Три мышкетёра

– Могу ли я из ваших слов сделать вывод, что рецепт составлен кем-то, кто не знаком с общепринятыми канонами, иными словами, кем-то, кто абсолютно несведущ в этой загадочной области?

– Я этого не говорил.

– Но такое возможно?

– Вполне.

– У меня больше нет вопросов к эксперту, – сказал адвокат, обращаясь к судьям, – но я хочу сделать заявление. На основании того, что мы сейчас услышали от господина Тартара, парфюмера, можно предположить, что рецепт, проходящий как основное вещественное доказательство по делу, является фальшивкой, что он был составлен лицом, далёким от магии и подброшен подсудимой, дабы очернить её в глазах правосудия. Достаточно взглянуть на эту несчастную, чтобы понять, что она не может быть колдуньей.

– А я делаю из всего услышанного здесь совершенно иной вывод, – перебил адвоката господин Шевротен. – Совершенно очевидно, что господин защитник, проявив понятную мужскую слабость, сам попал под влияние колдовских чар подсудимой и потому пытается выдать желаемое за действительное. Это последнее обстоятельство только лишний раз доказывает, что мы имеем дело не с обыкновенной преступницей, а с колдуньей, коварству и хитрости которой нет предела. Перед нами не просто заблудшая мышка, по неопытности ступившая на стезю преступления и порока. Перед нами колдунья, которая, не найдя другого способа добраться до денег своего супруга, умертвила его посредством своих женских прелестей, – здесь прокурор сделал эффектную паузу и наставил свой указующий перст на подсудимую, словно призывая всех взглянуть на неё ещё раз в свете вновь открывшихся фактов, после чего продолжил голосом, полным трагизма: – Колдунья, которая играла на чувственных устремлениях своего несчастного супруга до тех пор, пока силы не покинули его навсегда. Колдунья, которая совершила хладнокровное, тщательно продуманное и изощрённое преступление. Поэтому я требую для неё самого сурового наказания. Я требую для неё смертной казни! У меня всё.

Некоторое время в зале царило гнетущее молчание. Зрители, вместо того, чтобы ликовать, казались подавленными. Из оцепенения их вывел голос председателя.

– Суд удаляется для вынесения приговора, – сказал председатель, вставая. Если защите и было что сказать, слушать её явно не собирались.

Секретарь объявил перерыв на двадцать минут, но никто из зрителей не покинул своих мест. Все предпочли обмениваться впечатлениями тут же, отчего зал на какое-то время превратился в жужжащий улей. Никто даже не обратил внимания на парфюмера, который покинул зал суда, не дожидаясь исхода заседания. Видимо, у него не было сомнений относительно того, каким будет этот исход.

– Вы думаете, её осудят? – спросила Мелисита.

– Наверное, – сказал Мишель.

– Вне всякого сомнения, – сказал я. – В этом удовольствии судьи не сумеют себе отказать. Женское коварство следует пресекать в корне, чтобы другим чаровницам неповадно было.

– Но ведь судьи сами пользуются румянами и белилами, – заметила Мелисита, пропуская мимо ушей мой ироничный тон.

– Им можно.

– Почему?

– Потому что у них благие намерения. Они делают это из сострадания к окружающим. Не хотят, чтобы все видели, как из них песок сыплется. Пусть все думают, что это пудра.

– Кончай зубоскалить, – прервал меня Мишель. – Сейчас будут оглашать приговор.

И действительно, председатель уже стоял, держа в лапах лист бумаги. Чтобы вынести приговор, суду не понадобилось и двадцати минут. Видимо, между судьями царило полнейшее единодушие.

– Заслушав дело "Народ Маусвиля против Марии Гауды, колдуньи", суд постановил, что подсудимая виновна по всем предъявленным ей пунктам обвинения, а именно: в общении с нечистой силой; в применении чародейских мазей и кремов с целью парализовать волю своего будущего супруга, и, наконец, в умерщвлении своего супруга колдовским способом, а именно с помощью чародейских снадобий. Подобно всем лицам, уличённым в колдовстве, Мария Гауда будет подвергнута смертной казни через сожжение на костре. Приговор будет приведён в исполнение в течение двух недель.

Ответом председателю было многоголосое "ах!", пронёсшееся по залу. Потом застучали отодвигаемые стулья: народ стал постепенно расходиться.

Глава тринадцатая,

в которой мы с Пройдохой проворачиваем наше первое совместное дело

У выхода из зала суда я расстался со своими друзьями. Мишель отправился провожать Мелиситу, а я решил составить компанию господину Гауде, младшему брату покойного господина Гауды, умерщвлённого наиковарнейшим образом своей собственной женой. Правда, сам господин Гауда не догадывался о том, что обзавёлся эскортом, поскольку я, боясь попасться ему на глаза, приотстал на несколько шагов. В упоении от своей победы, он не заметил преследования и привёл меня прямо к своему дому.

Решение проследить за свидетелем, показания которого сыграли решающую роль в исходе дела, не было абсолютно спонтанным. Ещё до того, как мэтр Кантале, адвокат обвиняемой, озвучил свои подозрения касательно подброшенного рецепта, я уже знал, что именно произошло. Я знал, что в деле действительно фигурировал убийца, но этим убийцей была не несчастная госпожа Гауда (она-то как раз была жертвой), а совершенно иное лицо. Лицо, которое могло извлечь немалую выгоду из происходящего. На роль злоумышленника больше всех подходил хитрый господин Гауда. Я не думал, что он отважился на убийство брата, скорее всего, смерть старшего Гауды была случайной, но негодяй очень быстро сообразил, как обратить внезапную смерть брата себе на пользу. Не исключено, что кроме желания вернуть себе отцовское наследство, у него были и другие мотивы, к примеру, желание отомстить отвергшей его мышке, но и одного мотива достаточно. И ведь что интересно, его коварный замысел удался. Негодяй знал, что делал, решив сыграть на суеверии, бытовавшем в ту пору в среде мышей. Нельзя было допустить, чтобы такое страшное преступление сошло ему с лап. В то же время я прекрасно понимал, что даже если мне удастся уличить господина Гауду в нечестной игре, на решении суда это никак не отразится. Приговор, скорее всего, будет приведён в исполнение в установленные сроки. Но я всё же решил проследить за ним, на всякий случай, а пока шёл, понял, что было бы непростительной глупостью не воспользоваться полученной информацией в своих собственных целях. Я даже придумал, как именно это сделать. Конечно, из всей затеи могло ничего не получиться, но попробовать стоило. Я решил разыграть небольшой спектакль, который послужит прелюдией к другому, более серьёзному спектаклю. Что же до дальнейшей судьбы коварного господина Гауды, то об этом тоже стоило поразмышлять на досуге. Но не раньше, чем я сведу счёты с ювелиром.

Вечером я поделился своими мыслями с Мишелем. Моя идея ему понравилась, и мы решили не откладывать её осуществление в долгий ящик. Основную роль в задуманном спектакле должен был сыграть Мишель. Себе я отвёл молчаливую роль статиста. Однако, хотя это и была роль второго плана, всё действие маленькой пьесы вертелось именно вокруг неё. Поэтому я с самого утра расположился за туалетным столиком в так называемой гримёрной и принялся экспериментировать с гримом. Я трудился несколько часов, прежде чем добился желаемого эффекта; но когда, надев парик и расшитый золотом зелёный камзол (вот когда пригодился обширный гардероб хозяина дома!), я в последний раз оглядел себя в зеркале, на меня смотрела точная копия господина Шевротена, королевского прокурора. Правда, я несколько уступал господину Шевротену в габаритах, но в данном случае это не имело значения.

Дабы не томить читателя, скажу, что мой план состоял в том, чтобы немного припугнуть уже успевшего расслабиться и празднующего победу господина Гауду королевским прокурором, якобы проявившим не свойственную ему проницательность и, пусть запоздало и только с подачи адвоката Кантале, но всё же раскусившим коварного преступника. Мы рассчитывали на то, что ради спасения своей драгоценной шкуры злоумышленник согласится поделиться с умным прокурором малой толикой унаследованных от старшего брата богатств.

Ближе к вечеру мы наняли экипаж, пригодный для обслуживания важной персоны, и отправились по адресу, установленному мною накануне. Мы велели вознице остановиться у самого входа в дом, чтобы хозяин дома мог хорошо разглядеть, кто сидит в карете. На стук Мишеля, исполнявшего роль помощника прокурора, вышел сам хозяин. Заметив в окне кареты властное и суровое лицо королевского прокурора, господин Гауда побелел. Хотя не исключено, что я принимал желаемое за действительное. Я свёл свои судейские брови к переносице и хмуро уставился на негодяя, не говоря ни слова. Мой голос мог выдать меня, поэтому все нужные слова должен был произнести Мишель. Что именно он сказал хозяину, я не расслышал, но по тому, как подобострастно начал кланяться этот мерзавец, я понял, что главное дело сделано: в нас не распознали самозванцев. Остальное зависело от красноречия Мишеля. В том, что этому аристократу в душе и аферисту по призванию удастся осуществить задуманное, я не сомневался.

Однако минуты тянулись, а Пройдоха всё не появлялся. Я уже стал опасаться, что наш план провалился, как дверь открылась и мой приятель вышел из дому. Его никто не провожал. По его непроницаемой физиономии я не мог догадаться об исходе дела. Топорщащихся от денег карманов я тоже не заметил.

Пройдоха сел в карету и, пока она не тронулась, сидел, напустив на себя таинственности. Я его не торопил, зная, что долго играть в молчанку этот болтун не сможет. И в самом деле, я не успел сосчитать до десяти, как он заговорил.

– Отгадай, сколько мне удалось с него слупить, – сказал он.

– Неужели ничего? – спросил я.

– Обижаешь.

– Ну, тогда сто крон, – предположил я.

– Теперь ты обижаешь господина королевского прокурора. Сто крон – это не его масштаб. Кстати о господине прокуроре. Мы его явно недооценили. Но давай я лучше расскажу тебе всё по порядку. Начну с того, что этот прохвост Гауда ничуть не удивился нашему появлению. Если кто и удивлялся всю дорогу, так это я. Этот тип даже не поинтересовался, кто я такой, сразу провёл меня в дом и спрашивает: "Чем могу служить господину прокурору?" Я ответил, как ты меня учил: "Господин Шевротен поручил мне уладить с вами один деликатный вопрос". И тут он говорит: "Я думал, все деликатные вопросы мы уже уладили. Ваш шеф самолично пересчитал деньги и сказал, что мы в расчёте". Услышав это, я так растерялся, что забыл все заранее заготовленные слова. Я, можно сказать, просто опешил от такого поворота. Чтобы скрыть своё изумление, я прошёлся глазами по комнате, будто рассматриваю интерьер. Но нужно было что-то отвечать, что-нибудь обтекаемое, чтобы не попасть впросак, и я сказал: "Ситуация изменилась". К тому времени у меня в голове уже забрезжил слабый свет, но полной ясности всё же не было. Я догадался, что нас опередили, но не знал, каким образом, и оттого не мог сообразить, что говорить дальше. Короче, я понял, что иду ко дну, но тут этот тип сам протянул мне соломинку. "Мэтр Кантале?" – спросил он. Если бы он знал, как я обрадовался. "Именно, – сказал я. – Мэтр Кантале не только знает, что рецепт фальшивый, он даже догадывается, кто его сфабриковал". "Не может быть!" – воскликнул этот негодяй, хватаясь за сердце. "Еще как может", – ответил я не без злорадства. – Мэтр Кантале не дурак, как могло вам показаться. Не далее как час назад он заявил господину Шевротену, что всё знает и собирается вывести преступника на чистую воду". Тут негодяй не на шутку испугался. "Что же делать?" – запричитал он. "Известное дело, что", – намекнул я. Он понял меня с полуслова. "Вы хотите сказать, что ему нужно дать на лапу?" Я ухмыльнулся: "Вы видите другой выход? " "Пожалуй, вы правы, – согласился он. – Так будет проще всего. Сколько он хочет?" "Этот вопрос не обсуждался, – ответил я, – но при определении суммы взятки вы должны принять во внимание, что мэтр Кантале относится к категории честных мышей, а честные мыши нынче в цене". С моим последним утверждением он тоже согласился. Чтобы ему было легче расстаться с деньгами, я сделал вид, что сочувствую ему. "Что делать? – сказал я. – За всё приходится платить. Хочешь вкусно есть и мягко спать – плати. В тюрьме ничего этого нет". Видимо, мои слова по-настоящему взяли его за душу. Он ненадолго оставил меня одного, а когда вернулся, в лапе у него была пачка бумажных денег. "Здесь вся моя наличность, – сказал он. – Надеюсь, этого хватит". Я всё же предпочёл узнать: "Сколько тут?" – "Ровно тысяча крон. Я не оставил себе и полкроны,"– ответил он. Глаза у него при этом были такие честные, что я тут же понял: врёт. Я не мог проверить, сколько ещё денег осталось у него в загашнике, но его карманы были в пределах досягаемости, поэтому я спросил с невинным видом: "А что это у вас там позвякивает в кармане?" "Ах, это! Это так, мелочишка", – сказал он и провёл лапой по правому карману. Я пожелал лицезреть мелочишку. Набралось тридцать две кроны. Две кроны я оставил ему, чтобы купил себе успокоительного, а тридцать забрал в качестве оплаты своих посреднических услуг. Я подумал, что нам ещё нужно расплачиваться с кучером, а у него вряд ли найдётся сдача с крупной купюры. "Вы обещаете мне, что всё будет улажено?" – спросил негодяй, вытирая пот со лба. "Разумеется, – ответил я. – Господин королевский прокурор слов на ветер не бросает. Раз он взялся за это дело, то доведёт его до конца". После этих слов негодяй немного воспрянул духом, и мне это не понравилось. Поэтому я решил не лишать себя удовольствия и добавил: "Каким бы не был этот конец". Он, кажется, понял намёк, потому что вдруг побледнел. Он, тем не менее, собрался проводить меня до кареты, чтобы самолично поблагодарить тебя, но я его отговорил. "Лжесвидетели вызывают у господина прокурора кишечные колики, – сказал я. – Так что лучше держитесь от него подальше". Он не стал настаивать.

– Замечательно, – похвалил я Мишеля. – Ты всё сделал правильно.

– Я только одного не могу понять, – сказал Мишель. – Как прокурору удалось нас опередить?

– Не исключено, что эти двое были в сговоре с самого начала.

– Ты хочешь сказать, что когда прокурор призывал все кары небесные на голову колдуньи, он знал, что никакая она не колдунья?

– Скорее всего так оно и было.

Пройдоха ничего не ответил. Мне показалось, что он даже немного расстроился. Видимо, ему было трудно поверить, что мышь может пасть так низко.

Глава четырнадцатая,

из которой читатель узнает о несчастье, постигшем господина Страчино, ювелира

Ювелирная лавка господина Страчино находилась на одной из торговых улиц Маусвиля. Улица была небольшая, но довольно людная. Как оказалось, в ту пору праздные мыши тоже снимали стресс или просто убивали время, посещая магазины и магазинчики. Затеряться в толпе было нетрудно, и потому хозяин ювелирной лавки не заметил одного господина, на протяжении вот уже нескольких дней со скучающим видом прогуливающегося взад и вперёд по улице. Господин был одет щёголем, но каждый раз по-разному, и поэтому узнать его было непросто, да он к этому и не стремился. Скорее наоборот: он желал быть неузнанным, иначе бы не стал переодеваться по нескольку раз на день.

Догадливый читатель уже, несомненно, понял, что этим щеголеватым господином был я сам, а мой маскарад позволял мне следить за лавкой господина Страчино, не привлекая к себе внимание хозяина. Я ждал подходящего момента, чтобы приступить к осуществлению своего плана. В томительном ожидании прошло четыре дня, и только на пятый день моё терпение было вознаграждено.

Было около полудня, когда у дверей ювелирного магазинчика остановилась карета и из неё вышла очаровательная госпожа Шевротен. Я ринулся вперёд и успел как раз вовремя, чтобы распахнуть перед ней дверь. Госпожа Шевротен прошла в лавку, но прежде слегка кивнула мне в знак признательности. Я последовал за ней, не без удовольствия вдыхая аромат её дорогих духов.

Внутри находились хозяин и его помощник Моисей. Оба тут же устремились навстречу постоянной клиентке. Появление ещё одного покупателя вызвало небольшое замешательство, но ювелир, в момент прикинув стоимость моего камзола, сделал знак своему помощнику заняться мной. Я был к этому готов. Достав из кармана запонку, обнаруженную несколько дней назад в туалетном столике графа N, я протянул её юноше со словами:

– Я потерял пару от этой запонки. Не могли бы вы изготовить её точную копию?

– Минуточку, сейчас узнаю, – ответил Моисей, взял запонку и, подойдя к ювелиру, что-то тихо сказал ему. Видимо, передал мои слова.

– Да, мы можем это сделать, – сказал он, вернувшись через минуту. –Правда, господин Страчино сейчас занят, но он скоро освободится. Не угодно ли вам будет немного подождать?

Я сказал, что не тороплюсь, и стал с интересом рассматривать прилавок, с каждым шагом приближаясь к хозяину и покупательнице.