Огнедева. Змей-звезда

– Я тебя не помню. – Предслава виновато улыбнулась и покачала головой. – У нас столько братьев…

– И все в дружине воеводской! – Воята ухмыльнулся, но ему согрело душу, что она сказала «у нас», тем самым признавая его за родню. А братьев и правда насчитывалось очень много: четырнадцатилетней девочке, которой она была, когда в последний раз навещала ладожских родичей матери, немудрено было позабыть лица горластых нескладных подростков, под видом воинских упражнений от души тузивших друг друга палками и кулаками. – Я тебя помню немного. – В действительности он помнил скорее то, что дочь плесковской княгини когда-то приезжала в Ладогу, а от нее самой у него оставалось самое смутное впечатление. – Ты сильно выросла. Больше даже на вуйку Ярушу походишь, чем на Дивляну.

– Да, у нас все замечают, – Предслава снова улыбнулась. – я еще пока замуж не вышла, мать переросла. Как там все ваши?

– Слава чурам. Воевода сам приехал – скоро увидишь его, он тебе расскажет про своих. Бабка твоя Милорада все хворает – с весны, летом полегче стало, а теперь опять…

– Бабушка Милуша! – Предслава обеспокоенно всплеснула руками. – Вот беда! А кому же ее лечить – там есть кто-нибудь из ведуний постарше?

– Одна бабка Жданица осталась, да у той уже все спуталось: принимается заговаривать от зубной боли, кончает – на присушку. – Воята чуть усмехнулся и горестно покачал головой, поскольку старую Милораду, мать воеводы Велема, в Ладоге все любили. – У нас теперь в старших ведуньях три сестры: Ведома, Льдиса и Олова. Да они ей племянницы, куда им заговаривать ее…[4 - Заговаривать можно только людей моложе себя.]

– Хоть и не лучшие вести, а все легче стало! – Предслава приложила руку к груди. – Подумала о родне – и будто сердце теплым ветром овеяло. Спасибо тебе, и прости, что неласково приняла. Иди, я тебя поцелую! – Предслава встала и шагнула к нему. – Надо было раньше, но там я не…

Воята ухмыльнулся: да, если бы «мертвая колдунья» сразу попыталась его поцеловать, он бы отбивался не шутя. А теперь он, с довольным и отчасти смущенным видом улыбаясь, подошел и наклонился; Предслава коснулась губами его щеки, потом обняла и прижалась головой к плечу, словно была рада обрести опору. Воята почтительно приобнял ее и поцеловал в повой надо лбом. На душе стало легче: вот теперь он сможет думать об этой женщине как о сестре, а не как о княгине чужого племени. Надо же, как далеко разбросала жизнь семена старого родового дерева Радогневы Любшанки!

– Да уж я вроде ничем чуров не обидел, чтобы меня сестры метлой встречали! – Снова усевшись, Воята улыбнулся, уже чувствуя себя свободно. – Что же с тобой приключилось-то? Что ты вдова теперь, мы знаем. Но с чего тебе ночью по горам бегать?

– Я слышал кое-что в гриднице – это правда? – подал голос Рулав. Трепещущий свет от светильника резко выделял глубокие морщины его обветренного лица, и вид у него был очень утомленный и встревоженный. – Говорят, что к тебе по ночам ходит злокозненный дух?

– Правда! Ой, правда! Ходит дух, а кто такой, чего хочет – не ведаю.

Предслава опустила лицо на руки и немного сдвинула повой, будто хотела запустить пальцы в волосы; мелькнула полоска с началом ровного пробора, и Воята убедился, что волосы у нее и правда очень светлые, с легким золотистым отливом. И ему почему-то захотелось еще раз поцеловать ее в этот пробор. Вид этой женщины, такой красивой и встревоженной, такой мужественной и несущей такой тяжкий груз, рождал в груди теплое чувство: смесь удивления, уважения и нежности. Хотелось что-то сделать для нее, помочь, порадовать…

– Нынче вот хотела расспросить его – да не вышло.

