Колодец старого волхва

Колодец старого волхва
Елизавета Алексеевна Дворецкая

Киевская Русь, 997 год. На краю печенежской степи построен князем Владимиром Белгород – город-щит, заслоняющий Русскую землю. Десятник Явор – первый удалец в городе, уважаемый дружиной и любимый воеводой, и одна только избалованная и легкомысленная красавица Медвянка не желает признавать его достоинств. Стараясь забыть свое разочарование, Явор отправляется в степь – и натыкается на печенежский разведывательный отряд. А вскоре орда уже стоит под стенами города…

Колодец старого волхва

Елизавета Дворецкая

Белгород, 997 год

© Елизавета Дворецкая, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Глава 1

Еще не проснувшись до конца, лежа в дреме с закрытыми глазами, Медвянка по своему обыкновению вспоминала, что хорошее обещает принести ей наступающий день. Она всегда так делала – словно прикидывала, стоит ли вставать? – и каждый день неизменно убеждалась – стоит! И сегодня особенно! Сегодня – Лелин велик-день, ее ждут первые в году хороводы, песни, игрища, в которых Лелей выберут не кого-нибудь, а ее – ведь она, а не другая, самая красивая девушка в Белгороде! Одна новая рубаха из крашеного тонкого льна, которую она сама вышивала ползимы, стоит того, чтобы подняться и надеть ее!

Потом Медвянке вспомнился вчерашний вечер, и она сладко вздохнула от удовольствия. Слава Ладе и Макоши, вчера Молчан наконец-таки собрался посвататься, ему отказано и дело это кончено! Медвянка чувствовала такое облегчение, будто несла две бадьи воды и наконец-то сбросила. Больше Молчан не будет ходить за ней тенью, значительно смотреть своими желтыми глазами и молчать, будто она ведунья и сама прочтет его мысли. Да и смогла бы – не стала бы. Медвянке никогда не нравился степенный и толковый, но молчаливый и скучный кузнец-замочник, и она была всей душой рада, что больше он не станет к ним ходить.

Перевернувшись на спину, Медвянка открыла глаза, высунула руки с задравшимися рукавами рубахи из-под одеяла и сладко потянулась, зажмурилась. В отволоченное окошко тянуло свежим запахом весеннего утра, еще прохладного, но обещающего теплый день. Яркий Ярилин луч лежал на глиняном полу, и Медвянке вдруг стало скучно в доме, наполовину зарытом в землю, захотелось на волю.

Оглядевшись, она увидела, что лежит одна, сестры Зайки нет, челядинка тоже ушла, ее подстилка из козьей шкуры свернута и засунута за ларь. Откинув одеяло, Медвянка спустила ноги на пол, одной рукой схватила вязаные чулки, второй – кожаный башмак – новенький, прошитый цветными ремешками – отцовский подарок к весенним праздникам, и заторопилась, испугавшись, что спала слишком долго. Мать всегда приходит будить ее – отчего же сегодня не пришла?

Одеваясь и торопливо расчесывая костяным гребнем свою пышную и длинную рыже-золотистую косу, Медвянка слышала через окошко голоса матери и челядинки, возившейся в хлеву. Раз еще не выгнали корову – значит, не так уж долго она и спала. Скотину только вчера впервые в этом году выгнали на луга, и сегодня все улочки белгородского детинца и посада уже ждали, что вот-вот запоют за тыном рожки кончанских пастухов. И в этом ожидании тоже была весна, тоже был праздник.

Из передней клетуши слышались голоса отца и гостя, боярина Гостемира, который жил у них во время княжеских сборов в поход. Заплетая косу, Медвянка прислушалась и усмехнулась – спор шел все о том же самом.

– Ты, Гостемир, ратный человек, вот ты мне и скажи – неужели у нас неприятелей по всей земле столько? – расспрашивал гостя Надежа. – Сколько живу, а не помню, чтоб князь хоть одно лето дома побыл. Ты смотри: едва он в Киеве сел, так сразу на ляхов пошел, да тут же на вятичей, а на другое лето опять на них, на третье – на ятвягов. И так все семнадцать лет! На радимичей, помню, рать собирали, на болгар, на греков, на хорватов – да где они есть, хорваты, что за народ такой, что нам до них за дело? На чудь ту же в который уж раз идут!

– А помнишь ты такое лето, чтоб печенеги на полян не ходили? – отвечал ему Гостемир. – То-то – не помнишь! А с печенегами воевать – люди надобны, кони, оружие, всякий припас. Где брать, коли в походы не ходить? Без вятической и чудской дани на что города строить? И без великого ума догадаешься.

– Без великого ума и другое догадаешься! – горячась и волнуясь, подхватил Надежа. – Вот уйдет князь, а без него печенеги нагрянут, все городки пожгут, все труды в дым пустят! Вон, с Мал Новгородом что сотворили…

– Так за воями и пойдем, чтоб не печенеги нас, а мы их по ветру пускали! – тоже горячась и перебивая, убеждал его Гостемир.

