Кольцо Фрейи

* * *

Обратный путь пролегал по местам, где дружина Кнута не так давно уже проходила. На сей раз северяне держались мирно, однако жители прятались, и не раз приходилось ночевать в пустых, брошенных хозяевами усадьбах. Спали прямо на полу, подстелив солому и укрывшись плащами; королеве Асфрид и ее внучке всегда доставалось место на лежанке, в тепле очага. На них смотрели с большим любопытством, не зная, считать ли женщин Инглингов пленницами. По стране расползались смутные слухи о встрече молодого конунга с самой Фрейей; в тот час его люди были слишком пьяны, чтобы толком понять, что к чему, поэтому повествование украшалось множеством удивительных подробностей. Уже рассказывали, будто Кнут был пленен красотой Олавовой дочери и посватался к ней, а потому и отказался дальше воевать с властителем Южной Ютландии. Почтительное и любезное обращение Кнута с бабушкой и внучкой вполне эти слухи подтверждало.

Он и впрямь был явно увлечен Гуннхильд. Ей тоже нравилось его общество, и она уже не сомневалась, что сама Фрейя внушила ей мысль познакомиться с ним. Кнут был хороший человек: прямой, открытый, великодушный, дружелюбный, он ни в ком не хотел видеть врага и всегда готов был пойти на примирение. К тому же он был всегда весел, почти непрерывно что-то пел, рассказывал забавные истории, охотно принимал участие в вечерних играх и забавах – правда, недолгих, поскольку за время дневного перехода люди уставали. С каждым днем он все больше нравился Гуннхильд. Почему отец раньше не подумал, как можно уладить отношения с Гормом, когда у одного есть взрослая дочь, а у другого – двое взрослых сыновей? Путем брака между ними можно смягчить вражду. Горма не будут так уж задевать богатые доходы хозяев Хейдабьора, если со временем все это достанется его собственным внукам.

Но Гуннхильд хорошо понимала: имея двоих сыновей, Горм наверняка желает видеть одного из них конунгом в Слиасторпе. Ему понравится мысль женить сына на дочери бывшего владельца этих земель. Но что сделает ее отец? Олав-конунг был храбр, но не слишком благоразумен. Оттого Асфрид горевала вдвое сильнее, когда ставила поминальный камень по своему среднему сыну Сигтрюггу: потеряв самого толкового из сыновей, она понимала, что теперь судьба рода и страны в руках Олава. Сигтрюгг и погиб оттого, что братья не вовремя рассорились, и от досады Асфрид даже не упомянула о младшем сыне в надписи на рунном камне.

Все зависело от настроения Горма-конунга. Встретиться с ним Асфрид и Гуннхильд предстояло уже завтра – до усадьбы Эбергорд, где жил Горм, оставалось меньше дневного перехода. Род Кнютлингов пришел с севера Ютландии, но, захватив власть над срединной частью полуострова, обосновался возле святилища, где даны приносили жертвы уже не первый век. Вблизи древнейших погребений еще тех вождей, что приходились сыновьями богине Гевьюн и бились бронзовыми клинками.

– А почему усадьба так называется? – спросила Гуннхильд по дороге.

Моросил дождь, и они с бабушкой, сидя в повозке, прятались под кожаными плащами. Кнут ехал рядом верхом.

– Такое название дал ей мой дед Хёрдакнут, – охотно начал рассказывать он. – Тогда усадьба едва была построена. Однажды ночью он вышел по нужде и увидел, что огромный кабан жрет пойло, приготовленное в колоде для домашних свиней. Он быстро вернулся в дом, разбудил своего человека Стейна и сказал: «Подай мне мое охотничье копье». Стейн сказал: «Но сейчас слишком темно, чтобы идти в лес». А Хёрдакнут ответил: «Мне не придется идти далеко». Тогда Стейн подал ему копье, он вышел и убил того кабана. И сказал, что отныне его усадьба будет называться Кабаний Двор.

Гуннхильд улыбнулась: скорее всего, ей довелось услышать семейное предание. Чтобы убить кабана одним ударом, в одиночку, ночью… Впрочем, в прежние времена люди были куда удалее нынешних, это вам всякий старик подтвердит!

– Но этому есть и другое объяснение, – вступил в разговор Регнер-ярл, видя, что она старается подавить улыбку.

– Дело в том, что неподалеку от усадьбы есть старинный священный камень. Он посвящен Фрейе и имеет вид свиньи или кабана. Именно там наши конунги приносят жертвы, хотя во все остальное время, кроме двух главных годовых праздников, мужчинам не советуют приближаться к нему. Фрейя благосклонна только к женщинам и только от них принимает на этом месте мольбы и жертвы.

– А можно нам пойти к нему? Бабушка! – Гуннхильд оглянулась на Асфрид. – Думаю, нам с тобой было бы очень хорошо принести жертвы Фрейе.

