Прихожанка нарасхват

Она крутанулась на высоких каблуках и стремительно вышла. Шлейф ее духов был горьким. Прежде чем разреветься, Настасья прошептала:

– Теперь я понимаю, почему ты победнее будешь.

Я это давно поняла и успела смириться. Настолько смирна стала, что на последовавшие вскоре в адрес неведомой заступницы яростные Настины ругательства не ответила ни «за что боролась, на то и напоролась», ни «вы обе друг друга стоили».

Вик был очень мил. Я чувствовала себя средоточием всех его помыслов и перед тем, как бесповоротно расслабиться, подумала, уж не уволили ли его со службы. Утром выяснилось, что нет. Уплетая на завтрак остатки вчерашнего мяса и не замечая разницы между сырым и жареным, он деловито попросил:

– Детка, не поработаешь осведомителем?

– Бесплатно? – спросила я.

– За идею.

– За какую?

– Идеальную, разумеется.

Столь плоский юмор означал, что полковнику Измайлову снова не до меня. Пока он закуривал, я гадала, не провокацию ли господин затеял. Предположить, будто вечно ограждающий меня от своих расследований Вик добровольно даст мне какое-нибудь поручение, было сложно. Проще поверить, что во сне я проболталась о тайной встрече с Балковым, и Измайлов проверял степень моей осведомленности об отношениях какой-то вдовы с Борей Юрьевым. Не дождавшись проявления инициативы, полковник сам подвинул ко мне пачку сигарет. Он все-таки назначил цену моим услугам – курение без оглядки на его недовольство. И это была высокая цена. Я расправила плечи и мстительно сказала:

– Спасибо, милый, но курить натощак вредно. Ты забыл о моем режиме? Я еще не бегала и не ела.

Я цедила правильные слова, и даже сердце не екало. Будто вчерашних переживаний, едва не отвративших меня от пробежек навсегда, в помине не было. Дура Настасья, надо не бриллианты с Измайлова требовать, а радоваться молча, что приплачивать за обретаемое рядом с ним умиротворение не приходится.

– Я машинально тронул пачку, – смутился от собственной беспринципности полковник. – Знаешь ведь, детка, не люблю давать тебе детективных поручений. Ты их сама легко берешь. Но тут, кажется, ничего опасного. Во дворе пару дней назад зарезали молодого человека. И меня весьма интересуют сплетни дворовых кумушек.

– А с какой стати этот труп повесили на вас? – возмутилась я. – Пусть райотдельщики за гаражами с лупами лазают.

– Бурно реагируешь, Поленька.

«Цыц, – велела я себе, – с профессионалом разговариваешь. Дашь ему крохотный повод допрашивать тебя по-домашнему, он же наизнанку вывернет. Подзабыла, каково с Виктором Николаевичем, когда он входит в дознавательский раж? Ему можно не признаться. Но скрыть ничего нельзя, потому что он всегда обо всем догадывается правильно. И тогда остается единственный шанс сохранить его расположение – придумать оригинальную причину идиотского поступка. А много их, оригинальных»?

– Детка, не замыкайся. Случилось что-нибудь? Ты как-то связана с местными событиями? Пыталась по собственной инициативе выяснять обстоятельства? Почему вчера не рассказала?

Пожалуйста! Компьютерно отлаженный мозг Вика заработал в направлении безошибочного поиска истины. Я сжала кулаки под скатертью и зачастила:

– Да, я причастна. К тебе. Каждое новое убийство отнимает тебя у меня на часы и сутки. И я в курсе, что твоему отделу перепадают не только самые заковыристые преступления, но и те, которые не раскрыты из-за недобросовестности, тупости и трусости первых сыскарей. Они, спустя рукава, что-то там расследуют, потом оказывается, что в поимке убийцы заинтересовано высокое начальство, дело перебрасывают тебе, и я тебя ни днем, ни ночью не вижу.

– Польщен твоей горячностью, – усмехнулся Вик. – Соскучилась, тронут. Ты верно уловила, Поленька, начальство заинтересовано. Черт бы его побрал. Убитый был предводителем местных отморозков, растил достойную смену погибшим боевикам из наглой и активной группировки старшего брата. Коллеги из райотдела рассуждали допустимо: одной мразью меньше, и ладно. Но под видом мести за ближайшего родственника живой братец многих закопает.

Я вспомнила дрожащий голос мужчины, расспрашивавшего меня на заброшенной стройке про встречу с Женей. Значит, это и был его еще не справившийся с горем брат? Как написал один знакомый журналист, главарь преступной группировки, но тоже человек? А не я ли значусь в списке подлежащих уничтожению под номером один? Если стану рьяно выполнять просьбу Вика, собирая сплетни по округе, точно нарвусь. Несправедливость ситуации приводила меня в бешенство. Впервые Измайлов попросил помочь, надеясь найти в принесенном с улицы словесном хламе нечто пригодное для построения стоящей версии. А я боялась даже открыто крутиться во дворе, где жил Женя. Ведь кто-то выследил нас с ним за гаражами. Надо было признаваться Вику. Во всем и срочно. Все равно узнает, тогда пощады не жди. Ему не стыдно «сдать» и Настасью, и Антона. Он свой, родной, вреда им не причинит, просто порасспрашивает немного. А убийство раскроет, кровавую междоусобицу предотвратит. Я на собственной шкуре убедилась в том, что Женин брательник жесток и скор на решения и действия. «Сейчас или никогда», – подумала я и без предупреждения плюхнулась Вику на колени для создания обстановки максимальной доверительности. Он такой игривости не ожидал и зарычал:

– За что?

