– Княгиня еще не стала христианкой, а значит, Христу пока нечего ей прощать, – заметил Мистина, которому этот поворот разговора понравился не больше предыдущего.
Едва взглянув на него, Савва продолжал пристально смотреть на Эльгу из-под бровей, еще довольно темных, и его взгляд почему-то смущал ее. Сейчас она заметила на его правом виске старый шрам из двух белых рубцов и подумала: немало пережил этот царьградский лев, норманн родом, но истинный ромей по образу мыслей.
– Я получил эту отметину очень давно, – Савва заметил ее взгляд и прикоснулся пальцем к шраму, – более двадцати лет назад, когда мы под началом доместика Иоанна захватили Мелитену. Я сам тогда еще был язычником, но дал обет стать христианином, если Господь сохранит мне жизнь и поможет оправиться от раны. В те времена я убедился, как много Бог дал избранному им народу ромеев. Вы сами уже видели немало из Его благодеяний, и с каждым днем будете видеть их все больше и больше. Я сам многое покажу тебе, королева, если только логофет дрома не станет возражать… Но у меня есть средства сделать его покладистым, – Савва усмехнулся. – И с того дня я ни разу не пожалел о своем решении. Вступая в семью христиан, ты становишься бойцом сильнейшего в мире воинства, чье наследие будет велико: на земле – это золото и почести, а после смерти нечто большее – спасение души и царствие небесное. Ты, королева, достаточно умна, чтобы понять все эти преимущества. Я вижу это по твоим глазам.
Эльга не ответила, лишь слегка наклонила голову. Не слишком ли много он пытается увидеть в ее глазах? Мистина, судя по застывшему лицу, тоже находил, что гость позволяет себе лишнее. И вот-вот скажет об этом вслух…
– Мы благодарны вам за внимание и за рассказ, – со сдержанной любезностью произнесла Эльга: пришла пора заканчивать беседу, пока чего не вышло. – И непременно обсудим ваши предложения с послами моего сына и других наших конунгов и хёвдингов.
Когда гости удались, Мистина пошел провожать их до дверей. Отроков Эльга отпустила в сад – ясно же было, что им не терпится сбросить кафтаны и обсудить услышанное между собой, не стесняясь в выражениях, – а сама осталась сидеть в триклинии, обмахивая шею концом убруса. В месяц кресень и в Киеве жара, а здесь она в своем белом платье из тонкой шерсти едва не таяла.
Вернулся Мистина, на ходу расстегивая мелкие золотые пуговки на полураспашном кафтане. На ходу расстегнул пояс, стащил через голову кафтан, бросил своему отроку, сделал бровью знак: унеси. Сел напротив княгини, подул себе за пазуху.
– Видела у этого, – он кивнул назад, вслед ушедшим, – хёвдинга корабельного вся рожа в шрамах? Это его «греческим огнем» когда-то обожгло. От него такие же отметины остаются.
– Он не всегда воевал на стороне греков?
– Похоже. Неудивительно, что этот Савва, он же покойный Торгейр, так складно пел. Судя по платью, мечу, поясу и перстням, этому соловью седоватому добра перепадает немало. Но, честно говоря, если я пытаюсь представить, как буду в Олеговой гриднице уговаривать людей послужить василевсу, который возьмет всю добычу себе, а уж потом наградит их, как посчитает нужным, то чувствую себя дурак дураком. Будешь говорить с самим василевсом: наши условия обычные – мы сами правим своими дружинами, выполняем то, что нам поручат, и владеем тем, что захватим… Слушай, как бы нам тоже шелковые кафтаны справить, а то упаримся здесь совсем.
* * *
Через три дня отроки доложили, что Эльгу просит принять помощник Саввы Торгера – оптион Даниил. Его прислали предупредить, что завтра этериарх будет сопровождать в палатион Маманта очень важное лицо: патрикия Артемия Конда – логофета дрома. Аудун и другие купцы ранее объясняли Эльге, что именно через его людей ведут все дела, но самого боярина-патрикия купцы никогда не видели: это был слишком важный чин, чтобы лично общаться с каким-то торговцами, да еще варварами. Купцы в своем «страхонесе», или подворье, уже вовсю принялись за дела: ездили в город, искали покупателей на меха, мед и прочее, приглядывались и приценивались к тому, что хотели купить, приходили советоваться к Эльге и другим хозяевам товара. Ее же настоящие дела пока не двигались с места, но тут купцы не могли помочь: в царский дворец, где это все решается, им ходу не было.
