Ведьмина звезда. Книга 1: Последний из Лейрингов

Его смех так неприятно резанул слух, что Хагир закрыл глаза. Нет смысла испытывать твердость его духа такими разговорами: он так отупел от усталости, что просто не может взять в толк: к нему и к его собственной голове все это имеет удручающе-прямое отношение.

– А ты крепкий парень, как я погляжу! – заявил Вебранд, отсмеявшись. – Откуда взялся на вашем паршивом Квиттинге такой сведущий в древних сказаниях и твердый духом герой? Прямо Гуннар в змеином рву! Кто ты такой? Уж не брат ли ты этому шумному дураку?

– Нет. – Хагир мотнул головой и невольно поморщился: изнутри в лоб толкала сильная боль. – Я – Хагир сын Халькеля. Из рода Лейрингов. Слышал?

– Как не слышать? – Вебранд обрадовался, как будто речь шла о его собственной родне. Понятное дело, знатность пленника прибавляет чести победителю. – Род последнего конунга квиттов, как не слышать? Гримкель Черная Борода хоть и не самый славный конунг, но последний – такого будут помнить! С чего же ты взялся служить этому морскому быку? – Он небрежно кивнул туда, где лежал Стормунд. – Неужто получше не нашлось? Такой знатный человек может служить только конунгу? А?

– Ничего подобного. На службе у конунга я бы чувствовал себя униженным. А служба простому человеку унизить меня не может. Там я всего лишь беднее… Не настаиваю, чтобы ты это понял.

– Хе-хе! – Вебранду было очень весело. – Да ты никак считаешь меня дураком? Зря, зря! Я как раз очень все это понимаю! Хочешь жить? – Вебранд с любопытством заглянул в лицо Хагиру, будто спросил о чем-то очень забавном и необычайном.

– Я мало видел таких, кто не хочет, – прямо ответил Хагир. – И я хочу. Но это не значит, что я приму свою жизнь в подарок от кого попало. Не знаю, стоит ли твой род того, чтобы я принимал от тебя такие дорогие подарки?

– Э, да ты горд, как сам конунг! – воскликнул Вебранд и сел на камень. Поёрзал, устраиваясь поудобнее, как будто намеревался беседовать до утра. – Вернее, как пятнадцатилетний сын конунга, который пошел в свой первый поход без воспитателя, оказался разбит и теперь предпочитает смерть, лишь бы не показываться на глаза дочке своей кормилицы… А тебе вроде больше пятнадцати?

– Мне двадцать шесть. А в свой первый поход я пошел в одиннадцать. Так что детское самолюбие я давно уже пережил.

Вебранд смотрел на него, вычисляя года и вспоминая, что происходило пятнадцать лет назад. Хагир молчал, не трудясь ему помогать. Любопытно, где обретался сам Вебранд тогда, пятнадцать лет назад? Той осенью, когда фьялли захватили Острый мыс и сестра Борглинда послала Хагира предупредить Гримкеля конунга. Он сделал все, что было под силу одиннадцатилетнему мальчику: выбрался из усадьбы, добежал до Лисьего мыса, обменял золотое кольцо на лошадь и один, без провожатых, доскакал до Ступенчатого перевала, где родич Гримкель ждал врага в засаде – не зная, что враг тем временем приготовил ему засаду в его собственном доме! И если несколько дней спустя Гримкель конунг отдал меч фьялльскому ярлу, Хагир не был в этом виноват.[4 - Подробно об этих событиях рассказано в романе «Корни гор» (книга первая, «Железная голова»).] И тогда же он ушел с Острого мыса вместе с теми, кто отдать оружие не пожелал. В одиннадцать лет он уже знал, какой выбор должен сделать мужчина из рода Лейрингов. Так что, если эта странная беседа и кончится отделением его головы от тела, ему нечего бояться смерти. Он заслужил право сидеть в палатах Властителя, и его предки не будут его стыдиться. Но… Хагир сжал губы, как от боли. Если он сейчас погибнет, то род Лейрингов останется неотомщенным навеки. О них так и будут рассказывать: пропали… вымерли… Если вообще не забудут их.

