Жизнь после

III

Известно, что сон лечит. Известно, что во сне мозг обрабатывает и раскладывает по полочкам информацию, накопившуюся за день, от этого наутро становится спокойнее. И если вечером иногда трудно избавиться от страхов и тяжелых мыслей, то с рассветом они улетают, словно птицы, теряют вес, прекращают сдавливать сердце и нервы. Сон лечит, а утро разгоняет мрак.

Но не было сна. И не было утра. Все, что было у Леты, – бесконечная череда мыслей и чувств, образов, возникающих перед глазами, когда она закрывала их, чтобы уснуть. Это были не сновидения, а болезненные призраки той, другой жизни, которая была еще вчера.

Разговор с Олегом за завтраком; его шутка насчет ее здорового аппетита; его объятия и горячее дыхание на шее, когда он зарывался носом в ее длинные распущенные волосы. Она ясно видела книги, которые расставляла по своим местам в маленьком магазине, где работала продавцом. Видела пыль на полках, и отчего-то отчаянно пыталась вспомнить, правильно ли записала имена всех новых авторов в каталог. Ей казалось, что она где-то ошиблась и именно эта ошибка привела к тому, что она оказалась здесь. Но потом она вспоминала, что после обеда к ней приходила Зойка вместе с мамой Олей. Зойка разглядывала обложки цветных книжек, пока Оля разговаривала с Летой. Лета что-то пообещала ей, но не помнила, что именно. И ей стало казаться, что вовсе не ошибка в имени, а это обещание привело ее в мрачный мир.

Потом были воспоминания об Олеге, с которым они обедали в любимом кафе. Они часто там обедали. Иногда просто пили кофе по вечерам. Там же он когда-то сделал ей предложение. Они тогда были вместе уже целых три года. Ей не нужно было кольцо и не нужна была свадьба, она и без этого была счастлива с Олегом, но он хотел все сделать правильно. Он всегда хотел, чтобы все было правильно. Никогда не обманывал, не хитрил, не избегал сложностей. Делал то, что было нужно, и старался делать это хорошо. Всегда был рядом, заботился и дарил ощущение безопасности. Лета так привыкла к тому, что он всегда с ней, всегда готов выслушать, понять, помочь, что теперь ей было ужасно сложно без него.

Она лежала, укутавшись в одеяло, думала об Олеге, о том, где он сейчас. Думала о причинах, приведших ее сюда, в этот ужасный сон, и не верила, что сможет вернуться назад.

Сейчас она знала только один выход – уснуть. Но уснуть не могла. Мысли не давали покоя, образы сменяли друг друга, и как бы она ни пыталась перестать думать, ей это не удавалось.

Несколько раз она распахивала одеяло, надеясь увидеть полоску рассветного солнца на выцветшем ковре. Но почти сразу вновь укрывалась с головой, прижимала колени к груди, утыкалась в них лбом и пыталась заплакать. Но и это у нее не получалось: слез не было.

Наконец, после бесконечно долгого потока хаотичных мыслей, терзающих рассудок и сердце, наступило затишье. Лета сама не заметила, как провалилась куда-то в темноту, оказавшись в невесомости. Это нельзя было назвать сном, потому что она точно знала, где и как лежит, но знание это превратилось в далекую точку на границе разума. Остальное заполнила космическая пустота. Одна струна, словно сердце, ритмично пульсировала в этой пустоте, издавая глухой звук, похожий на стук падающих капель. В этом состоянии Лета наконец-то почувствовала спокойствие.

Но ненадолго. Пустота эта оказалась очень хрупкой. Стоило девушке подумать о том, что ей здесь хорошо и спокойно и что совершенно не хочется возвращаться в тот ужасный мир, как темноту вновь наполнили образы прошлого, мысли и переживания. И как бы ни старалась Лета вернуться в эту умиротворяющую невесомость, ей не удавалось сделать это осознанно. Она не раз еще проваливалась на время в эту пустоту, но каждый раз это происходило само собой; а как только Лета пыталась понять, почему и как, она тут же возвращалась назад.

Так, промучившись под одеялом, как ей показалось, несколько часов, Лета после очередного, особенно долгого, неосознанного путешествия в пустоту вернулась в реальность с неожиданно спокойным сердцем и ясными мыслями. Словно действительно отдохнула и выспалась.

Она распахнула одеяло, села на кровати и огляделась.

