Колодец старого волхва

Медвянка тем временем отбежала по стене подальше и притворилась, будто наблюдает за женщинами на жальнике и знать не знает никаких десятников со сломанными носами. В последние дни она сомневалась, не слишком ли сильно одолжила Явора подаренным платочком, и решила держаться с ним построже и попрохладней.

Поклонясь Надеже, Явор подошел к ней.

– А ты что же, душа-девица, родичам пирогов не печешь? – спросил он, поздоровавшись.

– А моих тут нет никого, – беспечно ответила Медвянка. – У меня деды-бабки под Вышгородом схоронены. А пока в Белгороде живем, у нас никто не помер, только дядька, материн брат, да и он не здесь… А ты-то чего по стене гуляешь? Или тебе службы мало? Так пошел бы людям помог, – Медвянка насмешливо кивнула вниз, где Громча и Сполох вдвоем тащили волокушу с землей. – Что же твоей силе зазря пропадать?

– Моя-то сила не пропадет, у меня дело иное, – сдержанно ответил Явор и замолчал.

Этими словами Медвянка напомнила ему самые горькие обиды, самый тяжкий день, когда он готов был бежать от нее хоть в чудской поход. Но она была слишком хороша, красота ее слишком влекла, делала незначительной и боязнь отказа, и опасность новых насмешек. Явор помнил, как она смехом отвечала на его слова о любви, но теперь у него был ее платок – знак приязни, повод к надежде. И в прошлые годы – на весенних игрищах в роще, на зимних посиделках у боярыни Зориславы – Медвянка играла с ним, что-то недосказанно обещала лукаво-ласковыми взорами, но потом ускользала, как белка, ничего не позволяя и оставляя в той же растерянности. Явора измучило это метанье, и история с чудским походом истощила его терпенье. Подаренный платочек сильнее, чем все прежнее, повеял на него теплым ветром надежды, и Явор устремился вперед, не в силах больше ждать и мучаться сомнениями. Так он кабану на загривок прыгал: удержусь – моя взяла, не удержусь – затопчет, знать, судьба!

– Ладно, не смейся! – примирительно сказал Явор, и голос его внезапно стал глуховатым и прерывистым. – Ты меня давеча выручила, платок дала – хочу теперь тебе в ответ подарок подарить. Посмотри-ка.

Чуткий слух Медвянки уловил перемену в его голосе, и она догадалась – для нее приготовлено что-то необычное. Глаза ее заблестели любопытством, она оторвалась от проема заборола и повернулась к Явору.

Он показал ей что-то маленькое в полураскрытой ладони, но не протянул руку, а держал ее перед собой, заставляя Медвянку подойти ближе. Она пренебрежительно повела бровями – дескать, не очень-то мне и занятно, что ты там принес. Но любопытство было тем врагом Медвянки, перед которым она всегда оказывалась бессильна. Словно бы нехотя, из одной вежливости, Медвянка подвинулась ближе к Явору и заглянула в его ладонь.

– Ну, что у тебя там? – небрежно спросила она. – Головастика поймал?

На ладони Явора лежал серебряный перстенек с черненым узором – солнечным крестиком в круге. На миг Медвянка застыла – такого подарка она не ожидала. Для нее все предыдущее было только игрой, и она не задумывалась, что это значит для Явора. Даже подарив платок, она не придала этому настоящего значения. Но Явор не смеялся и не смеха теперь ждал в ответ. Если бы она теперь приняла перстенек, то этим позволила бы Явору за себя свататься. Сейчас ей предстояло решить свою судьбу – или принять перстень и завтра ждать сватов, или отказаться и продолжать беспечальное девичье житье. На миг пестрое и шумное виденье свадьбы соблазнительно мелькнуло перед взором Медвянки, но она была достаточно умна, чтобы помнить – за свадьбой придет новая жизнь. Хлопоты о муже, скотина, печка и погреб, люльки плачущих детей… Прощайте, заботы отца и матери, песни и пляски в весенних хороводах, венки и ленты, любовные взгляды парней. И все ради десятника со сломанным носом! Нет, этого она не хотела.

– Вот уж невидаль! – Быстро справившись с растерянностью, Медвянка небрежно-равнодушно повела плечом и отвернулась. – Мне батюшка и не такие дарит.