Я расхотела припадать к его груди и надулась. Попыталась гордо подняться, но у Виктора Николаевича сработал хватательный рефлекс. И схватил он меня, как на грех, не за руку, а за ногу. Тут великолепный полковник совершил роковую ошибку. Женщина – существо интимно внушаемое. Достаточно было чмокнуть меня в нос, сказать, будто я саданула ему локтем в солнечное сплетение, и лишь поэтому он не закончил вопрос: «За что такое счастье», снять груз, то есть меня, с колен и поставить по стойке смирно. Тогда Измайлов стал бы обладателем всей известной мне к тому моменту информации. А он опрометчиво полез с нежностями и увлекся. Естественно, у меня не возникло желания отвлекать его признаниями. Кроме того я подумала: «Что он сделает, услышав про похищение? Попытается меня спрятать. И я снова буду куковать в чужой квартире под надзором какого-нибудь преданного Измайлову со времен совместной деятельности бывшего опера. Не хочу. У страха глаза велики. Все обойдется. Ну, невмоготу мне сейчас расставаться с Виком. Будь, что будет».

Некоторую вину за скрытность я чувствовала. Поэтому, провожая Вика, сказала:

– Днем перед убийством парнишки в нашем дворе работал ОМОН. Люди даже подъезды прочесывали в поисках юноши, одетого в коричневую кожаную куртку. Вряд ли это важно, но, чем богата, тем и рада.

– Спасибо, – улыбнулся полковник. – Все-таки не бывает, чтобы ты совсем ничего не знала. Выясню у своих, кто задействовал ОМОН.

– Создай хоть видимость деятельности.

– А я и деятельность разовью, дай срок.

Я понимала, что разовьет. Мне бы благонравно помолиться о его грядущих успехах и заняться хозяйством. Или поработать для разнообразия за компьютером. Я же принялась изыскивать возможности и на улице не светиться, и общественным мнением по поводу происшествия за гаражами поинтересоваться.

Как-то Измайлов, Балков, Юрьев и я отмечали окончание довольно кровавого и длительного расследования. В порыве нежности полковник заявил, что готов отдать за меня жизнь.

– Это вы от безысходности, Виктор Николаевич, – немедленно пояснил Борис. – Подсознательно понимаете, что готовы, не готовы, а отдавать придется, если Полина продолжит провоцировать убийц в том же духе.

Посмеялись, перечислили все мои недостатки, помечтали, как легко и вдохновенно заживут, когда я перестану путаться под ногами, и разошлись. А я на следующий день задалась вопросом, на что готова ради Вика. Детский сад, конечно, но тонизирует. Помнится, для того, чтобы растянуть удовольствие, я начала с расставания не с жизнью, а с любимой в тот момент сумкой.

Однако тогда я и не подозревала, на какое самоотречение способна. С целью выполнения задания полковника я отправилась к Альбине Львовне, «кобелиной мамаше», как прозвала ее одна злоречивая обитательница нашего подъезда. Если за тридцать капель «Корвалола» я заплатила прогулкой с Пончиком, то оставалось лишь зябко гадать, не возложит ли на меня хозяйка полный уход за косматым разбойником, поделившись сплетнями. Но я мужественно пошла на риск. Позвонила ей, наплела что-то про молодежную проблематику и услышала самоуверенное:

– Обязательно помогу вам, Полина. Наконец кто-то понял, что проблемы подростков надо обсуждать с людьми опытными, а не с ними самими. Поднимайтесь ко мне прямо сейчас.

Я захватила шоколадный рулет и предстала перед Альбиной Львовной, скорее, скалясь, чем улыбаясь. Мысль о том, что окно ее кухни выходит во двор, и именно она могла видеть, как мы с Женей шагаем к гаражам, не давала покоя. Я с трудом усмирила себя, прикинув, сколько амбразур на той стороне дома, и, какому массированному обстрелу чужими взглядами мы подвергаемся каждый день.

Вик Измайлов – человек сложный. Наше знакомство пришлось на пору, когда я всем признавалась, что родилась старухой. Дескать, с малолетства все знаю, все понимаю, скукотища. Полковнику это почему-то не нравилось. Он раз признал, что я начитана не по годам, но попросил перестать кокетничать молодостью. Я упорствовала в собственной пресыщенности. И однажды он не стал мягко подтрунивать надо мной, а заявил:

– Хватит убеждать себя, будто ты влюбилась в меня благодаря ощущению прожитых лишних двадцати лет. По мужскому самолюбию очень бьет.