Ничего, абсолютно ничего не изменилось с тех пор, как она вернулась домой, подгоняемая страхом. Все тот же ровный серый свет, напоминающий о дождливой осени, ложился на деревья за окном, на стены, шкафы, полки и деревянный пол, закрытый старым ковром. На подоконнике стоял фикус, листья его потускнели и странно расплывались, словно мираж. Таким же расплывчатым миражом казались предметы на полках.

Лета неслышно встала и, ступая босыми ногами по ворсу мягкого ковра, подошла к полкам. Предметы действительно расплывались, их очертания дрожали, как воздух над раскаленным асфальтом, и иногда менялись. Некоторых привычных вещей не было вовсе, о них напоминала только тень – плотно сгустившийся воздух, через который ладонь проходила, словно через водную преграду.

Это было странно и необычно, и разбудило в девушке любопытство, пересилившее страх. Она принялась открывать шкафы, тумбочки и сундуки, выдвигать ящики, перебирать шкатулки и коробки и очень скоро убедилась, что в этом странном мире-сне существуют только те предметы, которые достаточно долго существовали в реальности.

Вот, например, фикус. Он стоит здесь уже почти десять лет, его начала выращивать еще мама, но потом, уезжая, она оставила растение Лете. Оттого его листья кажутся размытыми, словно мираж: цветок менялся, пока рос, приобретал новые формы. Все эти формы сейчас объединились в одну, расплывчатую: того, что было, и того, что есть.

То же самое происходило, вероятно, и с вещами на полках. У старой фарфоровой статуэтки отчетливо видна каждая маленькая деталь, ее можно взять и подержать в руках; а вот плюшевый медвежонок, появившийся в доме всего год назад, – лишь плотная тень в углу шкафа.

Старые вещи, имеющие историю и ценность в реальности, здесь полноценны и имеют плотность. А вещи новые и непостоянные – едва видимый мираж.

Лета все больше верила в правоту своих убеждений, обходя дом и рассматривая все вокруг. Привычные комнаты, в которых прожила почти всю свою жизнь, она теперь видела иначе. Мир открылся для нее с новой, невидимой ранее стороны. И это настолько изумило ее, что она на время даже забыла о том, где находится и почему.

Особенно ее потрясли фотографии. Те, что были сделаны больше двадцати лет назад и всегда хранились в большом картонном альбоме на полке шкафа, были четкими, люди на них казались настолько живыми, что Лета буквально видела, как дрожат в улыбке их губы и блестят глаза. На карточках, которые были распечатаны не так давно, силуэты людей были размыты, а лица неразличимы. Объединяло старые и новые снимки лишь то, что все они здесь имели серый, потускневший вид, вне зависимости от того, какими яркими и цветными были в той жизни.

Лета поставила несколько старых фотографий на тумбочку перед кроватью и на подоконник, села на ковер и долго смотрела, чувствуя, как тревога и грусть вновь наполняют ее.

Она смотрела в мамины светлые глаза. Сейчас она любила их еще сильнее, чем вчера или позавчера. Так же как любила папину улыбку и окладистую бороду, заплетенную в хвост. Она видела себя и маленького Августа, вспоминала радость, которую испытывала в тот момент, когда впервые увидела в лесу ежика. На снимке они с Августом тянули к ежику руки, чтобы погладить.

Они все смотрели на нее с фотографий, словно из окон, пробитых в прежнюю жизнь, а вокруг была тишина. Лета осознала, что не может сейчас позвать их, поговорить с ними, обнять. Осознала слишком ясно, чтобы усомниться. И почувствовала, как изнутри ее наполняет даже не пустота, а неизвестная прежде ледяная тоска. Захватив сердце и горло, подавляя крик и стоны, ледяная глыба гнетущей тоски опускалась вниз, к животу, заставляя девушку вновь прижать колени к груди и крепко обхватить их. Ей казалось, что она сейчас разлетится на тысячу осколков, как совсем недавно разлетелось красное солнце, но будет не алой, а морозно-голубой и обжигающе-холодной.

Она застонала, не в силах кричать и плакать, кусая губы и не замечая боли. А с фотографий на нее смотрели ее близкие, которые сейчас были невозможно далеко.