– Так то батюшка! – ответил Явор. Она опять хотела ускользнуть, но он твердо был настроен добиться ответа. Прямой и открытый нрав его не позволял темнить и умалчивать в таком важном деле.

– Пойди за меня! – воскликнул он, стараясь наконец убедить ее. – Я тебя не обижу, ни в чем ты отказа знать не будешь, ни в платье, ни в уборах, только полюби меня, как я тебя люблю!

Медвянка отвела глаза, не зная, что сказать. Она не хотела соглашаться, но язык не поворачивался прямо отказать, ей был неприятен такой открытый разговор – гораздо веселее было играть и увиливать, оставив решение на «когда-нибудь потом». Но Явор больше не мог терпеть недомолвок.

– Хватит тебе тянуть! – Схватив Медвянку за плечи, он с силой повернул к себе и горячо заговорил, уже не выбирая слов, сердясь на нее и желая ее добиться. – Третий год веретеном вертишься, да я тебе не пряслень! Знаешь ведь, чего я хочу, так говори прямо – или сватать буду, или морочь кого другого!

Такой напор рассердил Медвянку – она вырвалась и вскинула к его лицу заблестевшие глаза, нахмурила тонкие брови. На себя бы посмотрел сперва – а она еще в чем-то виновата! Очень ей надо!

– Пусти! – гневно воскликнула она. – Я-то тебя на веревке не держу – сам ходишь, а не по нраву – шелкова тебе дорога! Когда заря утренняя с зарей вечерней сойдутся, тогда я за тебя пойду! И перстня твоего мне не надо!

Явор не старался ее удержать, он задохнулся от обиды и возмущения, сам себя зажал в кулак, чтобы не сорваться, не наговорить такого, о чем потом пожалеет; но взгляд его стал так гневен и страшен, что Медвянка испугалась и подалась назад. Явор перевел дыхание и сжал перстенек в ладони.

– Ну, как знаешь, – отрывисто, глухо выговорил он.

Могильный холм быстро вырастал над его надеждами на счастье. Но Явор умел владеть собой – по лицу его Медвянка не узнала, как сильно его ранил ее отказ. Явор не был самонадеян, но он знал себе цену. Он был оскорблен ее пренебрежением, и обида в первые мгновенья заглушила даже боль разочарования. Боги даруют и сердцу спасительный щит – когда удар очень силен, боль чувствуешь не сразу.

– Не хочешь – твоя воля, с земным поклоном просить не буду. Поищи себе других, у кого носы покрасивее! – окрепшим голосом резко бросил Явор, повернулся и пошел прочь.

Медвянка смотрела ему в спину, и теперь ей не хотелось смеяться. Пренебрежение на ее лице сменилось растерянностью, она стала даже непохожа на себя. Ее неприятно задел вдруг посуровевший голос Явора и его погасшее лицо. Она стояла у скважни, глядя, как Явор широкими, злыми шагами удаляется от нее по заборолу к воротной башне, и ощутила вдруг непривычную, неприятную пустоту в сердце. Вьющийся на ветру красный плащ Явора убегал все дальше, словно погасал, уменьшаясь, язычок пламени. Ей показалось, что он уходит совсем, и она испугалась вдруг возникшей пустоты – не рядом с собой, а везде.

Укатилося красно солнышко
На веки да вековечные!
Как я без тебя буду жить-горевать,
Кто мне скажет слово приветное?

– долетал до нее пронзительный голос с жальника, словно причитала сама тоска-сирота.

«Вот, развопились! – с досадой на женщин подумала Медвянка. – Словно весь белый свет схоронили!» И сходство погребальных причитаний со свадебными больно укололо ее сердце, Медвянка чуть не заплакала от тоски. Она сердилась на Явора, на женщин у жальника, сама не знала на кого. Хотелось скорее все исправить, как снимают перекипевший горшок с печи – раз, живее хватай через тряпку, и беды как не бывало. Но что исправишь в неразрывном круге жизни и смерти? Сами боги порою смертны и бессильны изменить мировой закон.

Желая скорее прогнать неприятный осадок из сердца, Медвянка подошла к отцу и Добыче послушать, о чем они говорят. А городник и замочник были так заняты своей беседой, что не заметили ни внезапного ухода Явора, ни непривычного темного облачка на лице Медвянки.