– Мы помешали? Уж прости! Кабы знать…

– Да не вы, – Предслава отняла руки от лица. – Она, видать, помешала. Незвана. я ее прежде вас увидела. А о чем спросить хотела – так без ответа и осталось…

Глава 2

Началось все еще в конце лета, когда до круч Коростеня долетали песни жниц с ближних полей, а светлые, как свежая солома, с золотисто-рыжеватым отливом косы Предславы еще доставали до пояса. Однажды ночью она проснулась с ощущением, будто рядом с ней кто-то есть. Причем намерения этого кого-то были совершенно ясны.

– Ладушка моя… – шептал голос, и чьи-то руки скользили по ее груди, щекочущая борода прикасалась к шее и щеке, дыхание обжигало лицо. – Желанная моя, ненаглядная…

Предслава, не понимая, сон это или явь, охнула спросонья и отшатнулась; в избе было темно, хоть глаз коли, но всем существом она ощущала рядом чье-то присутствие.

– Кто здесь? – слабо вскрикнула она, рывком сев на лежанке и прижавшись плечом к бревенчатой стене, покрытой медвединой. Знакомый запах шкуры почти убедил ее, что это не сон, но тем необъяснимее было происходящее. – Кто ты? Веснянка! – повысив голос, крикнула она. – Снегуля!

– Что ты кричишь, лада моя? – Кто-то закрыл ей рот ладонью, другой рукой снова пытаясь обнять, но она все отстранялась и неловко в темноте отталкивала от себя чужие руки, пытаясь отползти по лежанке вдоль стены. Она и понимала дикость происходящего, но странное оцепенение мешало ей закричать. – Это же я, муж твой! Или не признала?

– Муж? – не веря ушам, повторила Предслава. – Володыня?

И осознала, что действительно слышит голос мужа! Но как это могло быть? Еще весной князь Володимер коростеньский ушел с дружиной сперва в Киев, а там, соединившись с силами Ольга киевского и Унебора черниговского, отправился в лодьях и на конях вниз по Днепру. В Переяславле к ним должен был присоединиться князь Берислав, чтобы общими силами двинуться на Сулу. Суляне, возглавляемые своим князем Заславом, уже не раз нападали на проходящие к Греческому морю купеческие обозы с русскими товарами, грабили на пути туда и обратно. Сам-то князь Заслав был не так уж силен, но все отлично знали, что его поддерживают не только прочие северянские князья, но и козары, особенно обозленные тем, что Ольг киевский стал брать с радимичей тот же шеляг с плуга, который раньше радимичские князья платили козарам. Последнее нападение случилось прошлым летом, когда снаряженное Ольгом посольство ехало в Миклагард; этим летом его ожидали назад, и было очевидно, что обоз, наверняка везущий множество дорогих греческих товаров, подвергнется нападению. Поэтому Ольг еще с зимы предложил всем младшим князьям под своей рукой готовиться к походу: Бериславу переяславльскому, Унебору черниговскому – уже почти своему зятю, и Володимеру деревлянскому, своему названому сыну. С восьмилетнего возраста последний из рода деревлянских князей привык считать Ольга киевского «заместо отца», почитал, платил дань по черной кунице от каждого очага – то же самое, что и радимичи. На призыв он откликнулся охотно: во?первых, он и так почти каждое лето проводил в походах со своей дружиной, а во?вторых, свободный путь по Днепру был нужен и ему самому. Деревляне деятельно участвовали в торговле с греками, и к ним уходила заметная часть дани, собираемой Володимером с деревлян и дреговичей – завоеванных и покоренных для него Ольгом еще двенадцать лет назад. В то лето Володимер получил меч и сам пошел в поход в сопровождении своего кормильца Рулава и части Ольговой дружины – и был благодарен киевскому князю еще сильнее, чем если бы тот сам покорил дреговичей и преподнес юному князю уже готовое право сбора дани.

