человека к артистке.

– Надеюсь, ты извинишь меня, Ольга, что я представляю тебе моего старшего сына без соблюдения светских формальностей.