А вслед за этим, как на веревочке, пришло и поистине жуткое ощущение. Шелест березы на опушке, свежий запах летних трав… Одуряющий запах, на память приходят празднества Середины Лета, вечерние пляски возле костров, песни и бочки с пивом прямо на земле, смех женщин, блестящие глаза девушек. И волосы у них как эти летние травы – густые, прохладные и душистые… Дым от костра, скрип песка под ногами людей, плеск волны в прибрежных камнях. Душистое тепло летнего вечера и прозрачные, ненастоящие, шутливые сумерки, когда кажется, что весь мир принадлежит тебе… Ощущения жизни вдруг вскипели и переполнили все существо Хагира с такой дикой, всепоглощающей силой, что от неудержимого желания жить защипало глаза. Чего еще не хватало! Злясь на себя, Хагир сжал зубы, чтобы загнать это желание жизни опять в глубину, задавить, хранить тупую невозмутимость, не хотеть, быть бревном – бревну умирать не страшно!

Хагир опустил голову, чтобы Вебранд не увидел его внезапно ожесточившегося лица и не догадался о его чувствах. А то будет потом рассказывать, что последний из Лейрингов расплакался и просил о пощаде… Не дождешься, троллиный выкидыш! Мысль о чести рода помогла Хагиру взять себя в руки, и он поднял голову, глядя перед собой спокойно, лишь чуть более озлобленно, чем раньше. Но злость перед лицом врага не опозорит.

– Значит, чтобы тебя помиловать, я недостаточно знатен! Хе-хе! – Не выдавая, вспомнил ли чего-нибудь, Вебранд покрутил головой. – А чтобы убить тебя, мне, выходит, знатности хватит? Ты так рассуждаешь?

– Меня убьет судьба, а не ты. – Хагир с трудом повел плечом, затекшим под крепкой веревкой. – Бывало и хуже. Был, я слышал, один конунг, которого в звериной яме обезглавил раб. Но от этого конунг не перестал быть конунгом, а раб – рабом.

– Ну, уж это ты хватил! – оскорбленно прикрикнул Вебранд. – Мой род, конечно, не давал Морскому Пути конунгов, но и рабов среди нас не было! И не будет! Мой отец был оборотнем! – с заметной гордостью выложил граннландец. – Такого и у Лейрингов не бывало, а? Каждую ночь мой отец становился волком, хотел он того или нет. И убегал в лес. Он разогнал народ со всей округи, так что его стадам было где пастись. Его все боялись и платили ему дань, а нашу округу так и звали – земля Ночного Волка.

– Трудновато, я думаю, ему было найти себе жену, – поддразнил Хагир.

– Он их добыл пять или шесть, – ворчливо просветил Вебранд. – Правда, из детей выжил я один.

– Это, конечно, большая удача! – устало сказал Хагир и уточнил: – Что только ты один.

– Хе-хе! А ты мне нравишься, парень! – Вебранд наклонился со своего камня и похлопал Хагира по плечу. Рука у него была очень тяжелая, и обессилевший Хагир покачнулся. – Твоему горластому вождю не слишком повезло с умом, но с дружиной ему повезло. Хотел бы я знать, будешь ли ты ему верен, если я тебя отпущу?

Хагир промолчал. Мелькнула смутная мысль, что Вебранд хочет переманить его в свою собственную дружину. Да нет, не то. А сомнение в его верности вождю надо считать оскорблением. Едва ли это спрашивается всерьез. Но намек на возможную свободу подействовал сам по себе: внутри души как будто раскрылись какие-то ворота, загоняемая вглубь жажда жизни вдруг прорвалась, душу залило ликование, кровь побежала быстрее. Хотелось дышать глубоко и жадно, точно предстояло набраться сил на всю предстоящую долгую жизнь.

– Если твоего вожака отвезти на Квартинг, там мне за него дадут полторы марки, не больше, – рассуждал Вебранд. – Я придумал получше. Я продам его собственной родне. Смогут они набрать десять марок серебра?

Хагир неопределенно двинул бровями. В усадьбе Бьёрклунд не набралось бы и двух. Но говорить об этом не стоит. Что такое две марки серебра по сравнению с целой жизнью?