Так скоро Предслава мужа домой не ждала, будучи уверена, что после победы над Заславом он и его побратимы-союзники, развивая успех, пойдут вверх по Суле, надеясь вовсе оторвать сулян от Северяни и подчинить Киеву. Князь Ольг действовал очень умно, смело, но продуманно, постепенно и неуклонно расширяя свои владения: подчиняя одних, он тут же предлагал им участие в походе на других, где они смогут и восполнить понесенные потери, и восстановить победами свою честь.

Киевскую дружину возглавлял сын Ольга, Свенельд, двоюродный брат Предславы. Он тоже отличался отвагой и упрямством: они будут наступать, давить сулян, сколько хватит сил, а потом до осени пировать в Киеве в честь победы. И до той поры, когда придет срок отправляться в полюдье, князь Володимер проведет дома не больше месяца, самую распутицу, пока грязь не замерзнет и реки не встанут.

Но уж когда он соберется возвращаться, она об этом узнает! Из Киева примчатся гонцы с вестью, к какому сроку печь хлеб, варить пиво, ставить мед, созывать нарочитых мужей Деревляни на княжьи пиры. Несмотря на молодость, Предслава была хорошей и опытной хозяйкой: ведь она и родилась, и воспитывалась как княжья дочь, и с рождения ее было ясно, что на тот или иной княжий стол она раньше или позже взойдет полноправной хозяйкой. И скорее раньше… Так и вышло: после знаменательного похода на Туров этот самый Рулав привез в Плесков вышитый рушник от молодого князя Володимера – для Предславы Волегостевны. С трехлетнего возраста ее растил отчим, плесковский князь Волегость, а прежнего киевского князя Аскольда ни поляне, ни кривичи не любили вспоминать. Ей тогда было всего только восемь лет, но тем не менее дар приняли и послали взамен другой. В узорах обручального рушника мать Предславы, княгиня Дивомила, сразу узнала руку сестры, а если киевская княгиня Яромила одобряет сватовство, следует его принять. Поставили лишь то условие, что свадьба состоится не раньше, чем невесте исполнится шестнадцать. Против этого никто не возражал: ни сам Володимер, ни его покровитель Ольг. Так и вышло, что с самого детства Предслава знала, за кого выйдет замуж, но мужа впервые увидела на свадьбе – одновременно с тем, как он впервые увидел ее. Уже после того, как их соединили и тот же Рулав деревянным свадебным жезлом снял с головы молодой покрывало-паволоку.

– Откуда ты взялся? – пробормотала она, отталкивая от себя ищущие руки и все еще не веря, что это не сон. В ней поднималось какое-то лихорадочное возбуждение, но от него веяло чем-то нечистым, неприятным. – Никто не знал… не предупредил… гонцов не слал… А дружина? А полон? Сколько ты привел, сколько своих потерял? Как сходили?

– После, после об этом, любушка моя! – Невидимый в темноте гость снова придвинулся вплотную. Весь он источал желание, но ошеломленная Предслава была полна тревоги и недоумения. – Истомился я по тебе, душа моя, сердце мое! Поцелуй же меня, ягодка моя сладкая, малинка моя алая, земляничка лесная!

Горячие губы настойчиво искали встречи с ее губами, но Предслава отталкивала мужчину, изо всех сил упираясь ладонями в грудь. Обычно Володыня не так себя вел: нет, он был пылким мужем, но, возвращаясь из похода, первым делом принимался взахлеб рассказывать о том, как сходили, что видели, с кем бились, какую взяли добычу, что учудил Свенельд и что на это сказал Унята, что стряслось по пути с Гладилой и Втораком, как Дорожко в кустах сел на ежа и выскочил со спущенными портками, как Крепимер на пиру подрался с местными на Случе, как Еловца на Припяти поймали на одной бабе, а ее муж – там над всеми старший… Поболтать он любил сверх всякой меры, особенно когда было чем похвалиться. Но чтобы вот так среди ночи, будто с дерева слетев…

– Как ты в город-то попал? – воскликнула Предслава. – Кто вам ворота открыл? Почему меня не разбудили?