– Едва ли отец станет возражать, – кивнул Кнут. – Уже завтра мы будем в Эбергорде, и тогда я провожу вас к Серой Свинье – он так называется.

– А нельзя ли нам попасть сначала к Серой Свинье, а потом уже в усадьбу? – попросила Гуннхильд, и Асфрид одобрительно кивнула.

– Не лучше ли вам сперва отдохнуть после долгой дороги? – предложил Регнер.

– Мы ведь не знаем, насколько Горм-конунг будет милостив к женщинам Инглингов, – заметила с грустью королева Асфрид. – А Фрейя добра к нам, мы ведь совсем недавно получили тому подтверждение. Будет лучше, если мы сначала попросим ее о покровительстве, а потом уж явимся к Горму. Пусть Фрейя внушит ему доброе отношение к двум одиноким женщинам прежде, чем мы покажемся ему на глаза.

– Мой отец не обидит женщин! – заверил Кнут. – Тем более что вы сами отдались под мое покровительство и пришли к нему как свободные гостьи и наши родственницы.

В его голубых глазах, устремленных на Гуннхильд, отражались преданность и готовность защитить ее. Это, конечно, было хорошо, но решать будет все-таки не он, а его отец.

– Но почему бы им не попросить богиню, если от этого будет спокойнее? – заметил Регнер. – Мы ведь поедем почти мимо, это не задержит нас надолго.

На том и порешили. Миновало еще несколько дней, и вот Регнер-ярл показал тропинку, отходившую от Ратного пути: она вела к Серой Свинье. Но повозку пришлось оставить: петляющая меж холмов и перелесков тропа была для нее слишком узкой и каменистой.

Кнут и Регнер пошли проводить женщин. Они прихватили хлеб и сыр из дорожных припасов для подношения богине; жаль, молока и меда пока было взять негде, но это можно будет восполнить в будущем.

День выдался довольно ясный, снег не шел, а прежний растаял, так что идти приходилось осторожно, чтобы кожаные подошвы башмаков не скользили по мокрым камням. Кнут поддерживал Гуннхильд, Регнер взял на себя заботу о королеве Асфрид. Кто-то из его людей вырубил ей для надежности посох, хотя обычно королева, еще бодрая для своего возраста, обходилась без подпорок.

Священное место уже давало о себе знать: на низких сучьях деревьев, на больших камнях вдоль тропы виднелись черепа коз, овец, свиней, оставшиеся от прежних жертвоприношений. Их было довольно много, а ведь животных в жертву приносят не чаще двух раз в год. На кустах здесь и там болтались на ветру ленты, куски полотна, небольшие мотки пряжи – обычные жертвы богиням-покровительницам.

– Наши женщины обходят Серую Свинью по три раза, каждый раз оставляя что-то возле нее, – рассказывал по дороге Кнут. – Это очень почитаемое место: там вокруг несколько курганов, в том числе могила нашего деда Хёрдакнута.

– А его отца?

– Его отец, Свейн, сын Харальда, погребен у себя на родине, в Рогаланде. Дед Хёрдакнут был первым из нашего рода, кто раздобыл себе владения в Средней Ютландии. Вон она! – Кнут остановился и показал вперед. – Видите за деревьями большой серый камень? Это и есть Серая Свинья. Дальше мы с вами не пойдем и будем ждать у дороги. Сейчас не та пора, чтобы Фрейя захотела видеть мужчин возле своего священного камня.

– Хорошо, мы не заблудимся и сами, – поблагодарила Асфрид.

Дальше они двинулись вдвоем.

Валун под названием Серая Свинья очертаниями и впрямь напоминал свинью, только размером с бедняцкую хижину. К камню вела широкая тропа, хорошо заметная даже на каменистом грунте, а шагов за десять до него заканчивалась у границы, выложенной небольшими белыми камнями. В круг священной земли имел право войти лишь приносящий жертвы. В дни больших годовых празднеств к самому камню приближался только конунг-жрец с женщинами своей семьи, а все прочие останавливались у белых камней. Сейчас еще под валуном виднелись свиные кости и череп, оставшийся после недавнего йоля; когда они окончательно очистятся и побелеют, череп присоединят к остальным на дороге, а его место займет голова новой жертвы.

А может, под самим камнем лежит и несколько человеческих черепов, подумала Гуннхильд. Головы древних конунгов, в неурожайный год принесенных в жертву богам плодородия, для предотвращения голода. На ее памяти ничего такого уже не происходило, но старинные саги помнили этот обычай. Эту участь разделил и кое-кто из ее далеких предков Инглингов.

У черты белых камней Гуннхильд и Асфрид остановились и помолчали, собираясь с мыслями. Потом Асфрид вошла в священное пространство и медленно двинулась вокруг камня, нараспев вознося мольбу к Фрейе:

– О светлая Невеста Ванов, сестра Фрейра! К тебе взываем мы в часы печали!

Гуннхильд тоже вошла в круг и встала так близко к камню, как было можно, чтобы только не мешать бабушке идти. Закрыв глаза, она прислушивалась к дыханию камня. За сотни лет он впитал столько людских чувств, печалей и радостей, опасений и надежд, что сам стал живым. От него исходила такая ощутимая сила, что пробирала дрожь, но Гуннхильд не боялась. Ведь она происходила из рода Инглингов, а значит, от самого Фрейра.

Закрыв глаза, она мысленно перечисляла всех своих предков, начиная от самого Ингви Фрейра, как всегда делают, когда впервые знакомятся с дальними родичами, нащупывая в глубинной тьме времен свой общий корень: Фьельнир, Свейгдир, Ванланди, Висбур, Домальди, Домар, Дюггви, Даг, Агни… Десятки имен, и сколько разных судеб: кто-то из этих конунгов был прославлен доблестью, захватывал новые земли и оставлял сыновьям богатое наследство, кто-то был робок и все время сидел дома, а кому-то боги не дали удачи, послав позорную смерть от рук раба или родича. Но все они в равной степени были звеньями цепи, протянутой от богов, из небесных палат Асгарда, к ней, Гуннхильд, дочери Олава и Гильды. На эту мокрую поляну среди влажного мха, блестящих валунов и островков мокрого снега в ложбинах…

* * *

Харальд, сын Горма, часто приходил на курган своего деда Хёрдакнута, когда ему было о чем подумать. В летнюю жару он укрывался в тени поминального камня, на котором была выбита надпись: «Горм поставил камень по отцу своему Хёрдакнуту. Он покорил Ютландию. Вилфрид вырезал руны». Даже зимой Харальду было хорошо здесь, где близость богов и предков ощущалась, как ни в каком другом месте. С вершины кургана все ежедневные заботы и огорчения казались мелкими и несущественными; словно сам Один, он взирал на них с высоты и понимал, чего они стоят на самом деле.

Сейчас все мысли Харальда вращались вокруг старшего брата, Кнута. Тот отправился в зимнюю поездку по стране, и ему давно вышло время вернуться. Его долгое отсутствие весьма тревожило мать, да и отец беспокоился, хоть и не подавал виду. Мало ли что случилось? У южных границ он мог встретиться с Инглингами… А что, если они решились устроить набег? Все знали, что ютландские Инглинги уже не первое поколение заигрывают с королями саксов: то принимают христианство, то отказываются от него. В нынешнем тяжелом положении Олав мог снова попросить помощи у Отты-кейсара и напасть на Среднюю Ютландию. Подстеречь войско во время зимнего объезда, разбить, ослабить врага, лишить Горма одного из сыновей, захватить земли и принудить местных жителей дать клятву верности – это был бы не такой уж плохой ход.

Горм уже предлагал пригласить «малую вёльву», как называют прорицательниц: построить для нее помост, созвать женщин, чтобы пели вардлок – песнь-заклинание, призывающую духов, которых вёльва спросит о настоящем и будущем. Но Харальд терпеть не мог всякого колдовства, а заодно и гадания. Любое соприкосновение с миром невидимых сил казалось ему опасным, отвратительным – и все знали почему. Горм не стал настаивать, но неизвестность тревожила и Харальда. Поэтому он сидел здесь, как древний герой на кургане, будто надеялся, что какая-нибудь валькирия явится к нему с вестью о брате. Желательно доброй.

Размышляя, Харальд не сводил глаз с Серой Свиньи – священный камень с вершины кургана был хорошо виден, хотя до него было около полусотни шагов. Вдруг возле камня возникло движение – из-за него показалась женская фигура. Ярко-синий плащ бросился в глаза – не у каждой есть такая дорогая, прямо-таки роскошная вещь, да еще с шелковой отделкой. В округе подобный синий плащ имелся только у королевы Тюры, но это уж точно не она!

Харальд вгляделся. Эту женщину он не знал: явно уже немолодая, с белым покрывалом на голове, она держалась величественно, хоть и опиралась на посох. Вот она обошла камень и скрылась с другой стороны. Зная, что его положено обходить трижды, Харальд ждал, что она появится снова.

И она действительно появилась – ровно через то время, которое требовалось, чтобы обойти большой камень. Но, увидев ее, Харальд привстал от удивления. Это была та же самая женщина – тот же рост, тот же синий плащ. Но только теперь она помолодела в три раза – он ясно видел совсем юное свежее лицо, и посоха у нее в руках не было.

Харальд не верил своим глазам. Незнакомым женщинам, одетым в такие богатые синие плащи на каком-то темном меху – бобр или куница, – просто неоткуда было тут взяться. Если бы кто-то приехал, то он, сын конунга, об этом бы знал. Но у нее что – два облика одновременно?

Незнакомка в синем плаще скрылась за Серой Свиньей и через то же время появилась снова – опять в облике старухи! Прижавшись к поминальному камню деда, Харальд всматривался, стараясь запомнить каждую черту странной женщины. У него было острое зрение, и он разглядел даже башмаки, даже подол красного кафтана, видный из-под плаща. Вот старуха исчезла, ей на смену появилась девушка – точно такая же, в таком же красном кафтане!

Харальд зажмурился, потряс головой, ущипнул себя – нет, это не сон! Рост, фигура, одежда – все говорило о том, что это одна и та же женщина. Но ей то шестьдесят лет, то не более двадцати! Как это может быть? Это ведьма! Ведьма, которая явилась к священному камню творить какую-то волшбу – уж наверное, недобрую! Ибо мудрые и сведущие женщины, не желающие людям зла, не меняют облик. Чего доброго, в третий раз женщина в синем плаще выйдет из-за камня, неся на плечах голову волчицы!

Не дожидаясь этого, Харальд метнулся за дедов поминальный камень и бросился вниз по тропинке на заднем склоне кургана. Поскользнулся на мокрой земле, упал, проехал немного вниз, запачкав бок, но не обратил внимания, а ловко вскочил на ноги уже у подножия кургана и бросился в заросли. Неслышно отклоняя ветки кустов, он, словно олень, промчался через рощицу, разделявшую курган и Серую Свинью, и прильнул к земле за последними кустами.

Успел как раз к тому времени, как ведьма заканчивала третий по счету обход священного камня – в облике молодой девушки. Теперь их разделяло всего шагов двадцать, и Харальд совершенно ясно видел красотку лет восемнадцати – с гладким румяным лицом, с прядями рыжих волос, красиво вьющихся от влажного воздуха. Тот же синий плащ, что был на ней же, но в облике старухи. Глаза ее были полузакрыты, губы шевелились, и Харальд торопливо сделал знак молота, чтобы защититься от вредоносной ворожбы.

Вот ведьма исчезла за камнем. Харальд выждал еще немного, чтобы не привлечь ее внимания. Он умел двигаться бесшумно и растворяться среди камней и зарослей, но ведь этой женщине помогают чары! Встав на ноги, он осторожно двинулся следом. Шел он вдоль тропы, не выступая на открытое пространство; тропа тянулась через рощу, то поднимаясь на пригорки, то обходя камни, то вновь поднимаясь, петляла, и в обе стороны ее было видно шагов на десять, не более. Невысокие ели, густые и зеленые летом и зимой, еще сильнее загораживали вид. Ветер шумел, и Харальд прислушивался изо всех сил, пытаясь различить впереди шаги.

Он уже подумывал срезать путь, чтобы перехватить ведьму на тропе впереди, как вдруг с той стороны послышался шум. Харальд остановился, прижался к дереву и замер; донесся стук упавшего камня, шорох одежды, трущейся о ветки. Меча при нем не было, но он на всякий случай извлек из ножен скрамасакс – длинный боевой нож. Любая нечисть боится острой стали.

Шум впереди стих. Боясь упустить ведьму, он сделал шаг вперед – и вдруг увидел ее гораздо ближе, чем ожидал. В своем молодом облике, она выскочила из-за кустов на пригорке, всего шагах в пяти от Харальда, но выше по склону – и с криком, раскинув руки, бросилась на него, пытаясь схватить! Завидев блеск стали в его руке, ведьма взвизгнула, хотела уклониться, упала и покатилась вниз по каменистому склону, но Харальд бросился за ней, в прыжке настиг и мигом завернул ей на голову полу ее плаща. Всякий ведь знает, что для обезвреживания ведьмы первым делом надо лишить ее возможности видеть и говорить – для этого обычно надевают на голову кожаный мешок. Мешка у него не было, и он, придавив трепыхавшуюся ведьму к земле, закутал ее в плащ, прижал коленом, не давая двинуться, и ловко обмотал ее своим поясом, притиснув руки к бокам. Ведьма что-то вопила из-под плаща, но, к счастью, сквозь шерсть на подкладке не доносилось ни одного ясного слова и все ее заклятья были бессильны. Тем не менее Харальд на всякий случай ударил ее по затылку, чтобы оглушить. Ведьма затихла, крики прекратились, она больше не шевелилась.

Стараясь отдышаться, Харальд прикинул, что теперь делать. Экая наглость – творить волшбу возле священного камня, а потом напасть на сына конунга! Она заслуживает того, чтобы ее немедленно утопить в море. Но тогда вместе с ней придется утопить и пояс с серебряной пряжкой и хвостовиком. Но если развязать, она, пожалуй, выплывет, а пояса Харальду было жаль. Да и не годится ему самому судить кого бы то ни было, когда конунг находится дома.