Свенельд. Путь серебра

– Кастан? Она умерла тем летом.

– Ого! – Свенельд как будто удивился, что здесь тоже кто-то умирает. – И что, он женился снова?

– Пока еще нет. У нас не очень-то ждут, что он снова женится, – у него уже внуки.

От волнения у Арнэйд так сильно билось сердце, что было тяжело дышать. Не верилось, что эта встреча – наяву. Не зря мать говорила, что здесь самый край Мидгарда, а дальше только Утгард – так оно и есть. На восток отсюда дорог нет. Известно было, что там живут какие-то племена схожего с мерен языка – ближе всего чермису и мурамар, – с ними даже велась кое-какая торговля, с той стороны привозили соболей и самых дорогих лис, черных и белых, но через те края можно было добраться лишь до Ётунхейма – ледяной страны, где даже трава не растет. Путь к сарацинскому серебру лежит через Хольмгард; собранное войско ушло на запад, с запада и ждали тех, кому суждено вернуться. А они пришли с востока! Как будто весь мир взял и перевернулся из стороны в сторону! От этого делалось жутко: что, если теперь везде так? Пойдешь направо – окажешься слева, спустишься в овраг – окажешься на горе, выйдешь в поле – очутишься на середине реки… А солнце где завтра встанет – на севере? И встанет ли вообще…

Может, вот так и приходит Затмение Богов?

– Я на берегу людей оставил, – первое, что сказал Свенельд изумленному Дагу, отцу Арнэйд, когда она привела его в дом. – Завернут, если что.

– Если что? – в недоумении повторила Арнэйд.

– Эти люди за два года слишком привыкли грабить! – с беспокойством пояснила ей Ошалче.

– Наши не тронут, но псковские и все варяги еще не дома, – подтвердил ее догадку Свенельд. – Пусть парни по очереди хоть первое время постерегут, пока до всех дойдет.

– А вы надолго здесь? – Ошалче вовсе не радовалась мысли, что в их мирном, тихом краю появились две с половиной тысячи чужих вооруженных мужчин, привыкших жить на войне.

– Надолго не стоит, мы вас съедим. Надо в Хольмгард гонца послать, к Олаву.

– Гонца сейчас отправлю. Но как вы сюда попали? – Даг наконец опомнился настолько, что обрел дар речи. – Вы пришли по Меренской реке с востока – как вы попали на восток?

Кажется, впервые в жизни Арнэйд видела своего разговорчивого, шумного отца онемевшим от изумления. Даже когда той зимой, когда Свенельд с дружиной был здесь в последний раз, когда к ним в Силверволл явился Толмак с дружиной молодых мерен и стал искать здесь Илетай, свою сестру, похищенную какими-то русами – это было самое поразительное происшествие за всю жизнь Арнэйд, – он удивился намного меньше. Сам ведь объяснял Свенельду, как важно, чтобы пан Тойсар выдал свою дочь за русина, и тогда мерен согласятся собрать войско для похода на сарацин…

Но нынешнее событие так легко понять и объяснить было нельзя. Глядя на отца, Арнэйд подумала: если бы у него на глазах люди взлетели в воздух и стали там кружить как птицы, он наблюдал бы за этим примерно с таким же лицом.

– Мы прошли сперва вверх по Итилю, сколько смогли, – пояснил им Свенельд. – Потом перешли на другую реку, Волгыдо, ее приток. И по ней поднялись сюда.

– Волгыдо?

– Так ее называют чермису, они там живут.

– Наши мерен ее называют Валга! – сообразила Арнэйд.

– Валга течет в такую даль? – не поверил Даг. – И впадает в Итиль?

– Я не знаю, сколько дней мы шли, но где-то с месяц. На Валге и Итиле вместе мы три полнолуния видели точно, пока шли.

– Три месяца? – Арнэйд не верила своим ушам. – По двум рекам?

– Эти реки одна за другой текут отсюда и до самого Хазарского моря. Мы раньше на Итиль выходили после переволоки от Ванаквисля, в нижнем течении, но никто не знал, что есть путь по воде до самых этих краев. Мы знали, что выше от хазарских земель живут булгары, и надеялись, что они знают дорогу на запад. Они и правда знали про чермису, это их данники, а у тех язык оказался похож на меренский. Туда мы и правили. Другого пути для нас все равно не было. И вот встретили… вас.

Даг и Арнэйд переглянулись, будто спрашивая друг друга: ты слышишь то же, что и я? – и в один голос воскликнули:

– Поверить не могу!

Но никто не засмеялся.

– Это правда, – подтвердил рыжебородый; когда он назвал свое имя – Тьяльвар, – Арнэйд вспомнила, что и он бывал среди сборщиков дани, приходивших к ним из Хольмгарда в прежние годы. Тогда его темно-русые волосы были длинными и двумя гладкими волнами лежали на груди, а теперь он был острижен коротко, как и остальные, рыжая борода отросла и свалялась. – Мы шли, если от Итиля брать, чуть не целое лето. Когда мы к Итилю подошли, в нем еще высокая вода стояла и перелетных птиц была прорва, а здесь уже поля сжаты и гуси назад на юг летят.

Тем временем Ошалче опомнилась от изумления и попыталась встретить гостей как полагается. Заторопилась: эти люди, от которых веяло привычкой к насилию, внушали ей ужас, как настоящие ёлсы, но если они примут из ее рук пиво и хлеб, то уже не смогут причинить зла.