– Оставался бы князь дома – никто к нам и не сунется! Как в песне поется: коли сокол в лову бывает, высоко птиц бивает, а не даст гнезда своего в обиду! А наш Ясный Сокол – чуть трава на луга, так он в облака!

Городник, посвятивший свою жизнь и труд обороне русских городов, и боярин, с отрочества привыкший полагать честь и доблесть в ратных походах, вели такие споры каждый день и никогда не приходили к согласию. Каждый из них был по-своему прав: ради будущей безопасности южных русских земель князю приходилось на время оставлять их без своей защиты. Чтобы удержать достигнутое, князь отправлялся собирать силы, рискуя потерять больше, чем приобретет. И ни сам князь, ни его мудрые бояре и бывалые воеводы не видели выхода из этого ведьминого кольца.

Но сегодня Надеже и Гостемиру не удалось доспорить до утомления, когда мысль о ковше холодного кваса вытеснит желание разобраться в княжеских делах. Со двора послышался шум, перепуганное квохтанье курицы, едва не попавшей кому-то под ноги, всполошенный лай пса Уголька. Что-то крикнула хозяйка, любопытная Медвянка выглянула из задней клети в переднюю, зажав в кулаке конец косы с недовязанной лентой. Хлопнула дверь сеней, словно ее рвануло бурей, и на пороге показался мужик могучего сложенья, с торчащей во все стороны, как будто ветром раздутой темной бородой. Даже вниз по ступенькам он не спустился, а рухнул, словно не в силах был снести свой гнев и возмущение.

– Ты гляди, чего деется! – возмущенно загудел он прямо от порога, не здороваясь и не кланяясь. – Опять полк притащился какой-то боярский, и сызнова тысяцкий к нам его сует! Да что мы – бездонные?

– Да не шуми ты, хоть поклонись добрым людям! – воскликнула жена Надежи, Лелея, устремляясь со двора вслед нежданному гостю

Это был сосед, кузнец-оружейник, прозванный Шумилой. Родом он был из Полоцка, из племени кривичей, а его горячий и непокорный нрав послужил причиной тому, что его первого полоцкий посадник отправил со всем семейством на Киевщину, когда князь Владимир велел собирать народ для заселения вновь построенных сторожевых городов. Воевода без сожаления расстался с хорошим оружейником, лишь бы избавиться от шумного бунтаря, который всегда был недоволен посадником и его тиунами, данями и повинностями, напоминал полочанам о том, что не всегда они были данниками Киева и совсем недавно еще имели свой княжий род, перебитый князем Владимиром.

– Сядь да расскажи толком! – уговаривала его хозяйка. – Да где ж тут толк! – продолжал бушевать оружейник, никого не слушая. – У наших у кузнецов на всяком дворе уже по полку стоит, самим сесть некуда, хозяева на дворе спят, и клети, и бани заняты, хоть в хлеву живи, а у наших и хлев-то не у всякого есть! До каких же пор такое будет? Охота князю воевать – так и пущай себе идет, а нам-то за что такая беда? Что же он их на своем дворе не поселит? У него-то там не тесно!

– Уймись ты, баламут! – усовещал оружейника Надежа. – Какой ты Шумила – тебе Буреломом бы зваться! Попомни мое слово – насидишься ты в порубе!

– Да как тут терпеть – совсем замучали постоями! – не унимался Шумила. – У вас-то в детинце еще тихо. А у нас – что орда прошла. Горшки побиты, куры поедены, хоть сам на солнышко кукарекай!

Надежа и Гостемир засмеялись. – Выпей-ка квасу ради праздника! – весело сказал Надежа и взял со стола деревянный ковшик с утиной головой на ручке. – Разом на сердце полегчает!

– Мутно на душе, коли пива нет в ковше! – засмеялся Гостемир.

– Какой-такой праздник? – прогудел Шумила, вытирая рукавом выпуклый, блестящий от пота лоб. Выговорившись, он заметно поостыл и теперь переводил дыхание, как после трудной работы.

– Как какой? Лелин велик-день! – воскликнул Надежа, наливая квасу из большой корчаги. – Стареешь, брат, стареешь, беда! Девичий праздник забыл! А ведь в молодые-то годы только и ждал – а? – Надежа подмигнул гостю, протягивая ему ковшик, и Гостемир с удовольствием засмеялся, вспоминая, как ждал когда-то в юности начала весенних хороводов и игрищ.

В переднюю клетушу вышла наконец Медвянка. Поклонившись гостям, она медленно и торжественно повернулась, чтобы отец мог ее оглядеть со всех сторон. Надежа и оба гостя, любуясь ею, даже забыли, о чем у них шел разговор. Не зря Медвянка надеялась и сегодня, третий год подряд, представлять богиню-Весну в игрищах и обрядах Лелиного велика-дня. У нее были красивые карие глаза, блестящие, как темный янтарь, тонкие черные брови, словно прочерченные угольком, румянец горел на ее щеках непреходящей зарей. Уголки ее ярких губ были чуть приподняты, и это придавало ее подвижному лицу выражение смешливого задора. Хороши были и ее волосы цвета темного меда, густые, тонкие, вьющиеся на висках и надо лбом легкими завитками, и в каждом волоске горел солнечный луч. Богиня Лада одарила Медвянку красотой, Мать Макошь дала ей легкий, веселый и бойкий нрав. Отец не чаял в ней души, все парни Белгорода не отводили от нее глаз.