– Я отпущу тебя, если ты пообещаешь привезти мне выкуп за него, – продолжал Вебранд. – Десять марок. И забирай своего крикуна. А если денег нет, то привези мне его дочь. У него есть дочь?

Хагир мотнул головой.

– А жена?

– Жена есть. Молодая и красивая.

– Ну, тогда жену! – Вебранд с довольным видом хлопнул себя по коленям и захихикал. – Тоже подойдет. Если не врешь, что молодая и красивая.

– И не думаю. Но только об его жену ты можешь обломать зубы.

– А это мы посмотрим! – радостно пообещал Вебранд и махнул своим людям: – Развяжите его!

Сразу двое граннландцев присели возле Хагира и принялись распутывать веревки.

– Я думаю, ты меня не обманешь, – рассуждал их вожак. – Знаешь, где меня найти? Моя усадьба в четырех днях пути от Драконьего фьорда на восток, если с попутным ветром, а на веслах все восемь будет. Спросите там – Вебранда, сына Ночного Волка, каждый пень знает! Я подожду до Середины Зимы. А если до тех пор выкупа не будет, твой славный хозяин поедет на рабский рынок. Ох, за полгода он сожрет столько, что полторы марки себя не оправдают!

– Так или иначе, к Середине Зимы я успею, – заверил его Хагир, сидя на земле и неловко потирая затекшие руки.

Отчего же не успеть? Хагир не представлял, где возьмет десять марок серебра, но сейчас эта задача не омрачала его радости. Заново обретенная жизнь показалась прекрасной, свежий воздух летнего вечера сам лился в грудь, все казалось возможным. Что может быть трудного для человека, у которого голова на плечах и руки развязаны? Поднявшись, Хагир покачнулся: голова стремительно поехала по кругу, ноги казались чужими и деревянными. Какой-то граннландец, снисходительно смеясь, подхватил его под локоть, и Хагир сам готов был смеяться над собой. Сдерживался он только из-за того, чтобы Вебранд не увидел его веселья.

Десять марок серебра – какая ерунда! Отчего же за целых полгода не раздобыть каких-то жалких десять марок, если ты живой?

В один из последних дней «жаркого месяца»[5 - То есть августа.] в усадьбу Бьёрклунд явился гость. Стоял теплый полдень, все двери в доме держали открытыми, так что без огня было светло и ветерок заносил даже в девичью запах близкого моря. Хозяйка с сестрой кроили рубахи; услышав со двора крики, что кто-то едет, Бьярта и Тюра разом вскинули головы и глянули друг на друга.

– Едет! – взволнованно повторила фру Бьярта. – Едет, кто-то едет, ты слышишь? Новости! Это наши новости едут!

Бросив ножницы, Бьярта бегом кинулась из девичьей, задела кусок полотна и сбросила его на земляной пол, но даже не оглянулась. Это она-то, прилежная и бережливая поневоле хозяйка Березняка! Каждый день они с Тюрой вынимали руны,[6 - Простейший способ гадания по рунам, когда из общего набора вынимается одна, и по ней судят, чего ждать от предстоящего дня.] и вот сегодня им были обещаны новости. Тюра подхватила с пола недокроенный клин, бросила его обратно на стол и побежала за старшей сестрой.

Усадьба стояла на высоком пригорке, и от ворот открывался широкий вид. С одной стороны луговина кончалась склоном, позади которого блестела вода Березового фьорда – под склоном на отмель вытаскивали корабли, и там же стоял, невидимый отсюда, корабельный сарай. С другой стороны тоже тянулись пастбища и упирались в дальний лес на холмах. Над береговым склоном вдоль рассыпанных больших и малых валунов тянулась натоптанная тропа, взбиралась на пригорок к усадьбе, петляя между тонкими редкими березками. Собственно, никакого березняка, кроме этих березок, возле усадьбы Бьёрклунд не было, но благодаря им название держалось. Сейчас они еще зеленели, но кое-где мелькали, как солнечные блики, первые пожелтевшие листья.

