Капля по капле

Капля по капле
Элла Владимировна Нестерик

Не/обычная история отношений двух людей, прошедших долгий путь совместной жизни. Там, в начале, когда мы делали лишь первые несмелые шаги в нашем совместном танце, знали ли мы, что до танцуем не только до самых седин, но и до самых глубин себя самоих?

Элла Нестерик

Капля по капле

Глава 1. Первая бусинка

В 2022-м у нас с тобой случился юбилей. Красивая круглая дата, в точности которой я теперь не особо уверена. Знаю только, что близко к НГ и чуть раньше моего ДР, то есть дня за три-четыре до 28-го декабря. В этот день, пожелавший остаться инкогнито, мы с тобой познакомились. В декабре 1992-го. То есть на декабрь 2022-го 30 лет как назад. Нехитрая математика. Солидный юбилей, о котором мы не только не вспомнили, но даже и не подумали, что надо о нем вспоминать.

Мы не были никогда большими отмечальщиками каких-то там дат (быть может, чуть-чуть по первой – день росписи в ЗАГСе, венчание), а с возрастом и подавно. Не знаю, как это бывает с другими, но нам в нашем "с возрастом" все реже хотелось оглядываться на пройденный путь. И не потому, полагаю, что мы оптимистично ожидали много чего еще впереди, не потому, что там, позади, не было ничего особенно интересного, не потому, что мы спешили это "позади" скорее позабыть. Нам было просто не особо когда. Жизнь наша всегда была довольно активна и если не била ключом, то точно уж никогда не давала скучать.

И так вот, за этой активностью, в декабре 2022-го мы даже не вспомнили о трех десятках лет нашего ежедневного, неустанного, кропотливого другдругаузнавания.

Но если так подумать, чем 30 лет важнее 20-ти иль 10-ти? Все три как будто круглые. Однако не круглость мы чтим в юбилее, а то, что за нею стоит. За тридцатью стоит, очевидно, значительно больше. Она, очевидно, весомей.

И все же меня в ней волнует другое. То, что позволило ей состояться.

Мне хочется вынуть из внушительного объема воспоминаний те, вероятно, немногочисленные, но очень ценные бусины, которые вместе составят невероятной красы и прочности ожерелье. Мне хочется сделать себе этот странный подарок задним числом на обойденный нашим вниманием наш юбилей и все последующие отпущенные нам юбилеи. Мне хочется нащупать и разглядеть подробно те звенья, что составляли и крепили нашу связь так много лет. Мне хочется понять, как мы сумели, и, может быть, еще понять зачем. И первой бусинкой-заделом в этом грядущем ожерелье из воспоминаний станет само мое желание его собрать. Я вижу, как нанизываю эту бусинку на шелковую нить, и предвкушаю, что по окончании работы, буду носить это изделие с немалым удовольствием, а может, даже с гордостью.

Глава 2. Твои несказанности

Куда поставить ударение в слове "несказанности" читатель по прочтении решит, а я начну, пожалуй. Начну с избитого, забитого, но все еще немаловажного в любых довольно близких отношениях – признания в любви.

Их было немало в нашей совместной истории, произнесенных в разных ситуациях по разным поводам на самый разный лад. И все же мы умудрились не низвести их до уровня приветствия/прощания, как это можно наблюдать в американских фильмах.

Моих, должно быть, было больше. Они зачастую рвались из меня просто, без спроса, на сильных эмоциях. Твои же, как мне ощущалось, зачастую стеснялись, стыдились чего-то, как если бы ты не хотел показать свою слабость. Поэтому, видимо, я запомнила четко только одно из них, самое первое.

Мы ехали в машине. Ты просто повернулся ко мне и сказал: "Блин, я все больше и больше влюбляюсь в тебя". Я была застигнута врасплох. Я не знала еще, как относиться к этим едва зародившимся отношениям, не рассмативала их как нечто длительное и серьезное. Я не знала, что чувствую к этому человеку, сидящему рядом. И вдруг это "влюбляюсь". Ты сказал это искренне, чувственно, может быть, даже более чувственно, чем полагалось мужчине. В твоем голосе слышались страх и отчаяние, а в глазах читалась надежда. Это было чем-то новым для меня, чем-то мощным, от чего не отвертеться. Я тогда пролепетала что-то несуразное в ответ и неравноценное. Что-то типа "контролируй свои чувства". Сумничала в общем. Мой черед еще не наступил.

А потом я с удивленьем обнаружила, что когда психую и лютую, ты не отвечаешь в том же духе, ты молчишь и терпеливо ждешь, когда мой псих сойдет на нет. После этого ты начинаешь говорить или не начинаешь. Это тоже было новым для меня. Трудно представить, куда бы меня занесло, если бы я получала достойный отпор не в виде молчания, а равноценного психа. Как ни парадоксально, но твое неговорение действовало на меня куда как усмирительней, чем самый вразумляющий твой спич. Ты не то чтобы умел слушать, не то чтобы ты слышал, но определенно давал выговориться, выплеснуть накипевшее/наболевшее, словом, служил в тот момент громоотводом.

Ты никогда, за редким исключением, не жаловался на душевные муки-стенания, очень возможно, из-за того же страха – показаться слабым. Однако часто, почти ежедневно говорил о неполадках в теле. Психосоматика. Мой – псих, твоя – соматика. Мы в этом смысле были идеальной парой.

Еще одна твоя несказанность всегда вызывала во мне почти благоговейное уважение. Что бы ни происходило между нами, до какой бы степени накала или заморозки ни взлетали наши отношения, ни один из наших близких и далеких не узнал бы от тебя об этом. Что касалось семейных секретов ты был просто могила, из которой даже мне надо было хорошенько постараться что-то выкопать. Я всегда испытывала жуткую неприязнь к болтливым мужчинам, обсуждающим своих жен и подруг с каждым встречным и поперечным. Мне казалось, что в них есть что-то очень бабское, что и женщину в общем не красит. За тобой я такого грешка не приметила. Как-то так естественно у тебя получалось не ходить в эти степи, словно это был жизненный принцип.

Можно, конечно, по-разному посмотреть на твои эти фишки, дать им разное толкование. Но мне нужен жемчуг, который я смогу нанизать на свое ожерелье. Посему мой вердикт – с тобой можно в разведку, потому как в тебе есть взвешенность, терпеливость, надежность.

Глава 3. Твое "плечо"

Я всегда была довольно импульсивна, что, разумеется, не всегда было на пользу, причем не мне одной. Тревожная новость, и мне в тот же миг надо куда-то бежать, спасать кого-то иль что-то, да хоть бы и весь белый свет. Нет бы сесть и подумать, а так ли мое участие в самом деле необходимо, я прямо сходу несусь сломя голову, чтобы не дай бог не опоздать куда-то примчаться до того, как все станет плохо и непоправимо. Надо ли говорить, что, как правило, эта моя импульсивность никого не спасала, ничего не решала и никуда не вела. Разве что давала мне некое самоуспокоение, мол, я сделала все, что могла.

Трудно представить, как тебе, неспешному, рассудительному, осторожному, практически неспособному на импульсивность, как минимум, в трезвом уме и в твердой памяти, жилось с таким тревожно-непредсказуемым существом в качестве второй половины. Не то чтобы ты скрывал свое раздражение по этому поводу, оно отчетливо читалось на лице и в голосе, нет, но ты никогда не дожимал меня своей рассудительностью, практически идя на поводу у всех моих порывов. Это не далает мне чести, разумеется. Но речь не обо мне.

Я четко помню, как ты ходил со мной кормить и спасать всех тех многочисленных брошенных и бездомных животных, которые обитались где-нибудь по соседству или же просто попадались мне не глаза. И это несмотря на то, что по своему воспитанию и, как принято говорить нынче, бэкграунду ты не был к этому ни склонен, ни приучен.

Я вряд ли когда-то забуду тот страшный и черный период, длиною не менее десяти лет, когда мне чуть не в ежедневном режиме приходилось вызволять мою маму из ее беспробудного алкоголизма, а порой рисковать своей жизнью, защищая ее от безбашенных собутыльников. Ты всегда шел со смной, когда мог, хоть нисколько не верил в полезность таких вызволений и, надо сказать, обоснованно. А когда тебя не было рядом, то был против категорически моих похождений туда. Я, конечно, не слушала, шла на "мины", словно одержимая, за что ты потом отчитывал меня строго.

А какую груду недовольств и жалоб я за это время вывалила на твою не шибко-то закаленную психику! Все эти долгоиграющие конфликты на работе, нескладушки с родственниками, соседями, знакомыми и незнакомыми людьми. Да всего теперь уж не упомнить. И ведь ты все это слушал! Там, где мог, советовать, советовал, но по большей части просто слушал. И, казалось, этого вполне достаточно, чтобы пережить еще один пипец. Роль ''жилетки", для мужчины особенно, далеко не завидная. Но ты шибко не жаловался, а я наибессовестнейшим образом зачастую злоупотребляла.

А когда со мной случился тяжелый недуг, и я первый раз в жизни попала в больницу и сразу надолго, ты был каждый день рядом. Не сказать, чтобы я там скучала или сильно страдала, но ты приезжал каждый день. Помню, я тогда спросила, мол, если ты со мной, я готова пройти через это лечение. Ты сказал, конечно, ты сказал, что если понадобится, мы поедем в Израиль, как делают многие. Ты сказал, что главное человек, а не деньги (которых у нас, к слову, не было). И это меня убедило. С тех пор уже минуло десять лет. Мы справились, и справились вместе.

Поэтому я с гордостью и благодарностью добавляю в свое ожерелье еще одну бесценную деталь – твое "плечо". Далеко не всегда мной отмеченное и по достоинству оцененное, довольно часто вопринимаемое мной как само собой разумеещееся, но всегда неизменно доступное и всегда неизменно спасительное.

Глава 4. Твое наставничество

Ты никогда ничему меня не учил, как учит наставник своего подопечного или учитель ученика, преподаватель студента. Были попытки, конечно, с твоей стороны и по моей инициативе, все абсолютно провальные с обеих сторон.

Вспомнить хотя бы, как ты пытался учить меня вождению. Как ты бесился и психовал, что я наезжаю на ямы, руль не умею держать, не смотрю в зеркала и т.п. Я тебе чуть не взахлёб да с восторгом, мол, смотри, я еду, у меня получается! А ты – бу-бу-бу, бу-бу-бу, – скорость переключай, ровно машину держи, яму между колёсами пропускай, – да как-то так недобро, злобно почти что. Я прошу уже чуть не слёзно, мол, дай мне машину почувствовать, блин, дай уверенность ощутить. А ты – нифига, злобно шипишь, и всё тут. Мне, как преподавателю, хочется донести до тебя, что так вообще-то не учат, так вообще-то охоту учиться легко отбивают. Но ты – стена, никакого смягчения и поблажки. И, ожидаемо, результат никакой. Нас хватило всего на два раза. И охоты учиться водить ты мне не прибавил, конечно.

Но вот парадокс, при всей твоей неспособности обучить чему бы то ни было я не в последнюю очередь, а где-то и в первую, именно тебе обязана всеми своими дипломами, званиями и прочими восхождениями в образовательной иерархии.

Ведь это именно ты принёс мне тогда благую весть о том, что в нашем городе открыли иняз, и у меня теперь есть шанс попробовать ещё раз поступить.

Я, помнится, воспряла, но засомневалась в своих силах. Прошло уже три года с окончания школы, я многое забыла. Плюс две неудачные попытки поступить в других городах. Опять же, отупляющая работа на фабрике. Английский мой нуждался в серьёзной реанимации, впрочем, как и другие знания школьной программы, которые требовалось продемонстрировать на вступительных.

Ты выслушал мою почти истерику, пошёл в свою родную школу, библиотекарь которой была ваша хорошая знакомая, набрал под честное слово целый ворох учебников у неё и притащил их ко мне, перекрыв мне тем самым пути к отступлению. Мол, на, вспоминай.

Я тогда поступила, осуществив давнишнюю мечту – английский стал моей любовью в первый же год, как мы начали учить его в школе, и я уже тогда решила, что свяжу свою дальнейшую судьбу с этим заморским наречием.

Потом была аспирантура, и тоже не без твоего прямого участия. Нам посоветовали ехать в Москву, и ты сказал – поедем. Мы сели в вагон и поехали. Без денег, без знакомств, но с верой в хорошее, доброе, светлое. И я поступила опять. Это было практически чудо, в том плане, что по целевому направлению тогда уже нигде не брали, но я проскочила буквально в последний вагон.

А затем была еще профессура. Однако я лучше остановлюсь, пока читатель не решил, что этот рассказ был мною затеян исключительно для того, чтобы похвастать своими регалиями.

Ведь речь (в который раз хочу себе напомнить) сейчас не обо мне.

Наверное, я не смогу никогда по достоинству оценить все те твои неприметные жертвы, которые помогли мне дойти до означенных выше высот и глубин.

Все те многочисленные хождения по разнообразным важным и ещё важнее московским учреждениям, от которых у тебя неизменно болела спина, проблемная смолоду. Все те многочасовые меня ожидания с консультаций и прочих мероприятий, которые так сроднили тебя с курилкой в моём институте, что вскорости ты знал тамошних завсегдатаев-обитателей значительно лучше меня. Все те изнурительные мотыляния за сто км от Москвы, где мы жили, и обратно практически каждый день в течение месяца. Два часа в электричке, да не в нынешней комфортабельной, а в тех ещё, допотопных. И зачастую большую часть пути стоя. Все те таскания тобой габаритных сумок, набитых драгоценными и тяжеленными книгами, которых у нас в городе было никак не достать. Все те чем придется и когда придётся питания, то наскоро сделанным бутером спозаранку, то каким-нибудь датским-французским хотдогом Старбакса. Все те мелкие и не очень неуютности и неудобства, которые персонально тебе не сулили совсем ничего, но ты выбирал быть их частью.

Я помню, как сложно мне было ориентироваться в метро, когда я первый раз поехала в Москву без тебя, ведь ты практически повсюду водил меня за руку, я даже не вникала что и как. Я помню, как мне не хватало тебя на промозглых станциях, в тоскливых институтских коридорах, как сильно хотелось сжевать с тобой на пару какой-нибудь старбаксовкий деликатес, запив его дымящим на холоде кофе. Я помню. Ценю и благодарю.

И, очень возможно, я зря назвала это жертвой. Само это слово при всей его претензии на нечто большое-великое звучит немного ущербно. Как если бы ты не хотел это делать, но тебя как будто принудили. Ведь даже Христос просил пронести Его чашу.

Пожалуй, тебе подойдет соучастие. Да, ты был соучастником в моем обучении. И ты соучился со мной. С одной только разницей – тебе не давали за это дипломов. Несправедливо. Но восстановить справедливость не поздно ведь никогда. Поэтому прямо сейчас я самолично выпишу тебе один – диплом-благодарность и низкий поклон моему негласному наставнику за годы и годы терпеливого и бескорыстного сопровождения меня на моем ученом пути. СПАСИБО ТЕБЕ.

А моё ожерелье пополнилось только что ещё одной драгоценной жемчужиной – твоим наставничеством.

Глава 5. Твой авантюризм

Совсем недавно услышала от тебя фразу, которая определённо застала меня как бы врасплох, я словно бы спохватилась спустя столько лет, а надо ли тебе было ходить и ездить со мной по белу свету в тех объёмах, которые у нас случились. Не вспомню теперь, что именно мы обсуждали, но ты вдруг сказал: "Я вообще – домосед". Серьёзно? И ты вот так, между делом, невзначай признаёшься в таком важном деле, пройдя и проехав со мной добрую сотню дорог? То есть не "устал, сил нет, спина болит" и прочее такое, а вообще по жизни домосед?