Сегодня она чувствовала себя особенно красивой и нарядной, постаравшись в честь богини Лели. Наряды были единственным рукодельем, на которое Медвянка не жалела трудов: ее верхняя рубаха из красноватого полотна была украшена многими полосами разноцветной вышивки, из-под нее виднелся подол нижней рубахи, тоже вышитой и крашенной в желтый цвет. На руках ее звенели витые серебряные обручья, на груди пестрели бусы из красно-рыжего сердолика и желтого янтаря, на висках блестели, укрепленные на полоске тесьмы, позолоченные кольца с узорными бусинками, которые отец привез ей из Киева.

– Ах, хороша у тебя дочь! – одобрительно кивая, воскликнул Гостемир. – Хороша! Истинно, сама Леля-Весна! Будь я на двадцать лет помоложе – беспременно бы посватался!

– Спасибо на добром слове, да у нас в городе и своих женихов хватает! – весело ответил Надежа, со значением поглядев на дочь.

Медвянка многозначительно фыркнула, вспомнив о Молчане, и якобы смущенно подняла к лицу рукав

– Да уж я видал вчера! – тоже вспомнив вчерашний вечер, сказал Гостемир, подкручивая ус. – Женихов вам с собаками не искать!

– Собаками со двора гнать! – сдерживая смех, отозвалась сама Медвянка.

Она знала, что в городе будет много болтовни про вчерашнее неудачное сватовство, что многие, особенно имеющие дочерей на выданьи, будут осуждать ее за разборчивость, но ее это не беспокоило. Она очень любила, когда о ней все говорили.

– Ох, боги светлые! – Лелея недовольно вздохнула. – Макошь-Матушка ее дух, видно, из ветра сотворила!

Со вчерашнего вечера она только вздыхала. С одной стороны, иметь в зятьях такого толкового и надежного человека, как Молчан, было бы хорошо, но Лелея была неглупа, хорошо знала свою дочь и не могла не понимать – Медвянка и Молчан совсем друг другу не подходят, в семье их не было бы лада. А без лада какое счастье? Старшая дочка, всегда готовая болтать, смеяться, петь, плясать хоть до зари, была не охотницей до домашней работы, и это не нравилось городничихе.

– Не ворчи, матушка! – защищал свою любимицу Надежа. – Ведь как хороша, добрым людям на радость – посмотришь, и сердце веселится! Как огонек – дом освещает!

– Огонек твой светит, да не греет! Наговоришь ты ей – она и без того привередница выросла, ни на одного доброго парня не глядит. Что же, княжича дожидаться – да где его взять?

– Будут здесь и княжичи! – подхватил боярин Гостемир, который неизменно заступался перед хозяйкой за Медвянку просто потому, что при взгляде на нее у него веселело на сердце. Вот здесь он был целиком согласен с Надежей – за что ее бранить, если она так хороша! – Князь-то, слышали, и старших сыновей с собой в поход берет. Вышеслав, Изяслав, Святополк – все уже молодцы! И больше всех Вышеслав!

– Расскажи, боярин! – Медвянка улыбнулась ему, ее глаза блестели лукавой мольбой.

Княжичи, которых ждали в Белгороде со дня на день вместе с самим Владимиром, занимало немало места в ее мыслях. Ей хотелось хоть разок посмотреть на них, узнать, какие они – сыновья Владимира, внуки Святослава, потомки Дажьбога.

– Да ну тебе, ступай! Собралась, так ступай! – Мать махнула на нее рукой, не давай Гостемиру говорить. Она знала легкий нрав и живое воображенье дочери и беспокоилась – от мыслей о княжичах добра не будет.

– Мы ее за Явора отдадим! – тут же доложила Гостемиру младшая дочка Надежи, которую пока еще звали детским именем Зайка. В свои десять лет она была миловидна, резва и проворна и обещала в будущем не уступить старшей сестре.

Медвянка не стала спорить с матерью, а пошла из клетуши, приплясывая на ходу и смеясь прошедшему разговору. Ей и правда пора было идти. Про княжичей она еще успеет расспросить Гостемира, когда матери не будет поблизости, а упускать что-то из предстоящего сегодня она не собиралась.

Двор Надежи смотрел резными воротами на маленькую площадь в середине детинца, и старший городник, таким образом, жил в самом сердце города и всех его событий. Сюда же выходили дворы тысяцкого и епископа, подле них стояла маленькая деревянная церковь с одной маковкой, покрытой серебристыми плашками осинового лемеха. В детинце было тише и малолюднее, чем в Окольном городе, крепкие тыны белогородской знати стояли величаво и спокойно