Свенельд. Путь серебра

– О да! – воскликнула Витислава. – Я слышала… – Она прикусила губу, поскольку ей не стоило слышать, тем более пересказывать разговор Альмунда, ее свекра, с Бергфинном, десятским. – Мало ли что там случилось и будут ли Олав с Хельги друзьями дальше… Ну, говорят, что люди, вместе ходившие в военный поход, не всегда возвращаются друзьями…

– Что нам толковать! – остановила ее Радонега. – Вот вернется войско, конунг сам рассудит, как быть.

Они помолчали. Гонцы, предупредившие о возвращении войска, не сказали ничего существенного, да и знать не могли ничего сверх того, что им было передано. Все это были словены с Мсты: на протяжении тридцати с лишним переходов посланную весть несли разные люди, передавая от одной веси к другой, кто на челнах, а кто и верхом, но уже второй по очереди из этих посланцев даже не видел вернувшихся. Тем более не имело смысла расспрашивать последнего. Мол, войско возвращается, пусть Олав готовится принять две с половиной тысячи человек – это все, что знал старейшина по имени Струга. Из уважения к Олаву эту весть он взялся отвезти ему сам, но предыдущим посланцем был отрок в челне, где греб по очереди с меньшим братом. Отроки даже не могли сказать точно, откуда войско идет, – знали только, что к ним в Задоричи эту весть привезли от Твердилы, а он на восход от нас живет…

– И это все так дивно! – воскликнула Ульвхильд, повторяя то, что уже сотню раз звучало в Хольмгарде и округе. – Почему они вдруг объявились с восточной стороны? Они ходили в Серкланд! Они возвращались не через Киев? Но как? И что это может означать? Я думаю, ничего хорошего! И отец так думает. Как бы они не поссорились с людьми Хельги, иначе как это все объяснить!

– Но с чего бы сыну Хельги ссориться с его людьми? – усомнилась Радонега.

– Почем я знаю? Я только знаю, что все это очень-очень странно! Сванхейд сказала вчера, я сама слышала: а уверен ли ты, конунг, что это наше войско движется к нам?

– Ну конечно наше! – воскликнула Витислава.

– Тогда почему гонцы не сказали, кто их послал? Что, мол, Грим-конунг кланяется своему тестю, Олаву-конунгу… И люди его – Боргар, Годред, Свенельд и прочие?

– Должно быть, смерды позабыли все эти имена! – засмеялась Витислава. – Три десятка гонцов, они не знают этих людей, они не смогли бы все запомнить, и вообрази, нам бы передали: Моркогрыз кланяется Лысобрюху!

И Радонега, и даже Ульвхильд не могли не засмеяться в ответ.

– Вот они и передали только, что возвращаются, – весело продолжала Витислава. – А все важное они расскажут сами.

– Вы лучше о подарках думайте, – с улыбкой посоветовала Радонега. – Вот вам мужья навезут узорочьев разных – и серебра, и золота, и самоцветов, и паволок, и посуды! Чего только не будет у вас теперь! Будете обе как царицы из Миклагарда!

– Только бы они не привезли слишком много молодых рабынь! – Ульвхильд презрительно сморщилась. – Может, они после сарацинских цариц и смотреть на нас не захотят!

– Сарацинские рабыни у нас здесь перемрут скоро, – вздохнула Радонега. – У них там, говорят, жарко, холодов наших им не вынести.

– Ну, да, – поддержала ее Вито. – Там водятся велеблуды, а у нас нет!

– Только велеблуда мне в хозяйстве не хватало! – фыркнула Ульвхильд и встала.

Две хозяйки тоже встали и поклонились на прощанье. Лучинка метнулась вперед, чтобы отворить дверь госпоже. Но та, сделав пару шагов к выходу, обернулась.

– И еще… – с колебанием начала она.

Снова шагнула к двери, будто передумала. Лучинка приотворила дверь, в щель потянуло холодным острым запахом палой листвы и влажным духом первого снега.

– И еще, – Ульвхильд снова обернулась, не в силах побороть самую главную владевшую ею мысль, – мы ведь не знаем, кто из них вернется назад живым! А кого мы больше никогда не увидим!

Сказав это, она отвернулась и быстро вышла. Радонега и ее юная невестка переглянулись, на лице Витиславы отразился ужас.

– Но нет… – пробормотала Вито, чувствуя холод в груди. – Она… это ведь она так… Этого же не может быть… чтобы они не вернулись… Правда же?

* * *

На следующий день Олав послал людей на юг, к устью Мсты. Благодаря этому в Хольмгарде заранее узнали, что войско вошло в Ильмень и вот-вот будет здесь. Не все целиком: даже Хольмгард не мог вместить две с лишним тысячи человек, и часть дружин сразу с Мсты повели по другим городцам и большим селениям верхнего Волхова. Пока войско добиралось до конца своего пути, для ночевок под открытым небом стало слишком холодно.

Навстречу войску уехал Альмунд, ему предстояло первым увидеть вернувшихся. Гонец, которого он прислал к конунгу, тайком шепнул Велераду: наши, мол, живы оба. У женщин отлегло от сердца: слова Ульвхильд запали им в память как пророчество, и час от часу беспокойство все росло.

Когда на Волхове показались первые лодьи, Велерад отвел Радонегу с Витиславой на вежу, что замыкала уцелевшую часть бревенчатой стены на валу и смотрела на реку. Более полусотни лет назад Хакон-конунг построил на валу бревенчатую стену, подковой огибавшую площадку поселения, как принято в Северных Странах, но замысел оказался неудачным: что ни год разливы Волхова подмывали вал, стена разрушалась, бревна и земля сыпались в ров, и теперь от укреплений осталась только небольшая часть. Ров почти заплыл, на этом месте поставили хлебные печи и клети для припасов. Сейчас на валу собрался народ – каждый хотел поскорее увидеть войско, и Велерад с трудом провел мать и невестку сквозь толпу. Илетай на вежу не пошла: не более как через месяц у нее должен был появиться второй ребенок, и Велерад оставил ее дома, чтобы не затолкали в суете.

Волхов пока не замерз, и снег еще не лег, хотя сыпал уже не в первый раз, и от золота листвы осталось одно воспоминание. Приближался Навий день, когда накрывают стол для невидимых гостей из мира мертвых. И когда Витислава наконец увидела на широкой реке густую россыпь лодий – они шли несколькими цепями, многие десятки, глазом не охватить, – она подумала, что эти самые «деды», обладай она способностью их видеть, могли бы выглядеть как-то так.

Вид гостей был очень странным. По мере того как холодало, они по пути через владения Олава старались раздобыть себе одежду потеплее, покупали у прибрежных жителей что попало: суконные свиты, овчинные и медвежьи кожухи, тканые толстые вотолы, а то и просто шкуры либо овчины, из которых наскоро делали себе накидки. Из-под этих бедняцких одежд торчало яркое цветное платье, лица и руки были смуглы, бороды длинны и неухоженны.

Громкий гул стоял над рекой – тысячи голосов приветствовали того, кто послал воинов в этот поход. Олав с семьей вышел на внутренний причал – не хватало терпения дождаться, пока прибывшие вступят в дом.

Даже конунг с большим трудом сохранял невозмутимость. Сейчас он узнает, насколько хватило его удачи – той, которую он посылал с войском. Много ли людей погибло? Много ли взято добычи? Без потерь никакое дело не обходится, но если погибших много, а добычи мало, то пострадает его честь. Он, Олав-конунг, будет считаться лишенным удачи. Но если добыча хороша, то и его слава возрастет даже сильнее, чем увеличатся богатства – молва преувеличит их, так что его станут считать еще удачливее, чем он есть.

Лодьи сидели низко, видно было, что тяжело нагружены. Но чем? Две тысячи с небольшим, как сказал последний из гонцов, – это очень мало, это меньше половины того числа, что уходило. Мерен, часть чуди и словен с Помостья уже разошлись по своим домам, но даже с учетом этого…

Олав не отличался остротой чувств, но сейчас сердце билось так гулко, что было трудно дышать. Гребцы то и дело оборачиваются, чтобы взглянуть в эту сторону, он уже различает лица… и никого не узнает! Непривычно смуглые, кто в овчинных колпаках, надвинутых на глаза, кто в круглых цветных шапочках, широченные счастливые улыбки из гущи свалявшихся бород… На руле передней лодьи сидит какой-то здоровяк с вроде бы знакомым лицом… рядом с ним довольный Альмунд, значит, это один из его сыновей, но Олав, хоть и знал обоих с рождения, сейчас не мог сказать который.

Конунг покосился на жену. Сванхейд стояла рядом с ним, сжав руки под теплой куньей накидкой, и на лице у нее отражалось требовательное ожидание, будто она собиралась спросить: оправдали ли ее доверие воины, которых она провожала в поход? Олав очень надеялся, что под ее накидкой прячется его наследник, и ради него еще сильнее жаждал убедиться, что родовая удача им не изменила.

– Я не вижу Гримова стяга, – раздался с другой стороны от него голос Ульвхильд. – Он ведь должен быть впереди!

Олав обернулся к дочери: в точно такой же накидке, как у мачехи, она стояла, величаво выпрямившись, и шарила глазами по приближающимся лодьям.

– Я почти ничьих стягов не вижу! – добавила Сванхейд. – Только твой… но где сам Боргар?

Малый конунгов стяг был вручен Боргару Черному Лису – старшему над дружиной Хольмгарда и всем северным войском. Этот стяг вился на высоком древке над кормой передней лодьи, где ехал Альмунд. Второй из Альмундовых сыновей стоял на носу, будто ему не терпелось перескочить на берег. Этот второй – Свенельд, теперь Олав его признал и поразился переменам. Но самого Черного Лиса он не находил. Не может ведь хёвдинг, человек к тому же далеко не молодой, сидеть среди гребцов!

Они все ближе, ближе… Десятки лодий, одновременно летящих к причалу, казались неудержимой волной силы, которая накатит и смоет. На миг подумалось: не ждало ничего хорошего те берега, где они вот так же стремительно высаживались ради добычи и славы…

Дружный рев нарастал, с каждой лодьи трубили рога, заглушая приветственный шум с берега: внешний причал, вежа, внутренний причал были полны людей, машущих и кричащих. Даже на противоположном берегу толпились жители Словенска, и к ним шли десятка два лодий, назначенных туда на постой.

Вот первая лодья приблизилась вплотную и встала у причала, за ней вторая, третья – сколько смогло поместиться, но самая небольшая часть. Раздавались выкрики кормчих, с одной на другую перебрасывали концы. Часть свернула в протоку, чтобы встать у берега южнее Хольмгарда.

Свенельд бросил конец, чтобы отроки на причале поймали его, и вслед за тем перепрыгнул с борта сам. Олав постарался согнать с лица озабоченность и придать ему величавую невозмутимость.

– Сейчас мы узнаем лучшие новости в нашей жизни! – воскликнула вполголоса Сванхейд, будто заклиная.

– Или худшие! – возразила ей Ульвхильд, и ее голос от волнения звучал раздраженно.

Свенельд глянул на конунга, двух его женщин, потом невольно бросил взгляд на толпу у них за спиной, но не нашел там кого искал. Грудь его вздымалась от волнения, а встречавшие жадно рассматривали его, пытаясь угадать по его виду, что? сейчас от него услышат. Олав снова взглянул на лодью, ожидая кого-то другого, но по ней пробирался, с трудом находя куда ступить среди поклажи, второй из братьев.

Его-то Свенельд и дожидался. Когда Годред встал возле него, братья переглянулись и разом шагнули вперед. Олав отметил, что за время похода разница в росте между ними сократилась: младший из братьев еще подрос.

– Приветствуем тебя, конунг! – хрипло сказал Годред. – Мы побывали на Хазарском море и привели назад ту часть твоих людей и прочих дружин, кому норны судили уцелеть. Мы не осрамили твой стяг и своих дедов. Мы привезли добычу, которая позволит и тебе, и нам не стыдиться своего оружия… хоть все ётуны Ётунхейма и пытались нам помешать! – в сердцах добавил он.

– Но почему я не вижу Боргара? – спросил Олав, но уже знал, какой ответ услышит: по уверенной повадке братьев было видно, что они привыкли говорить от имени дружин.

– А где Грим-конунг? – нетерпеливо воскликнула Ульвхильд, не давая им ответить на вопрос ее отца. – Где он, отвечайте, ну!

Она едва не топнула по доскам причала; Сванхейд полуобернула к ней лицо, намекая, что падчерица ведет себя не совсем подобающе.

Оба брата взглянули на Ульвхильд, и их лица смягчило чувство, поразившее ее в самое сердце. Это была жалость. Странно смотрелась жалость в светлых глазах на смуглых лицах со свежими шрамами – именно то чувство, которого они не знали целых два года.