Сатанисты ХХ века

– Нет, нет, я не переживу этого разочарования! – твердила она. – После всего, что было, после такого невиданного успеха, как твой, после формального обещания самого «интенданта» и вдруг… отказ! Отказ в третьем дебюте! Это неслыханное оскорбление! И я не понимаю, как ты можешь оставаться спокойной, Ольга!?

– Приходить в отчаяние никогда не следует, особенно в тех случаях, когда ничего ужасного, в сущности, не произошло…

– Что ж, ты находишь естественным отказ в третьем дебюте после твоего успеха в первых ролях? После всего, что о тебе писал Шпейдель?

Ольга улыбнулась, но улыбка вышла невеселой.

– Доктор Шпейдель был очень добр ко мне и расхвалил выше меры, но другие критики находят, что я недостаточно правильно говорю по-немецки. Может быть, они и правы.

– Неправда! – воскликнула Гермина. – Смешно читать подобные глупости! Да и не о тебе родной речь, а и обо мне. Что ж, и у меня иностранный акцент нашли, у венской-то уроженки? Нет, все это – интрига! Марта Нессели недаром сидела как пришибленная, когда ты играла Маргариту, а ее обожатель недаром приятель г-на «интенданта».

Ольга Бельская задумалась на минуту. Слово «интрига», произнесенное маленькой приятельницей, пробудило в ней смутное воспоминание… Но, странное дело, ей припомнилась не хорошенькая актриса – в «коронных» ролях, в которых она дебютировала, а невысокий худощавый господин, в безукоризненном фраке, со звездой на груди и с чисто жидовским типом умного, болезненного лица: Адольф Блауштейн, знаменитый австрийский банкир, так усердно ухаживавший за красавицей-консерваторкой во время последнего ученического спектакля. Припомнился Ольге и великолепный кружевной веер с бриллиантом-шифром, поднесенный ей этим архимиллионером, и невольно сорвавшийся с ее губ ответ: «я не продаюсь, барон… особенно жиду…»

Боже, какой злобой сверкнули впалые черные глаза еврейского банкира, не нашедшего ответа на ее полусознательную дерзость, но смерившего ее долгим злобным взглядом… Не в этом ли взгляде следовало искать объяснения нарушения словесного условия, почти официально заключенного между дебютанткой и дирекцией венского придворного театра после ее сенсационного успеха в ролях Геро и Гретхен? Влияние жидовства велико везде, особенно же в Вене. И, как знать, не были ли два англичанина, присутствовавшие при еще более дерзком ответе русской актрисы второму влиятельному еврею-банкиру, Альфреду Цвейфусу, – не были ли они агентами, исполнителями еврейской мести? Ведь они были ей представлены самим графом Хохбергом, всемогущим «интендантом» королевско-императорских австрийских театров…

Но в таком случае, чем же объяснить нарушение условия дирекции Бург-театра с Герминой Розен, которая ни на какую дерзость не была способна, и к тому же сама была еврейкой, или по меньшей степени, дочерью еврейки, близкой к отцу того самого Цвейфуса, которого так остроумно «обидела» красавица дебютантка.

– Скажи мне, Гермина, – неожиданно обратилась Ольга к своей молодой подруге, нетерпеливо расхаживавшей по комнате. – Скажи мне, не встречала ли ты еще раз этих англичан, – помнишь тех, которых граф Хохберг привел к нам в уборную во время представления Геро?

При этом вопросе легкий прозрачный румянец на нежном личике Гермины Розен сменился яркой краской, а ее черные глазки заблестели.

– Конечно, видела – ответила она. – По крайней мере, одного из них, лорда Дженнера… Он приехал с визитом к мамаше после моего дебюта, и представь себе зачем?.. Я даже удивилась, да и мама тоже. Лорд Дженнер советовал мне бросить неблагодарную Вену и отправиться в Америку, где актрис с такими талантами, как у нас с тобой, на руках носят и золотом засыпают…

Выражение недоумения появилось на прекрасном задумчивом лице Ольги.

– Значит, и тебе предлагали ангажемент в Америку, как и мне? – спросила она. – Странно…

– Почему же странно, милая барышня? – неожиданно раздался мужской голос за спиной молодых девушек.

Обе вздрогнули и обернулись навстречу двум старикам, со снежно-белыми кудрями и удивительно почтенными лицами.