Зато они доставили выменянный на куниц гладкий шелк – простой, из городских лавок, и женщины сели шить платья и кафтаны для дома. Наряды для дворца они привезли с собой, но оказалось, что в тонких шерстяных платьях тут можно умереть от жары. К счастью, бобры, куницы и особенно соболя здесь стоили куда дороже, чем дома, а Эльга привезла про запас, понимая, что при содержании такой оравы могут возникнуть самые неожиданные расходы.
Благодаря новости Даниила Эльга вздохнула с облегчением: она уже стала бояться, не забыл ли про них василевс. Может, прихворнул? – говорили русы между собой. – Или на войну уехал? Хорошо, что им дали отдохнуть с дороги, но пора бы уже и повидаться, о делах поговорить. Посмотреть, как виноград растет, конечно, любопытно, однако не для этого они такой ордой волоклись на другой конец белого света! Княгиня надеялась, что если завтра они обо всем условятся с боярином, то на днях можно будет встретиться и с царем.
– Этериарх поручил мне передать еще кое-что, – почтительно добавил Даниил, устремив на Эльгу доверительный взгляд.
– Что же?
– Патрикий Артемий – скопец. Многие русы презирают таких людей и считают их пригодными только для… – парень запнулся, – непристойных утех, но тебе следует знать: в Романии оскопление ничуть не вредит чести и не мешает занимать высокие должности.
– Ведь евнухи земными страстями не мучимы и потому ангелам Божьим подобны, – вставил отец Ригор.
– Среди прославленных полководцев или царедворцев немало скопцов, – добавил Даниил. – На иные должности при особе василевса назначают только скопцов, и они при нем в большую силу входят.
– Это почему? – полюбопытствовал Мистина. – За жену опасается?
– За себя, – светловолосый парень сдержанно улыбнулся.
– Что?
– Греки считают, что обычный мужчина может сглазить василевса. А скопец не может – у него же силы нет… Поэтому при спальне, при платье и прочих таких делах – только скопцы. Василий Ноф, паракимомен, то есть старший спальник, тоже скопец, и он же царев самый главный помощник и советник по всем делам. Иосиф Вринга был препозитом Мега Палатиона, то есть правил всеми приемами и пирами, а с нынешней весны он сакеларий и старший кораблеводитель. Также и Артемий – будет неразумно показать, что тебе, княгиня, или твоим людям неприятна эта его… особенность. Так мне велел передать этериарх.
– Вот не думал дожить до такого: говорить о делах с какой-то… мужебабой! – воскликнул Претибор, посол Грозничара черниговского.
– Ну а он не думал дожить до того, чтобы вести переговоры с женщиной, – напомнил Алдан.
– Передай твоему хёвдингу нашу благодарность, – сказала Даниилу Эльга. – Радольв, предложите гостю вина.
Даниил поклонился, и Святославовы отроки увели его. Пусть поболтают между собой: здесь полезны любые связи, особенно с людьми, понимающими северный язык.
Когда царевы мужи вступили в триклиний, Эльга ждала гостей, сидя в дальнем конце покоя. Там было устроено нечто вроде открытой клети с округлыми стенами, куда вели две широкие, невысокие ступени из рыжеватого пятнистого мармароса. Небольшое внутреннее пространство освещали два оконца в толстенной стене. Эльга приказала передвинуть туда большой ларь, украшенный резной костью. На него положили пару подушек, и Эльга сидела на нем, принимая гостей, как у себя дома. С возвышения в конце открывался хороший вид на весь покой и людей за столами.
Встречи с важным царедворцем она ждала с волнением и некоторой тщательно скрываемой растерянностью. Мужчина, который на деле вовсе не мужчина, ей казался кем-то вроде оборотня. Или даже не совсем живого. Однако Артемий – человек очень влиятельный. После окаменевших людей на верхнем ярусе вид мужика без снасти она как-нибудь перенесет, успокаивала себя Эльга. Он же в портках, снаружи ничего не видно, только вот бороды нет.
Сама Эльга смотрелась достойной хозяйкой этого изящного беломраморного покоя – в белой шелковой далматике с голубой отделкой и жемчужным шитьем, с белым убрусом на голове, с длинными моравскими подвесками на очелье. Даже во взгляде Артемия, никогда не знавшего влечения к женщине, при виде нее промелькнуло если не одобрение, то во всяком случае любопытство.
