Свенельд. Путь серебра

– Смотрите, чтобы вас ёлсы не унесли! Я видела одного за корягой – он во-от такой огромный и страшный, только и ждет, когда вкусный изи пойга[1 - Изи пойга – маленький мальчик (мерянск.). Здесь и далее прим. авт.] отстанет от старшей сестры и попадет ему в зубы!

Сегодня братишки ушли с рыбаками, в лес с Арнэйд увязались только сводные сестры – Сулай и Савикай. Был тихий, пасмурный, но теплый день в конце лета, когда самые робкие березы уже выпустили желтые пряди, но весь лес еще стоит зеленым. С утра висел густой туман, и тенетник среди высоких пожелтевших стеблей травы, покрытый меленькими капельками, стал будто посеребренный. Может, от этого место и называется Силверволл – Серебряные Поля, – подумала Арнэйд, а вовсе не от какого-то там клада из трех тысяч шелягов, зарытого сто лет назад старым Тороддом. Арнэйд и сама вся вымокла в росе, пока пробиралась через поляны, влажный мелкий сор прилип к подолу ее платья из некрашеной серой шерсти. Две малявки семенили за ней и без умолку болтали.

– Аркей, из чего сделана луна? – спрашивала младшая, Савикай.

Мать Финны была славянкой, и сама Финна с детства говорила по-славянски, как большинство населения Альдейгьи-Ладоги. Но в Мерямаа славян нет, и Арнэйд знала из языка своей бабки лишь несколько слов. Зато она с рождения говорила на северном языке и по-меренски одинаково хорошо. С Ошалче Даг объяснялся по-меренски, и ее дети северной речи почти не знали. Старшую сестру они называли Аркей, что означает просто «большая», и не раз уже Арнэйд слышала, что и Даг повторял за детьми.

– Из сыра, – без раздумий отвечала Арнэйд. – Она белая и круглая. А порой убывает, когда от сыра отгрызают кусочек.

– Кто отгрызает?

– Небесная мышь.

– Разве на небе есть мыши? – недоверчиво фыркнула девятилетняя Сулай и засмеялась.

– Есть. Иначе кто бы каждый месяц сгрызал головку сыра?

– А как же она опять делается целой?

– Растет, конечно. Разве непонятно?

– Вот бы и у нас сыр вырастал обратно сам по себе! Тогда мы всегда были бы сыты!

– Вы и сейчас не голодаете. Но непременно умрете с голоду, если будете вечно болтать, а не дело делать, – строго сказала Арнэйд.

– Но если луна сделана из сыра, то как же девушка с ведрами попала туда? – воскликнула Сулай. – Я знаю, матушка нам рассказывала: одна девушка пошла ночью за водой, а Мать Луны…

– Вот это что? – Прервав ее, Арнэйд указала на стайку из трех-четырех молодых грибов-красноголовиков, нагло сидевших на видном месте среди мелкой травки и мха. – Они даже не прячутся, а вы не видите! Вы кому это оставляете – ёлсам?

Девчонки взвизгнули и наперегонки бросились хватать грибы. Арнэйд отвернулась от них, сделала несколько шагов… и увидела среди еловых лап огромного ёлса.

Накликала…

Арнэйд встретилась с ним глазами и застыла, разом оледенев. Даже разглядеть его толком она не могла, не в силах отвести взора от его глаз. Ростом с быка, тело покрыто перьями в желто-бурую крапину, как у кречета… Пристальный, пронзительный, жадный взгляд пронзил ее холодным клинком, обездвижил, не оставил внутри ничего, кроме ужаса и чувства беспомощности. Напрасно она считала, что ёлсы и ётуны живут где-то в своем далеком Утгарде и ей на пути не попадутся никогда. Они здесь. И все время, надо думать, были здесь. А сегодня настал тот день, когда она им понадобилась…

Ёлс пошевелился, двинул рукой, собираясь ее схватить. Арнэйд очнулась и без единого звука метнулась в сторону. Краем глаза она заметила, что ёлс рванулся за ней, и припустила со всех ног; без тропы она неслась через лес, довольно редкий в этих местах, слышала позади себя топот, шум веток, вроде бы рычание и невнятные выкрики. Лукошко она бросила, подол подхватила выше колен и мчалась, скользя по влажной листве и едва успевая отводить ветки, чтобы не хлестали по глазам. Не оглядывалась, чтобы не терять на это времени, и дух занимался от жуткого чувства, что погоня близко, что вот-вот ее схватят… Она неслась изо всех сил, подгоняемая верой жертвы, что, если бежать еще чуть-чуть быстрее, можно оторваться и вынудить хищника потерять тебя из вида.