Один из этих стариков носил министерские бакенбарды и элегантный светлый костюм, немного моложавый для его лет. Но к внешности известного агента все давно уже привыкли, нимало не удивляясь его пристрастию к розовым галстучкам и коротеньким пиджачкам. Под стать костюму, противоречащему возрасту, было и лицо Карла Закса, почтенности и степенности которого противоречили лукавые и пронзительные глаза, вызывающие какие угодно чувства, только не уважения, подобающего 65-летнему старику. Карл Закс был очень популярен в артистических кругах Вены и Берлина и являлся желанным гостем в доме каждого актера или актрисы.

Спутник его был не менее популярной личностью, хотя по другим причинам. Это был высокий статный старик тоже лет 65, с длинной окладистой серебристой бородой и добрыми голубыми глазами. Одет он был в длинный черный сюртук с черным же галстуком. Август Гроссе был тоже знаменитостью театрального мира, всем известным и всеми любимым провинциальным директором. Вся Германия знала и ценила этого умного и доброго старика, заслужившего безграничное уважение и горячую благодарность бесчисленных молодых актеров, которым он облегчал первые шаги на сцене, воспитывая их в своей труппе и подготовляя для более крупных сцен.

Молодые девушки хорошо знали обоих случайно встретившихся на лестнице стариков и потому не особенно удивились их неожиданному появлению.

– Надеюсь, прекрасная мамзель Ольга простит мне мое появление из-за кулис в самую интересную минуту… Вы были так углублены в ваши размышления, что не слыхали ни нашего звонка, ни наших переговоров с вашей добрейшей хозяйкой, указавшей нам путь сюда, в царство красоты и таланта.

Театральный агент говорил напыщенным слогом человека, желающего казаться совершенно благовоспитанным и утонченным. Для артистов, имеющих дело с венским агентом, достаточно было того, что «директор» Закс был редким исключением среди остальных агентов (в большинстве случаев евреев), слишком откровенно смотрящих на актеров и особенно на актрис, обращающихся к ним, – как на живой товар. Карл Закс, наоборот, щеголял вежливостью и отеческим отношением к своим клиенткам. И за это любили его, и молодые артисты охотно следовали его советам.

– Итак, вы находите, что приглашение в Америку вещь выгодная? – спросила Ольга, усадив своих гостей, и придвинула к ним ящик с русскими папиросами.

– А почему бы и не так, прекрасная Геро? – мягко и убедительно заговорил театральный агент. – Контракт, предлагаемый вам дирекцией театра в Мильвоке, мог бы соблазнить даже старую знаменитость, не только молодую начинающую артистку. Иначе я не посоветовал бы вам принять это предложение и не приехал бы сегодня повторить этот совет.

– А я отвечу вам сегодня то же, что ответила вчера, и даже еще более решительно: нет, нет и нет… И знаете почему? – серьезно возразила Ольга. – Меня упрекают в неправильном выговоре, не так ли?.. Следовательно, я должна исправить этот недостаток. Но разве возможно сделать это, живя между иностранцами? В Америке я могу только еще хуже испортить свой немецкий язык.

Театральный агент покачал головой.

– Вы слишком добросовестны, мамзель Ольга, – неодобрительно заметил он. – Если бы ваш акцент был действительно так силен, чтобы помешать вам иметь успех, то вас, конечно, не приглашали бы в Мильвоке.

– В таком случае кому же понадобилось устроить интригу, разрушившую наш ангажемент в Бург-театре? – неожиданно вымолвила Гермина Розен. – Не подумайте, что я о себе беспокоюсь, господа. Моя мамаша всегда была против моего поступления в Бург-театр, где начинающим платят такое маленькое жалованье. Она уступила только моим просьбам да советам Ольги. Но теперь, когда мой ангажемент расстроился, мамаша положительно ликует, получив возможность принять предложение директора Яунера, который ставит новую феерию и приглашает для нее специальную труппу. Я возмущаюсь за Ольгу, которая играет лучше всех старых венских актрис и которую кто-то не хочет допустить на придворную сцену.

Старый провинциальный директор, до сих пор молчавший, неожиданно обратился к Ольге:

– Вы рассуждаете совершенно правильно, мамзель Ольга. Я также не советовал бы вам уезжать в Мильвоке, хотя бы потому, что вам, как иностранке, все-таки нужно больше времени и труда для подготовки каждой новой роли. В Америке же ставят новые пьесы чуть не каждый день, и много, если с двумя репетициями. Поэтому вам, несомненно, трудно будет выдержать целый сезон, в особенности при невозможности заранее подготовить роли в неизвестных пьесах.

Карл Закс сделал невольную гримасу.

– Вот это уж нехорошо, старый друг, отбивать хлеб у рабочего человека, – шутливо заметил он. – Если вы будете мешать мне заключать контракты, то мне придется закрывать лавочку… А я был так уверен в согласии нашей прелестной Геро, что заранее написал проект контракта, и даже принес его с собой.