– Кто у вас старший? – спросил Даг, оглядывая гостей.

Он испытывал то же чувство, что и его дочь: лица были вроде знакомые, но казалось, что обладатели их стали другими людьми.

– Я и Годо, – ответил Свенельд.

– Нет, во всем вашем войске. Может, стоит подождать…

– Во всем войске нет старше меня и Годо! И если его ждать, мы тут от жажды умрем, да, дренги?

– А где же Боргар Черный Лис? – Арнэйд слегка улыбнулась, вспомнив краснолицего хёвдинга, который в ту последнюю зиму все к ней присватывался.

– В Табаристане от мушмушевки помер.

– От чего? – Арнэйд раскрыла глаза. – Это болезнь такая?

– Нет, это брага такая. У них там овощ растет, мушмуш[5 - От искаженного арабского слова «абрикос».], вроде яблок, только помягче и послаще… Мы два года пива настоящего не видели. – Свен сам взял ковш из рук Ошалче, не дождавшись приветственного слова. – Аварцы в Тавьяке хоть вино делают как у греков, а где сарацины живут – там ничего не достать. Брагу делали из чего попало, чуть не из дерьма верблюжьего…

Не договорив, он припал к ковшу и враз выпил все до дна – так и полагалось по обычаю, но едва ли кто когда делал это с такой жадностью. Допив, Свен перевернул ковш вверх дном, сглотнул и скривился, переводя дыхание, – отвык от вкуса обычного ржаного пива. Глаза его покраснели и увлажнились, он заморгал, будто вот-вот потекут слезы.

И весь он как будто оттаял; даже Арнэйд, глядя на него, ощутила облегчение.

– А там жара, – продолжал Свенельд, вернув ковш Ошалче, – мухи, пыль… Он занемог от этой мушмушевки, два дня лежал, лицом посинел весь… Потом начал орать что-то дикое… Тошнило его какой-то грязью… мы ему уж меч в руку дали, чтобы «соломенной смертью» не помер, а он вдруг вскочил и на людей бросился, чуть не зарубил одного… он все равно потом под Итилем сгинул. Мы его схватили, Боргара, а он вдруг обмяк и на руках у нас повис. Положили его на пол, видим, помер… Это давно было… – Свен нахмурился и почесал щеку, – тем летом еще, первым. Потом мы меж собой хёвдингом выбрали Хродрика, родича моего. Вы его не знали, он был из Хедебю. Он и знатнее всех у нас был, кроме нас с Годо, но постарше и поопытнее. Да его потом в битве на море ранило, а от раны лихорадка, ну и…

– У вас была битва на море? – удивился Даг. – На каком?

По лицу его было видно, что все привычные представления об устройстве мира, сложившиеся за сорок с лишним лет жизни, этот день перевернул и перемешал.

– Да на Хазарском же. Это море как море, берегов не видно. С ширван-шахом. Мы там на островах обосновались, оттуда по разным сторонам ходили, а он войско собрал и на нас хотел напасть. Вышли на него свеи и даны, они у нас одни умели на воде сражаться. Их меньше было, чем хасанов, но размололи их, просто в пыль. Корабли очистили, людей тыщу или больше потопили. У самих потери были небольшие, но Хродрику стрелой в бедро попало… Его сам этот лечил, как его, Ётунов лекарь…

– Хавлот, – подсказал плотный парень с рыжими волосами и бронзовым от загара лицом.

– И то сказал: двергов из ран выгонять меня дед научил, но против здешних шайтанов нет у меня сильных слов… Ну а потом… люди собрались и нас с Годо выбрали старшими.

Пока Свен говорил, Ошалче, дикими глазами поглядывая на него, подносила ковши пива его спутникам, и с ними происходила та же волшебная перемена: глаза увлажнялись, лица оттаивали. Наблюдая за ними, Арнэйд понимала: привычный мерен обряд встречи гостей – со времен появления в доме Ошалче она всегда сетовала на его длительность и однообразие – обрел свой изначальный смысл. Принимая пиво из рук хозяйки дома, пришельцы сбрасывали с себя дух иного мира, того, что за гранью освоенного, и возвращались в число живых людей. Глядя, как один за другим они жадно выпивают свою долю, переворачивают ковш, жмурясь от слез, и переводят дух, Арнэйд и сама чувствовала, как отпускает ее потрясение, сменяясь, однако, все растущим изумлением. Чем яснее она осознавала, что все это происходит на самом деле, тем изумление ее делалось не меньше, а больше.

Вслед за Ошалче к каждому гостю подходил Даг и подавал лепешку с сыром; полагалось откусывать от этого один раз и класть на стол, но те жадно съедали все до крошки.

– И хлеба человеческого два года не видели… – с набитым ртом прояснил Хольви, видя изумленный взгляд Арнэйд. – Разве у хасанов хлеб?

– Вы вернулись… – начал Даг, но сам сообразил, что из такого похода все вернуться никак не могут. – Сколько вас вернулось?

– После Итиля уцелела половина где-то. От наших, что под стягом Олава шли, две с половиной тысячи, они все со мной. А эти, Ётуновы, – Свен помрачнел, – не знаю, но похоже на то, они все к ётунам пошли…

– Но где же Арнор и Виги? – неуверенно спросила Арнэйд, не понимая, о каких ётунах он толкует. – Ты мне сказал, что они… живы?