Кошмар, окружавший ее, был ужасен. Она осталась совсем одна в этом проклятом тусклом мире. Она, девушка, которая всегда любила жизнь, яркие краски цветов, неба и солнца, любила этот прекрасный мир вокруг за то, что в нем столько красоты, добра, разнообразных запахов, звуков и ощущений. Любила так сильно, что часто не замечала его обратной стороны, темной, недружелюбной, неприятной. А вот теперь словно бы ухнула сквозь дырку люка в асфальте и оказалась на этой самой обратной стороне. С одной только разницей: в прежнем мире окружающую действительность жестокой и недружелюбной делают люди, а здесь людей нет. Здесь мир холоден сам по себе. В нем нет жизни. Не цветут растения, не поют птицы, не журчит вода. Даже по проводам не бежит энергия, техника не работает, не живет.

В отчаянии от всех этих мыслей Лета вскочила на ноги и собиралась уже вновь скрыться под одеялом, спрятаться и постараться провалиться в ту самую успокаивающую тишину или просто разреветься, если наконец удастся. Но вдруг, совершенно внезапно, девушка осознала еще одну пугающую вещь.

Она не дышит!

Сколько времени она уже пробыла в этом месте, во сне или в загробном мире? Несколько часов? Сутки? И только сейчас осознала, что ей не приходится дышать! Она ни разу не подумала об этом, потому что дыхание – это настолько естественно, что о нем в обычной жизни просто забываешь. Здесь воздух был не нужен, но как только Лета осознала это, то ей тут же захотелось сделать вдох, потому что это было привычно, без этого жизнь просто не мыслилась. Ее организм попытался исполнить действие, но вместо того, чтобы ощутить поток воздуха, проникающий в легкие, Лета почувствовала вдруг, что задыхается. Рот и нос пытались втянуть внутрь хоть что-нибудь, похожее на воздух, но не было ничего. Потому что ничего и не нужно было, чтобы оставаться живым в этом неживом сером мире.

Тело бессознательно продолжало требовать воздуха, но у него ничего не получалось. И тогда оно поступило так, как поступило бы будучи частью привычного мира – ослабло и стало проваливаться в кружащуюся темноту. В отчаянии из последних сил бессмысленно открывая и закрывая рот, Лета поняла вдруг, что уже не стоит, а лежит на старом выцветшем ковре. И как только эта мысль промелькнула в ее голове, все исчезло.

Сознание вновь пропало на несколько мгновений, а затем, словно пробиваясь сквозь плотный туман, постепенно стало возвращаться. Лета медленно приходила в себя, и мрачные мысли опять наполнили голову.

Без воздуха нет жизни. Значит, этот мир определенно не создан для живых. Она умерла. И сейчас неважно когда, где и почему, важно то, что она навеки застряла здесь, в своем сером загробном мире. Одна.

Девушка медленно поднялась, стараясь больше не думать о дыхании. Очень скоро поняла также, что здесь можно не только не дышать, но и не есть, и не пить. Тело оказалось всего лишь оболочкой, не требующей никаких ресурсов для существования. Оттого и сон здесь невозможен. Ведь сон – так или иначе необходим организму для жизни, без него нарушаются важные функции. Но тут ничего не нарушится. Потому что уже и без того все нарушено. Все законы привычного человеку существования.

Даже температура и боль тут не ощущаются, потому что все это – умения физического тела. Поэтому под теплым одеялом совсем не было жарко. Поэтому все предметы кажутся почти одинаковыми на ощупь: что зеркало, что полка шкафа, что подоконник – лишь слегка отличаются текстурой.

Если все действительно так, – а в этом Лета почти не сомневалась, – то у нее, несмотря на тяжелое положение, все же теперь есть новые возможности. Ей не надо спать, есть, отдыхать, дышать, а это значит, что она может идти сколько захочет и куда захочет, осмотреть целый мир, побывать в других городах, если, конечно, эта реальность не ограничивается только той улицей, по которой она бежала сюда в надежде спастись от одиночества, и ее домом.

По крайней мере, можно начать изучение с сада. Нет смысла оставаться в четырех стенах и бояться. Потому что бояться нечего: самое худшее уже случилось.

Так девушка уговаривала себя, неуверенно спускаясь вниз и подходя к входной двери, за которой – она это хорошо запомнила – таился пугающий серый туман, стелящийся по земле, готовый схватить и увлечь туда, где ждет еще больший страх и еще более сильное отчаяние. Она уговаривала себя, потому что знала, что ожидание худшего часто неоправданно. Она уговаривала себя, потому что понимала, что не может оставаться на месте и вариться в своих страхах до безумия. Она уговаривала себя, потому что сейчас готова была встретиться, пожалуй, хоть с самим чертом, лишь бы не чувствовать одиночество и растерянность.