Где-то сбоку раздавались свист, крики, шум ветвей и треск сучьев. Судя по звукам, теперь за нею гнались несколько ёлсов: перекликались на ходу, рычали, выли и ревели. Вой разносился по лесу. Искать спасения было негде – до дома далеко, жилья рядом нет, звать на помощь некого. Арнэйд бежала, как лань, уже и не видя впереди никакого избавления, но ее гнала известная дичи жажда – ценой напряжения всех сил прожить на несколько мгновений дольше…

Ручей! Впереди блеснула рыже-бурая вода на влажном черноватом торфе. Арнэйд вылетела на берег одного из множества безымянных черных ручейков, усеянный первыми желтыми листьями. Может, текучая вода их задержит? С разбега Арнэйд ворвалась в ручей, даже не замечая, как холодная вода заливает поршни и чулки. Шириной он был всего шага два, и она мигом оказалась на той стороне, но дальний берег был крутым, хоть и невысоким. Пытаясь одним шагом на него вскочить, Арнэйд запнулась о подол платья, мокрая подошва соскользнула с кручи, и она упала.

Лежа лицом в землю, чувствуя, как вода полощет ей ноги, Арнэйд и хотела бы встать, но не могла – за время этого безумного бега она осталась без сил. Грудь разрывало, в боку кололо, в ушах будто в бубен кто-то бил. Со свистом втягивая воздух ртом, она зажмурилась и успела подумать: может, ей все это померещилось?

Но хвост этой мысли еще не успел мелькнуть перед внутренним взором, как кто-то с шумом протопал по воде позади Арнэйд, чье-то увесистое тело рухнуло на мокрый песок рядом с ней, чьи-то мощные лапищи схватили ее за плечи.

– Да стой… ты… ётуна мать! – прохрипел грубый голос: ее преследователь тоже задыхался.

Потом ее приподняли и перевернули. Арнэйд зажмурилась, не в силах смотреть в лицо гибели.

Раздался изумленный возглас.

– А… Арнэйд? – услышала она свое имя, произнесенное с такой неуверенностью, что страх почти пропал.

Ее подняли и посадили, прислонив спиной к низкому обрыву. В спину впился корень, одежда промокла почти до пояса. Арнэйд встряхнули, будто хотели разбудить. И тогда она заставила себя открыть глаза.

Это был тот самый ёлс: он сидел на мокрой земле и держал ее за плечи, хотя убежать она уж точно не могла. Вблизи он оказался не так огромен, как ей померещилось в первый миг, и даже почти походил на человека. И все же это не мог быть человек: облик его казался Арнэйд знакомым, но совершенно чуждым, а значит, был украден из ее мыслей.

– Арнэйд! – уже почти уверенно повторил ёлс. – Это ты или фюльгья моя? Как ты здесь оказалась? Какие шайтаны тебя сюда занесли?

Он говорит по-человечески. В потрясении Арнэйд не осознала толком, что слышит «северный язык», в этих края называемый русским, но речь на родном языке легче достигла ее сознания.

Теперь Арнэйд смотрела на него широко раскрытыми глазами. Видела она ясно, но сознание плыло и отказывалось объяснить ей, что или кого она видит. По виду ёлс был совсем как человек – будто мужчина средних лет, скорее молодой, чем старый, крупный, плечистый, с короткими светлыми волосами и довольно неряшливой русой бородой, но вид его был таким странным и диким, что отнести его к людям не получалось. Кожа его была темной, как и положено иномирным сущностям, брови казались очень светлыми, ярко сверкали глаза лесного цвета – как запыленный желудь. Арнэйд знала, что уже видела это лицо, но при попытке вспомнить, кто же это, где и когда она его встречала, мысли обрывались и тонули в тумане. Откуда-то она знала: этого не может быть. Вернись кто-то из знакомых ей мертвецов – она, конечно, испугалась бы, но растерялась бы меньше.

– Арнэйд! – Ёлс выпустил ее плечо и взял за руку, безвольно лежавшую на колене. Лицо его смягчилось, дыхание почти выровнялось. – Очнись и скажи: ты мне мерещишься? Ты настоящая или меня хюльдры морочат?