Такое истолкование меня поразило. Я в буквальном смысле слова застыла с отвисшей челюстью. Вик легонько вернул мой подбородок на место и куда-то ушел из дома. «Мог бы подсластить пилюлю, сказав, что моя способность удивляться – есть признак незамутненной юности», – подумала я. И именно за отказ заботиться о произведенном его словами впечатлении полюбила несносного моралиста сильнее прежнего. Это я к тому, что, оказавшись в гостях у Альбины Львовны, челюсть от отпадания удержала, но дара речи лишилась.

Раньше мне не доводилось у нее бывать. Вернее, в голову не приходило напрашиваться с визитом. Я вообще не обременяю соседей просьбами, но изредка возникают обстоятельства, когда позарез нужно не для себя. Хотя народ в подъезде живет простецкий. Лена с девятого этажа говорит, что в детстве бабушка «достала» ее пополнением запасов на случай ядерной войны. Поэтому теперь она принципиально не покупает соли и спичек. И мы их даем, оберегаем ее нервную систему. Правда, однажды Анна Ивановна возмутилась:

– Иди к черту, Ленка, нынче не моя очередь солить твою кашу, а Галькина.

Ваня же с пятого, к которому обиженная просительница кинулась жаловаться, осудив черствость Анны Ивановны, участливо поинтересовался:

– Лен, ты мыться-то пробовала? Мыло, что соль и спички, без него тяжко. Не тушуйся, включай в список. Если с каждой квартиры по куску, для гигиены надолго хватит.

Ленка поблагодарила за идею. Осмысляет, надо полагать. Сам Ваня раз в две недели «занимает» электродрель. Жильцы утомились спрашивать, что зарастает у него с такой регулярностью, а он в ответ перечислять собственные физиологические отверстия. Посему последний год он берет инструмент у меня. Я обхожусь без комментариев. И Ваня всегда подмигивает мне вместо «спасибо». Но все рекорды побирушничества побила Верка, моя непосредственная соседка, когда ворвалась в полночь к Измайлову с воплем:

– Николаич, одолжи презерватив! Ты мужик одинокий, у тебя должен быть. И только ты в этом паршивом подъезде еще не спишь. Не отшатывайся! Легче тебе будет, если я снова на аборт пойду?

Пробормотав: «Только не на аборт», сердобольный полковник презентовал любительнице безопасного секса резинку и с тех пор по возможности обходит ее стороной.

Альбина Львовна никого в дом не пускает. Приоткроет дверь на длину цепочки, выслушает просьбу, скажет либо: «Не располагаю», либо: «Ждите», закроет дверь и вскоре снова проверит свою цепочку на прочность. Смерит ожидающего взглядом, пробормочет: «Через порог нельзя», бочком вышагнет на площадку, вручит то, что просили и, отмахнувшись от россыпи благодарственных фраз, скроется в своей раковине. И всегда на ней бесформенный атласный халат, смешной сатиновый тюрбан и просторные цветастые тапочки. Она даже Пончика встречала и провожала на лестнице. И на чай меня приглашала там же. Жаль, что тогда я отказалась. Все равно состояние было полуобморочным – легче адаптировалась бы к зрелищу. А тут, на неповрежденную стрессом голову… В просторной комнате стояла антикварная мебель – изящная, по-настоящему красивая, качественно отреставрированная и отменно ухоженная. Причем никаких музейных ассоциаций не возникло. Просто захотелось поджать живот, расправить плечи, вскинуть подбородок и поправить несуществующую прическу. Сэр Пончик галантно поднялся при моем появлении с шелковой подушки, поклонился головой и хвостом, после чего с достоинством улегся снова. А как еще можно опускать телеса на оттоманку, идеально подходящую вам по размеру? Вода для собаки была налита в хрустальную ладью.

– Приз зрительских симпатий. Малыша премировали на выставке, – пояснила Альбина Львовна, перехватив мой ошалелый взгляд.

Я подняла глаза на элегантную горку красного дерева. По сравнению с тем, что отсвечивало за стеклом синевой снегов в сумерках и золотом нарождающегося рассвета, толстостенная штампованная ладья действительно смотрелась миской для животного.

Мне почему-то захотелось, чтобы хозяйка манерно протянула в нос: «Остатки прежней роскоши». Или насмешливо бросила: «Супруг на мебельной фабрике трудился, а в выходные рухлядь восстанавливал». Или что-нибудь в этом роде. Во всяком случае, я еще не встречала людей, которые не пытались бы объяснить пораженному визитеру, «откуда дровишки». Но она молча сняла с головы тюрбан, стянула халат и осталась тщательно причесанной дамой в синем классическом платье из тонкой шерсти. Я с беспокойством взглянула на ноги Альбины Львовны. Они были обуты в кожаные лодочки на каблуке средней длины и толщины.

– Извини за то, что разоблачаюсь при тебе, Полина, – тихо сказала соседка. Вероятно, приглашение в святая святых предусматривало автоматический переход на ты. – Но выход на секунду в прихожую и возвращение в человеческом обличье отдает театральщиной.