На тропе виднелись фигуры трех всадников. Прикрывая рукой глаза от солнца, Бьярта силилась поскорее разглядеть гостей, и сердце ее стучало: хоть бы что-нибудь узнать! Любые новости будут лучше неизвестности. Пять месяцев Стормунд в походе – за это время можно весь Морской Путь проплыть, а он собирался гораздо ближе! Тот торговец, которого он взялся провожать, намеревался плыть не дальше Эльвенэса – не рукой подать, но и не так же долго! Конечно, ему могла подвернуться новая возможность, а он – человек увлекающийся, но… Но не может же он забыть, что жена ждет его дома!

– Это всего-навсего Ульвмод, – разочарованно сказала у нее за спиной Тюра. – Нечего было бегать.

– Да уж, этот пень хорошего не скажет. – Бьярта с досадливым вздохом опустила ладонь и сложила руки на груди. – Но уж теперь надо встречать, раз вышли.

Ее правильное строгое лицо стало замкнутым и недружелюбным: от соседа новостей о Стормунде ждать не приходилось, и Бьярта не могла ему простить своего разочарования. Любят же иные люди бегать по гостям, будто им дома делать нечего!

Ульвмод Тростинка из усадьбы Овечий Склон получил свое прозвище, как иногда бывает, «наоборот», потому что отличался изрядной толщиной, а к пятидесяти годам так растолстел, что с трудом ездил на лошади и нечасто выбирался из своей усадьбы. Но и мысленные попреки Бьярты были не совсем несправедливы, потому что Березняк он навещал чаще других. У прижимистого Ульвмода водилось немало разного добра, и размашистый Стормунд бывал ему что-то должен почти постоянно. Правда, сейчас Бьярта поджимала губы со вполне законным презрением: со старыми долгами они расплатились, а новых сделать еще не успели.

Подъезжая, Ульвмод еще издалека приветливо кивал. Его широкое, с крупными чертами лицо раскраснелось от долгого пути, но маленькие голубоватые глазки из-под морщинистых век с удовольствием разглядывали двух женщин у ворот. Фру Бьярте сравнялось тридцать лет, а сестре ее – на два года меньше, и обе они, среднего роста, стройные, с приятными чертами лица, смотрелись двумя березками. А Ульвмод Тростинка был не из тех, кто с годами делается равнодушен к женской красоте.

– Приветствую тебя, Бьярта дочь Сигмунда! – с трудом дыша, выговорил он, приблизившись к воротам. – Да будет всегда мир и достаток в твоем доме… Хм!

Один из его людей помог хозяину сойти на землю, и Ульвмод придерживался рукой за седло, стараясь отдышаться.

– Приветствую тебя, Ульвмод сын Ульвгарда, – с холодной вежливостью ответила Бьярта. – Я рада таким знатным гостям… особенно когда они приходят так неожиданно.

Ульвмод пошарил взглядом возле хозяйки, но Тюра исчезла. Только ее дочка, восьмилетняя Аста, мельком выглянула из-за спины тетки, задорно глянула на толстого соседа и снова спряталась.

Бьярта провела Ульвмода в гридницу и усадила. В доме казалось пустовато: работники были в поле, только женщины переговаривались и стучали ножами в кухне, да три-четыре хирдмана в углу гридницы играли в кости. Ветер зрелого позднего лета гулял из одного покоя в другой, точно сам старый дом дышал полной грудью, стараясь надышаться перед долгой душной зимой, когда все двери закроют и под крышами день и ночь будут дымить очаги.

После светлого дня полумрак в гриднице давал отдых глазам, а разглядывать тут было нечего: ни ковров, ни узорных досок не имелось, скамьи и изрезанные ножами столы потемнели от времени, столбы потрескались, и резьба снизу пострадала от долгих лет. Кое-где из щелей между бревнами торчали клочья мха: шестилетняя Кайя, хозяйская дочка, любила выковыривать мох, а заботливая Аста не всегда успевала запихать его обратно. Возле очага играли котята, служанка подогревала кашу для детей в маленьком бронзовом котелке с тремя ножками в виде овечьих копытец, который не вешали над огнем, а ставили прямо в угли. И этот котелок грел кашку еще для тех детей, поминальные камни которых уже наполовину вросли в землю.