Арнэйд ловила воздух ртом. Она хотела бы ответить, но не находила ни единого слова: что ответить, что спросить? Ни одного слова она не знала, подходящего для такой встречи. Он принимает ее за хюльдру, то есть, по-здешнему, овду?[2 - Хюльдра – лесовица в скандинавской мифологии; овда – злобное существо женского пола в угро-финской мифологии.] Но почему? У нее ступни не вывернуты назад. И не такая уж она растрепанная!

Тем временем за спиной ёлса появилось еще несколько таких же. Этих Арнэйд разглядела более четко. Они не казались ей знакомыми, но явно были из той же стаи, что и первый: одинаковые темные лица, спутанные волосы и бороды, и шкуры такие же, только другой окраски. Тяжело дыша после погони, они пересекли ручей, подошли и окружили ее. Уставились, будто волчья стая.

На тех руках, что держали ее – смуглых, грубых, – сидело три золотых обручья, и от дикости зрелища разум Арнэйд и не мог найти этому явлению места в живом мире. Вблизи Арнэйд разглядела: на том ёлсе, что сидел прямо перед ней, не перья, а одежда вроде кафтана, с пестрым узором в желтовато-бурых тонах, а под ней еще одна, полосатая. Обе одежды были из шелка, слегка распахнутые, так что виднелась грудь, тоже густо-смуглая, а на шее два золотых ожерелья. Одежды эти явно были не новыми, порядком поношенными и грязными, до ноздрей долетал крепкий запах пота.

Прочие ёлсы тоже разоделись в цветное платье, незнакомого Арнэйд покроя, но из яркого плотного шелка – то узорного, то полосатого, то в пестрых, раздражающих глаз разводах. Широченные порты с множеством складок – будто на каждой ноге надето по шелковому мешку. И золото, серебро и золото – на шейных гривнах множество перстней, на руках обручья и перстни.

Но какой вид имели эти одежды! Будто ими котлы вытирали! Шелк берегут, платья с ним надевают только на праздники, передают от бабки к внучке. Ни один живой человек не мог довести шелковую вещь до такого жалкого состояния!

В мыслях забрезжил свет – Арнэйд вспомнила хоть что-то похожее. Много-много лет назад, пока она и братья были маленькими, мать рассказывала им, как один человек ехал через лес и увидел, что в горе? тролли празднуют свадьбу. Сами тролли были страшные, черные, покрытые шерстью, но разодеты в цветные шелка и увешаны золотом. Примерно так и выглядели существа перед ней… Но тут Арнэйд заметила на обнаженной груди ёлса, который ее держал, красный кривой шрам длиной в половину ее ладони и опять растерялась: этот шрам выглядел слишком по-человечески.

– Девка… – прохрипел один ёлс.

– Да заткнись ты! – пихнул другой его в плечо. – Не видишь, как она одета? Она не из этих, толстоногих!

Все дружно воззрились на ноги Арнэйд в длинных вязаных чулках, и она безотчетно одернула задравшийся подол. Она уже десять лет жила в Мерямаа, но носила те же платья, что и ее мать, – длинные, как шьют в Северных Странах, а не по колено, как у меренских женщин.

– Я ее знаю, – сказал тот ёлс, что казался знакомым. – Если это не хюльдры меня морочат. Арнэйд! Если это ты, скажи что-нибудь!

– Т-ты кто? – выдавила наконец Арнэйд из пересохшего горла.

Нельзя было дальше молчать, раз уж ёлс так упорно обращается к ней по имени. А обретя голос, она подняла дрожащую руку, вцепилась в «молоточек Тора» из серебра, висевший в ожерелье из мелких синих бусин у нее на шее, и добавила:

– Именем Тора, отныне я сама по себе!

Этому заклинанию ее тоже научила мать: если сказать эти слова, любая нечисть отвяжется, больше не сможет идти с тобой одной дорогой.

– Это не хюльдра, раз поминает Тора! – воскликнул один ёлс, казавшийся помоложе других (хотя кто их разберет).

– Она говорит по-нашему! – изумленно промолвил еще кто-то, и Арнэйд удивилась: разве она говорит на языке ёлсов?

– Ты меня не узнаешь? – Самый первый ёлс опять слегка потряс ее. – Мы же виделись. Много раз. Два лета назад… или три, шайтан его знает… Я бывал у вас в Силверволле. Как ты сюда-то попала?