Логофет дрома, носивший высокое звание патрикия, оказался рослым, плотным, если не сказать тучным мужчиной средних лет; еще не старым, но вида не слишком свежего. Черты полного лица выглядели оплывшими, но хранили выражение горделивой важности. На седоватой коротко стриженной голове сидела высокая округлая шапка, сплошь шитая золотом. Его сопровождал десяток воинов и еще какие-то люди без оружия, одетые более скромно.
– Да благословит Бог этот дом и его гостей! – Голос у гостя оказался слишком высоким для человека такого крупного сложения. – С твоим приездом, архонтисса, этот палатион стал дворцом чудес! Клянусь головой василевса! Я повидал в жизни многое, но ни разу не видел, чтобы в тронной апсиде кто-нибудь сидел… на сундуке!
– Где? – не поняла Эльга.
– Известно ли тебе, что это – место для трона?
– Нет, – Эльга улыбнулась. – Трона здесь не было. Но я сразу поняла, что это место для меня.
– Конечно, его не было. Трон Михаила вынесли, когда решили поместить тебя и твоих людей в этот дворец. Кто же мог догадаться, что бойкие русы сами восполнят недостаток убранства!
По левую руку от Эльги уселись на длинной лавке женщины свиты, а по правую – послы. Ее племянник, ныне древлянский князь Олег Предславич, княгинин зять Мистина – киевский воевода, Алдан, через брак с Предславой Олеговной вошедший в круг княжьей родни, Соломир Дивиславич – воевода вышгородский, его двоюродный брат Колояр Держанович. Молодые воеводы Войко – зять Мистины, Одульв – сын воеводы Ивора, почти полтора десятка лет назад ездившего послом в Царьград от Ингвара. Святослав прислал пятерых, кому доверил говорить от своего лица: двоюродного брата Улеба Мистиновича и ближних гридей: Стейнкиля, Градимира, Радольва и Добровоя. В глазах своих приближенных Эльга с беспокойством заметила брезгливое любопытство, будто перед ними сидел не высокопоставленный царедворец, а говорящая жаба. И с тревогой подумала: а что если и у нее самой такой же взгляд?
Она попыталась расслабить лицо и придать взгляду приветливость, но, к счастью, Артемий был слишком преисполнен сознанием собственной важности, чтобы вглядываться ей в глаза.
– К нам в первый раз приехала женщина-игемон, и поэтому требуется обсудить порядок твоего представления августу, – объявил патрикий, тоже усевшись.
– Как ты меня назвал? – удивленная Эльга нахмурилась. – Гиги… гиге…
– Игемон, – повторил Артемий. – Ведь среди твоих спутниц есть другие архонтиссы?
– Да, – Эльга глянула на своих женщин, которые внимательно рассматривали узорный шелк синей далматики Артемия и гладкий – малинового плаща с квадратной золотой нашивкой на груди. – Мои родственницы, княгини других русских земель.
– Но они подчинены тебе?
– Да. Вот это – моя родная сестра Володея, княгиня земли Черниговской. Это – Прибыслава, моя двоюродная внучка, княгиня земли Смолянской. Это моя двоюродная сестра Ута, она была в прошлом замужем за Дивиславом, князем ловацким. Ее нынешний муж – Мистина Свенельдич, мой первый воевода и советчик.
Подручные Артемия торопливо царапали палочками по восковым дощечкам: записывали важные сведения.
– Ярослава – жена моего племянника Олега Предславича, княгиня древлянская. Это – их дочь Горяна. Это – Предслава Олеговна, старшая дочь моего племянника, она была княгиней древлянской в прежние годы.
Асикриты подняли на нее удивленные взгляды, не понимая, как мать унаследовала княжество за живой дочерью, но Эльга не стала объяснять: их какое дело?
Таким порядком Эльга рассказала обо всех своих спутницах и наиболее знатных спутниках, после чего Артемий задал главный вопрос:
– Кто из вас двоих является главным архонтом Росии – ты или твой сын? Он ведь уже взрослый?
– Мы оба главные. Много лет назад, еще пока мой сын был ребенком, Ингвар признал нас двоих своими соправителями. Это было нужно, чтобы утвердить равные права на Киев за моим и за его родом. Мы с сыном были соправителями Ингвара, а теперь мы – соправители друг друга.