Её саада

– Мне не нравится твоё имя, уж слишком оно… Не знаю, как и сказать…

Фатьма на секунду задумалась и, презрительно усмехнувшись, сказала:

– Ты теперь будешь Эфтандис.

– Я не сменю веры, – уверенно и твёрдо ответила Феодора. – Не сменю.

– Тебя никто и не заставляет. Думаешь, кому-то нравится ломать язык об твоё гяурское имя? Её назвали так красиво, а она хоть бы поблагодарила! – визгливым от возмущения голосом прикрикнула Аспорча.

Новоиспеченная Эфтандис набрала воздуха в лёгкие, чтобы что-то сказать, но тут же остановилась. Понимала, что ничем хорошим это не кончится.

Фатьма благосклонно улыбнулась.

– Надо радоваться, Эфтандис-хатун. Была у нас ваша тезка, Теодора, так сам Аллах теперь не ведает, что с ней да как. Султан Орхан с ней брак политический заключили, но с повелителем она не была, как только планы военные обрушились, он её выслал, – сказала Нилюфер.

«Какая счастливая!», – подумала принцесса.

– Могу ли я уйти? Хатиджа-хатун прописала мне больше отдыхать, – отчаянно выкручивалась Феодора, которой было совсем неуютно среди этих дам.

Должно быть, у Фатьмы был арсенал из тысячи улыбок, обозначавших недовольство, презрение, возмущение, удивление и изредка – радость. Сейчас она извлекла из своего запаса одну, выражавшую некую жалость с нотками ненависти.

– Что же, Эфтандис-хатун итак скоро покинет нас. Она отправляется с повелителем на её родину по случаю победы императора Иоанна, её отца, в Гражданской войне. Ступай, хатун. Хорошенько отдохни.

Глава 5.

На родину! Она не верила сама себе. Домой! Хоть на три дня, пускай, лишь бы оказаться дома!.. Она вновь увидит места, где выросла, где была счастлива, юна и довольна жизнью. Как же она была счастлива! Чадо в утробе, кажется, тоже было довольно и пиналось так, что Феодора еле сдерживалась, чтобы не вскрикнуть.

Она начинала любить своего ребёнка, любить нежно, но пока неуверенно, как бы опасаясь своих чувств. Радовалась его толчкам и шевелениям, гадала, чем он будет похож на неё.

Внезапно в голову пришла мысль, что она просто не сможет вернуться с родных земель в этот чужой, враждебный дворец, наполненный змеями, а не людьми. Не сможет, вот и все! Подумала о том, как будет плакать в ночь перед отъездом, и в носу защипало. Неужели отказаться, не ехать? Нет, нет, решительно нет, она отправится повидаться с семьей, нанесёт визит своей ушедшей юности.

Дорога была долгой. Сначала султанша тряслась в душной карете с решётками-кафесами[12 - Н.ф. – кафес, здесь: решётка на окна, не позволяющая видеть пассажирку кареты снаружи.] на окнах, мечтая побывать на свежем воздухе, потом взошла на палубу корабля, но и тут ей не дали остаться, а приказали спуститься в каюту, подготовленную для неё. Орхан стоял на палубе и отдавал кому-то приказы. Что же, уж лучше сидеть в тёмной комнате, чем находиться рядом с ним.

Яшмак – поистине удивительная вещь. Ты можешь видеть всех, но никто не сможет разгадать твоих эмоций. Это то, что было нужно сейчас Феодоре, ведь переживания переполняли её. Радость смешалась с грустью, тревогой, страхом и раздражением. Как хорошо, что прозрачная ткань скрывала в своих складках её чувства!

И вот наконец-то прибыли! Она дома, дома! Кутаясь в ферасе[13 - Здесь: женский уличный плащ, скрывавший очертания фигуры.], принцесса спустилась по трапу и оказалась на родной земле.

Остальная дорога была недолгой и перенеслась легко. Дворец встретил её привычным шумом и снованием слуг.

Их повели в тронный зал. Как хотелось сорвать яшмак при виде отца, закричать: «Я дома, папа! Вот она я!», броситься ему на шею, но Феодора почувствовала, что не может, что она уже другая.

Приём был холодным и официальным. Никто не улыбался. Неужели это она привезла из ненавистной Бурсы грусть и скорбь?