– Зачем будить – я сам тебя разбужу! – из темноты донесся смех. – Или пусть будет сон – слаще сна ты в жизни не видала. Ну, иди же ко мне, лебедь моя белая…

Он с силой обнял ее, придвинулся вплотную, ее руки невольно обвились вокруг шеи мужчины… На нем ничего не было, даже исподки, будто в бане, и под пальцами она вместо теплой человеческой кожи, липкой от пота, ощутила что-то сухое и гладкое, но неровное, прохладное… похожее на чешуйки.

И тут же страстный любовник вскрикнул странным низким голосом – совсем не таким, каким говорил перед этим, – зашипел, как от сильной боли, и резко отпрянул. Потрясенная, дрожащая Предслава, обливаясь дрожью от непонятного ужаса, отшатнулась в другую сторону и безотчетно вцепилась в маленький кожаный мешочек у себя на шее. Залоснившийся, блестящий, двадцать лет назад накрепко зашитый заговоренной ниткой, он хранил в себе корень волшебной князь-травы солонокрес. Корень этот Милорада подарила дочери Дивляне, когда отпускала замуж за киевского князя Аскольда, а та в свою очередь отдала материнский оберег своей дочери, когда провожала ее из Плескова в Коростень за князя Володимера. Солонокрес – одна из самых могучих волшебных трав: он оберегает женское здоровье и дает плодовитость, защищает от всякого зла, чужой зловредной ворожбы и нечисти, помогает сохранять и привлекать силу и мудрость. Повинуясь прощальному наказу, Предслава носила оберег день и ночь, не снимая, и почти забыла о нем, но… похоже, он сослужил ей службу.

– Ш-што это у тебя? – прошипел из темноты досадливый, странно изменившийся голос. – Больно… Ж-жет… Огнем палит палючим… Ножом реж-жет острым… Убери! Сними! Сними да выбрось, слышишь, что я сказал! – с неодолимой властностью вдруг крикнул голос, и рука Предславы невольно дернулась к ремешку…

Но тут она опомнилась. Солонокрес ни разу еще не помешал ее мужу приблизиться к ней, он даже его не замечал. А ночной гость не только заметил – оберег жжет его и режет. Значит…

– Сгинь, пропади, нечистый дух! – крикнула Предслава. – Уходи, откуда пришел! Чур меня, чур! Веснянка! Снегуля! Лугата, просыпайтесь! Огня дайте! А ну, вставайте все!

Она кричала во весь голос; и из темноты послышалось испуганное оханье челядинок. А ее слух уловил тихий шепот… или шипение, или шуршание, от которого шевелились волосы на голове и пробирала нехорошая дрожь, будто что-то чужое, злое трогает саму душу внутри тела.

Когда Снегуля наконец раздула уголек и засветила лучину, в избе не оказалось никого лишнего. И снаружи в городе все было тихо: Коростень спал, и не было никаких признаков того, что княжья дружина находится здесь или поблизости. При свете Предслава окончательно проснулась – вернее, убедилась, что не спит, – и со всей ясностью осознала, что ночной гость никак не мог быть ее мужем. Володимер не мог вернуться домой без дружины, а дружина не могла подойти к городу так, чтобы княгиня об этом не узнала. Не через тын же он перелез к себе домой, будто тать! Да и как бы человек открыл дверь, заложенную засовом, пробрался через сени, где спит кое-кто из челяди?