Но при этом ей было очень страшно. Поэтому ей приходилось уговаривать себя.

Однако рука ее совсем не дрожала, когда Лета снимала засов. Рука не дрожала, когда она медленно открывала тяжелую дубовую створку, чтобы убедиться … что за ней никто не поджидает и никто не хочет схватить.

Немного успокоившись, Лета сделала шаг, ступая на знакомую тропинку, ведущую от двери дома к калитке. Она сделала еще шаг, оглянулась.

Вчера – или позавчера? – у нее не было возможности осмотреться. Но сейчас, уже изучив то, что творилось в доме, она не сильно удивилась тому, что происходило в саду.

Грядки были пусты. Их покрывало то самое странное марево, похожее на мираж или на плавящийся над разогретым асфальтом воздух. Среди этого марева виднелась не то трава, не то пепел, не то камни или просто земля. Трудно было понять, потому что все было слишком неясно, и глаза видели то одно, то другое, то все одновременно.

Яблони, вишни и рябина росли на своих местах, но плодов не было. Только расплывчатые силуэты крон. Таким же мерцающе-расплывчатым и бесплодным выглядел куст смородины, с которого еще вчера утром она снимала для завтрака сочные ягоды. Старый курятник был на месте, пустой, как и последние несколько лет. Куриц там разводила только мама, Лета же с Олегом не могли уделять наседкам столько времени из-за работы.

Небольшая беседка и скамейки – все на своих местах, четкое, привычное, родное. Девушка подошла к качели, присела и слегка оттолкнулась ногами. Цепочки едва слышно скрипнули, проворачиваясь в петлях, и Лете этот скрип показался неживым отголоском реального.

Впереди, за забором, была дорога. Справа и слева от дома Леты на всю улицу растянулись такие же деревянные и кирпичные домики, окруженные собственным садом, а вот напротив уже стояли многоэтажки. Городок сам по себе был небольшой, люди чаще уезжали отсюда, нежели приезжали сюда жить. Многие, кто искал спокойствия, селились тут. Так, например, поступили родители Леты. Но когда старшие дети выросли, мама и папа решили и вовсе перебраться в лесную глушь. Дом оставили Лете, а сами, забрав пятерых младших детей, уехали за тысячу километров.

Лета любила этот дом. Не согласилась переезжать в квартиру, когда вышла замуж за Олега. Поэтому Олег остался с ней.

А сейчас она и вовсе осталась одна. И как хорошо, что ее окружают родные стены. От них не исходит тепла, как от настоящих, оставшихся в реальном мире, но все же они успокаивают, создают иллюзию защищенности.

Качели убаюкивали девушку. Она снова провалилась на некоторое время в ту самую пустоту, лишь краешком сознания помня о том, что сидит во дворе своего дома. И снова струна, как сердце, глухо пульсировала в такт раскачивающейся цепочке, и словно бы из глубин памяти слышался знакомый голос: Лета, Лета, Лета…. Лета слушала этот голос, голос Олега, он качал ее в той самой невесомости, и на мгновение ей показалось, что муж где-то рядом, она может дотянуться до него, заговорить с ним.

В своем сознании она собиралась уже откликнуться, как вдруг более явный звук заставил ее вздрогнуть и вернуться к реальности.

В расплывчатом силуэте куста смородины, в самом низу сгустилась тень. Небольшая, но плотная, видимая даже в изменчивом мираже. Сердце девушки подпрыгнуло от страха, она вскочила с качелей и помчалась в дом, вновь преследуемая ощущением того, что за ней гонятся.

Дверь была открыта, Лета заскочила внутрь, захлопнула ее за собой, опустила засов, побежала наверх в спальню и, как и в прошлый раз, запрыгнула на кровать, кутаясь в плед. Но теперь она уже не пряталась с головой, а просто села, прижавшись к стене и укрывшись до подбородка, и широко раскрытыми глазами неотрывно смотрела в коридор. Она ожидала, что в этот раз кто-то обязательно успел проскочить за ней или просочился сквозь щели и сейчас медленно, скрипя ступеньками лестницы, поднимется на второй этаж и неспешно появится из-за косяка, нарастая мрачным призраком прямо над ней.