Служанки проводили её в комнату. Не в ту, где она жила когда-то, а в чужие гостевые покои, холодные и пустые. Оставшись наедине с собой, она предалась мыслям. Кто она – Феодора или Эфтандис? Какой дворец – её настоящий дом? В Бурсе или в Константинополе? Как бы ни ненавидела она султана и все, что с ним связано, она никак не могла не понять, что здесь она уже чужая, и сама стала другой, и от этого было невыносимо горько. Где та смеющаяся, нежная девочка, радующаяся каждой мелочи? Куда делась улыбка с её лица, куда пропали романтические мечтания?

И словно не было больше мыслей. Отныне это не ее дом. Прошлое уходило, как утекает вода сквозь пальцы того, кто набрал ее в руки. Она больше не Феодора. Никто и никогда не сможет лишить её воспоминаний, но… она уже совсем другая, иная. Эфтандис представлялась ей сильной, смелой и жёсткой, была образом её мечтаний о другой себе, щитом от жестокого мира. Но невозможно было стереть мечтательной и нежной Феодоры, и новая она была слиянием своего прошлого и настоящего.

Эфтандис встала с постели, борясь с собой. Надо действовать. Она чувствовала, что не может здесь оставаться, что боль и горечь одиночества, желания вернуться в прошлое сводят её с ума. Подозвав к себе Эмине, она попросила слабым голосом:

– Эмине, с нами приехал тот евнух, что отводил меня к султану?

– Да, госпожа.

– Пойди и приведи его.

Прошли минуты, показавшиеся часом. Наконец евнух вошёл к ней в покои.

– Султанша.

Она сцепила пальцы в замок и спросила:

– Как зовут тебя? Ты ведь представлял мне султана на свадьбе и после отводил к нему.

– Али-ага, госпожа.

Эфтандис сняла с пальца массивный перстень с изумрудом и протянула его Али.

– Возьми это. Просто возьми, хорошо?

Евнух остолбенел. Чтобы госпожа, султанша разговаривала с ним в подобном дружеском тоне, обращалась к нему как к человеку? Невозможно.

– Я… я просто хочу, чтобы хоть кто-то здесь был мне другом. Пожалуйста! – сказала она надрывающимся голосом.

– Госпожа, мой долг служить вам…

– Не надо служить. Будь рядом. Ты – единственный, кто в этом дворце не смотрит на меня с ненавистью.

Оторопевший Али-ага, не найдя, что ответить, кивнул, поклонился и, получив разрешение, вышел из покоев.

Через три дня Эфтандис встречала рассвет в своих покоях в Бурсе. Теперь он не казался ей менее прекрасным, чем рассвет над Босфором.

Глава 6

В каморке было темно. Ага[14 - Титул, один из вариантов обращения к мужчине. Был распространён среди евнухов.] сидел, массируя виски.

Али. Когда он получил это имя? Когда прошёл через боль, лезвие ножа и огненный песок, в который закапывали их, проданных в рабство мальчиков-мавров, пока они умирали? Или когда его купили как вещь на невольничьем рынке, когда отправили в султанский гарем быть бесполым существом и влачить своё жалкое существование? Он уже не помнил. Он забыл свой дом, руки матери и смех братьев. Да и что мог помнить несчастный евнух, которого увезли из дома в три года?

Али никого и никогда не любил. Он – вещь, предмет, раб, а у рабов чувств не бывает. Так всегда говорил ему главный евнух, жестокий до крайности, отправлявший мальчишку за малейшие проступки на фалаку[15 - Орудие для наказания ударами по босым стопам, активно применявшееся в султанском гареме].

Ни мужчина, ни женщина, никто. И тут… прикосновение тёплых рук Эфтандис, отдававшей ему перстень, тёплые слова, просьба – впервые за всю его жизнь во дворце – просьба, а не приказ…

Как ему было стыдно за свои чувства! Как хотелось вырвать проклятое сердце из груди, уничтожить свою душу!

Он не мог сидеть на месте, так хотелось увидеть госпожу вновь, сказать ей что-то и слушать её голос. В голове промелькнула мечта об их поцелуе, объятиях. За что ему это? За что эта влюблённость? Он ведь с самого начала относился к ней как к госпоже, не смел роптать на свою судьбу. Но стрелы любви поражают даже рабов. Евнух уронил голову на руки и зарыдал, должно быть, впервые в своей жизни проявив чувства.

Эфтандис вышивала, когда внезапно почувствовала, что отошли воды. В панике она побежала к акушерке, не понимая, что происходит. Вдруг он, её ребёнок, умирает прямо сейчас, и уже ничем нельзя помочь? Хатиджа успокоила её.

Вскоре начались схватки. Боль наполняла её тело, заставляла корчиться и кричать, молиться и плакать.