– Это к тебе налетник прилетал, – сказала ее свекровь, старая княгиня Чтислава, когда утром Предслава рассказала ей о происшедшем. – Змей-налетник, я в молодых годах много о нем слышала. Есть, говорят, такие молодцы зазорливые, что умеют перекидываться и по-змеиному, и по-человеческому. Ты не разглядела его? У него голова, наверное, была как у орла, хвост как у змеи.

– Слава чурам, что я его не видела, если он такой! – Предслава, невыспавшаяся и бледная, снова схватилась за оберег. Ей было страшно и неприятно вспоминать ночь, будто случилось нечто грязное и постыдное.

– Или он мог быть как парень молодой выше пояса и как змеюка-уж пестрый – ниже. Ты говоришь, почуяла у него чешуйки на шее?

– Да. – Предслава содрогнулась от отвращения, снова вспомнив это.

– Значит, это был он – змей летучий. Ведь ты давно мужа не видела. – Старая княгиня тяжело вздохнула, потому что тоже давно не видела единственного сына. – Тоскуешь по нем, поди… А змей чует, где жена тоскует по мужу, вот и приходит… Нужно тебе нарвать травы дедовника, а еще хорошо помогает трава вратига…

– Что это за трава?

– Я не знаю, как она здесь называется. – Княгиня Чтислава родом была моравская княжна и до сих пор иногда употребляла слова родного языка, неизвестные деревлянам. – Еще, мне мать рассказывала, помогает трава тинтявата, троян, чемерика и одолян…

– Одолень-трава от всего помогает. – Предслава хмуро кивнула. – А еще плакун да боронец. Ох, спасибо матушке, что солонокрес мне отдала!

Разбирая травы, для хранения которых у нее был заведен отдельный ларь, Предслава все думала о ночном госте. Конечно, и она знала немало повестей и баек о том, как змей-летавец, змей-налетник посещает женщин, тоскующих по отсутствующим мужьям, прикидывается этим самым мужем, склоняет к любви… и высушивает бедную бабу до смерти. Но почему к ней? Если бы ее спросили, любит ли она мужа, Предслава ответила бы «да»: Володыня ценил ее, не обижал, и хотя они порой ссорились, она не считала свое замужество несчастливым и даже скучала по мужу, когда его долго не было. Особенно под конец отлучки, когда недостатки супруга бледнели в памяти. Но не тосковала до такой степени, чтобы привлечь любовника с Той Стороны! Не теряла вкус к жизни, не вертелась по ночам, не плакала от тоски, не торчала целыми днями на забороле, вглядываясь вдаль и ожидая «ладо свое». Скорее бы змей к Обещанке прилетел, которая вышла за своего Собиню только перед Корочуном и обмирает от любви. Спросить, что ли, не был ли и у нее? Но как спросить – слухи пойдут, что с княгиней нечисто…

Тем вечером Предслава не велела гасить огонь, а челяди наказала по очереди сторожить и не спать. Даже распорядилась пса со двора привести в избу – уж он-то почует чужого, если Снегулю и Веснянку сон сморит. Однако ночь прошла спокойно: свет, присутствие людей и собаки, а также солонокрес, одолень-трава и плакун-трава, которыми она в изобилии обложила лежанку, делали свое дело. Никто не тревожил ее и в следующие несколько ночей, и Предслава уже решила, что навсегда избыла летучего гада, как вдруг пришло известие, дымом развеявшее ее покой.

* * *

Приближались Дожинки, а вместе с ними праздник последнего снопа. Под вечер, когда народ разошелся с полей, Предслава сидела в обчине на Святой горе с женами-большухами, обсуждая предстоящий обряд и распределяя, кто что готовит и какие припасы несет. Из всех трудов страдной поры княгине доставалось сжать только первую и последнюю полоску на ниве, на которой проводились и прочие обряды, заклинающие плодородие всей деревлянской земли. Вдруг у дверей послышались крики: сразу с десяток женщин, детей, подростков, даже мужчин ломились внутрь, крича наперебой: