Лето в Калинке

– Тихо ты, сокол, – пропыхтел друг, ловко перехватывая запястье и на всякий случай наваливаясь мощным телом. Володя зло и отчаянно ворочался снизу, шипел:

– Пусти, сволочь кавказская, убью…

– Убивать потом будешь. Сначала пойдём выпьем и закусим. Потом снова выпьем и закусим. Потом побьём витрину сельмага и сядем в тюрьму, или побьём друг друга и не сядем. А при желании – можно и совместить.

– Вы там что, женитесь друг на друге? – заорала Марианна, и Катя взвыла и замолотила руками по воде. Брызги полетели веером, обе девушки, обессилев от хохота, едва не падали.

– Уже женились, сладкие, уже, – проорал в ответ Карим и шёпотом сказал полузадушенному другу: – Нажрёмся в хлам: ты из-за несчастливой любви, я, как дурак, из-за тебя. А завтра я нас обоих отпрошу у преподов, мой свет. Не сердись. Знаешь, я за тебя сердце вырежу из груди.

Володя угрюмо промычал что-то снизу, что при очень большом желании можно было принять за «да».

– Ну вот и хорошо, – обрадовался неуёмный кавказец и выпустил, наконец, свою жертву. – Значит, идём пить и нарушать общественные приличия.

Володя лёг на спину и бессмысленно уставился в небо.

Не любит. Всё.

Знать бы, кто перешёл дорогу – а что этот кто-то был, он всем своим сердцем, болтавшимся на тонкой нитке надежды, чуял. Знать – и наказать, не за себя, за то, что её мучает.

Ревность страшна. Ещё страшнее страх за любимого человека. А когда в котле соединяются и первая, и второй… Просыпается древний, бычьемордый зверюга, который до поры дремал, требует свою долю плоти и крови. На грани, на краю просыпается минотавр, и если уж бодрствует – трудно, почти невозможно загнать его обратно и захлопнуть обитую медью дверь узилища.

Чердак большого деревенского дома был местом, где можно отдохнуть и послушать, как бегают и ссорятся пугливые серые мыши.

Кот так и делал: сидя у отходившей от стены деревянной планки и щуря зелёные глаза, караулил. Лапки подобрал, как древний египетский божок. Остриженный хвост лежал неподвижно.

Внезапно в одну из многочисленных щелей ворвался с улицы ветер. И было в нём нечто странное – кот вздрогнул, прижал уши и тихо зарычал, а глаза засверкали совсем уж изумрудным и яростным огнём.

А вместе с ветром донеслось откуда-то издалека волчье «у-у-у», тоскливое, дикое, рвущее сердца всякого живого существа, велико оно или мало, старо или молодо. Где-то в глубине вселенского механизма на волос сдвинулись невидимые шестерёнки, пространство затрепетало, и маятник времени, который до сих пор качался мерно и правильно, сбился.

Кот вскочил, нервно задёргал хвостом, зарычал громче, напоминая в этот миг своего громадного африканского родственника.

Как и все его родичи, он мог существовать как внутри видимого мира, так и вне его. Мог – но не хотел. Потому что выходить за пределы уютного, обжитого мирка с любимыми людьми, вкусными обедами, тёплой печкой и многими другими радостями было опасно. За этими пределами обитали такие силы, такие существа, с которыми лучше было не связываться.

А сейчас кто-то или что-то оттуда рвалось сюда. Не физически, нет – только этого не хватало. Но даже если душой или частицей души…

Кот громко мяукнул.

Кто-то здесь потревожил тамошних обитателей. Кто-то плохой сделал так, что граница между мирами стала тонкой и ненадёжной.

И это было плохо. Совсем, совсем плохо.

Подождав, пока ветер стихнет, кот помчался вниз, встречать человека, который доставлял ему множество хлопот и в то же время – радовал.

Мыши, испуганно прислушивавшиеся к мягкому топоту лап, ожили, перепискнулись, заторопились по своим мышиным делам.

Глава 3

Письмо папе первое

Здравствуй, пап!

Я тебе пишу, потому что очень давно не слышал. Ты занят, я знаю, но вдруг найдётся время почитать мэйл?

В общем, мы снова тут, в Калинке.

Здесь хорошо. Прошлым летом я познакомился с ребятами Руслановых – Вадькой и Тимкой, и еще с девчонками – Людой, Викой, Марусей-беленькой. Беленькая – это потому что у неё косички как лён и кожа совсем белая, она не загорает.

А я загорел, пап, честно. Вот сейчас фотку приложу, чтобы ты видел, какой я стал чёрный. Как негр.

Ты только не смейся, я знаю, что хвастаться нехорошо, это я так…

В общем, что было вчера.

Пошли мы на речку купаться и всякое такое. А там собака Варенцовых лазила, мордатая такая, Ругер зовут. Он – овчарка, колли. Мальчик.

И совсем нестриженый, ему в такую жару плохо, вот и лезет к воде.

Он худой, пап, совсем. И Вика сказала, Варенцовы его плохо кормят. Вот ты скажи, пап, зачем заводить собаку, если кормить её не хочешь? Странные люди…

Я давно маму прошу хоть кого-нибудь, но ты же знаешь, у нас одна комната, и мама от шерсти чихать начинает…

Ну я и решил, что мы все должны его покормить. Сказал руслановским – айда по домам, еды попросим, сюда принесем и ему отдадим. Сам тоже хотел к Новилишне, но Ругер что-то совсем лёг, стал тяжело дышать, ну, я испугался и решил его покараулить…

Ребята тут классные, и девчонки тоже, духом сбегали, я и моргнуть не успел. Почему они меня слушаются? Да вот, я в то лето сначала с Тимкой подрался и засветил ему в глаз, потом с Вадькой, и ему тоже в глаз, только не в правый, а в левый, они меня сильно уважать стали. Правда, Руслановы потом приходили ругаться с мамой, но она у меня хорошая, сказала – пусть дети сами разберутся. Сказала, раз кто-то начинает решать проблемы кулаками, пусть будет готов к тому, что и на него пойдут стенкой… Ну, мы и разобрались, я Вадьку с Тимкой взял под своё начало, а потом девчонок. Девчонки, пап – они тоже люди, и драться могут ничего так, когда захотят.

Тем летом мы всей командой много чего делали. Я тебе вроде писал, ты не ответил почему-то… Ты только не волнуйся, пап, я понимаю, что у тебя много дел, новая семья и вообще… Это я так просто.

В общем, сгоняли они, притащили много всякой еды, накормили мы Ругера, а потом у Маруси взяли косметичку со всякой ерундой, ножницы достали маникюрные и еще канцелярские и постригли его немного. Нам так понравилось, что я решил найти кота Новилишны Филофея и его тоже постричь. Жарко же ходить в шубе.

Но Филофей умный, пап. Он от меня сбежал сразу, и я организовал на него охоту. Я был вождь племени калинцев, Вадька был моим разведчиком, Тимка – загонщиком, Люда – целителем, а остальные воинами.

Пап, мы на него охотились аж полдня! Все мокрые были, но поймали на каштане. Тимка его загнал на самый верх, и мне пришлось лезть туда. Было страшно. Правда.

Там небо было видно хорошо. А небо, пап, оно такое… Вот прямо не сказать, но такое небище, что закачаешься.

В городе я много сижу в сети, не обращаю внимания. А тут обратил.

Это здорово, когда небо так близко, что можно представить – сейчас вытянешь руку и дотянешься вон до тех облаков.

Я так и сделал, но снизу Маруська стала орать, и другие девчонки тоже. Нет, пап, всё-таки они дуры, хоть и умеют драться. Вечно мешают в самый неподходящий момент.

В общем, Филофея я уговорил. Сказал, что всё трогать не буду, только немножко постригу хвост. Мы с ним поняли друг друга. Вроде как поговорили на одном языке.

Когда я замолчал, он пошипел, но подполз по ветке близко и дал себя погладить.

Я чуть с каштана при этом не навернулся, представь, пап!

В животе так всё забулькало от страха.