– Напрасно беспокоились, директор, – спокойно заметила Ольга. – Если я отказалась от столь же лестного, как и выгодного, предложения, то именно потому, что предвидела те артистические трудности, существование которых подтвердил мне только что директор Гроссе.

– Но, в таком случае, что же вы намерены предпринять, милая барышня? Дело идет к лету, надо же вам решиться на что-нибудь, не то, пожалуй, останетесь без ангажемента на будущую зиму.

Хорошенькая Гермина снова вмешалась в разговор:

– А я советую Ольге плюнуть на все серьезные театры и поступить к Яунеру вместе со мной. Во-первых, мы будем вместе и докажем противной дирекции Бург-театра, что в ней не нуждаемся и что публика нас ценит справедливей, чем они. А, во-вторых, Яунер ставит дивную феерию, переделанную из сказки Андерсена «Воронье гнездо». Там две главные женские роли, одна лучше другой. Для одной он пригласил меня, а для другой, сильно драматической роли, он очень бы хотел заполучить Ольгу… Он сам просил меня уладить это дело и убедить тебя переговорить с ним. Я, конечно, обещала сделать, что могу, и буду бесконечно счастлива, если ты согласишься. Право, соглашайся, Ольга…

– Вам бы театральным агентом быть, милая барышня, – любезно заметил Закс. – Вы кого угодно убедите…

– Только не меня, – серьезным голосом перебила Ольга. – Ты не сердись на меня и не огорчайся. Но начинать карьеру у Яунера значит навсегда отказаться от серьезной сцены. Если я бросила родину для того, чтобы учиться и сделаться настоящей серьезной актрисой, если я имела терпение два года не прочесть ни одной русской книжки, не сказать ни слова на родном языке, чтобы приучиться даже думать по-немецки, то, согласись, было бы по меньшей мере нелогично бросать теперь серьезное искусство только потому, что кто-то или что-то помешало моему успеху. Быть может мне, действительно, надо еще год учиться по-немецки… Что ж, я так и сделаю и пойду просить ангажемента не у Яунера, а вот у директора Гроссе. Его привела ко мне сегодня сама судьба. Быть может, он не откажется взять меня в свою труппу и заняться со мной так же, как он занимался со столькими другими начинающими актерами и певцами, ставшими теперь известными артистами.

Старый агент чуть не подскочил от удивления.

– Но позвольте, милая барышня… Мой старый друг Гроссе извинит меня. Он знает мое уважение к нему и мое доверие к его методе и его мнению. Но зачем же вам тратить год или два в маленьком провинциальном театре, в каком-то Аугсбурге?..

– Лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме, сказал Цезарь, а он был не глупей нас с вами, – улыбаясь, ответила Ольга. – Если директор Гроссе не откажет мне в советах, то я, конечно, выдержу сезон не хуже другой.

Умные, добрые глаза старого директора засветились радостью.

– Советы мои к вашим услугам, милая барышня. Поверьте, я душевно рад, тем более что артистки на ваши роли у меня еще нет. Но я должен заметить одно: бюджет моего театра весьма ограничен.

Ольга Бельская весело засмеялась.

– Ну, это вопрос второстепенный. По счастью я имею возможность прожить безбедно два-три года, и даже сделать себе нужные костюмы. Поэтому назначайте мне содержание, какое сами хотите, милый директор. Я заранее на все согласна…

В Берлине

Прошло три года…

Снова встречаем мы наших артисток, но уже в роскошном будуаре прелестного маленького особняка на одной из лучших улиц Берлина, огибающих знаменитый городской парк Тиргартен. В этой роскошной вилле живет Гермина Розен, «звезда» одного из многочисленных частных берлинских театров, сверкающая красотой, нарядами и бриллиантами более чем драматическим талантом.

Три года – время немалое для молодой девушки, и для молодой артистки в особенности. За три года женщина может многому научиться, и еще больше позабыть, не исключая и детски чистых увлечений любовью и дружбой.

Но, как это ни странно, симпатия, связывавшая двух столь мало схожих учениц венской консерватории, все же сохранилась, несмотря на трехлетнюю разлуку. И теперь Бельскую, только что приехавшую в Берлин, встретила на вокзале Гермина Розен. С величайшим трудом удалось русской артистке отвоевать себе право поселиться в гостинице «Бристоль», а не в прелестном «апартаменте», приготовленном для нее подругой в своей роскошной квартире.

В виде вознаграждения Ольга обещала приятельнице обедать у нее в тот же день и провести вместе целый вечер.