Прихожанка нарасхват

Измайлов и Юрьев с Балковым – это Учитель и Ученики. Подчеркиваю, Ученики тоже с большой буквы. Не в нашем хамоватом понимании: лекцию прочитал, на практике показал и отвали. А, скорее, в восточном, когда потребность в отношениях взаимна и бесконечна. Мне не удалось выпытать у Вика, почему именно с Сергеем и Борисом у него так сложилось. Отшучивался по своему обыкновению: «Не понимаю смысла поговорки: „Не ученик ищет учителя, а учитель ученика“, но чувствую – правда».

При виде не достигших еще тридцатилетия Балкова и Юрьева многим приходит на ум сравнение боксера с фигуристом. И темпераменты у них разные. Сергей хозяйственный, основательный и добродушный. Борис презирает бытовщину, не вникает в мелочи, скор на интуитивные прозрения, зол и ироничен. Казалось бы, классический тандем. Однако в реальности это не сдвоенный велосипед, но два разных велосипеда, движущихся в одном направлении, со всеми вытекающими отсюда житейскими коллизиями.

Я веду речь не о монахах в монастыре, а о не дававших Богу лишних обетов мужчинах в убойном отделе. Поэтому обсуждать степень их приближенности к человеческому идеалу бессмысленно. Измайлов, по-моему, слишком явно отдает предпочтение Борису. С Балковым ему скучно, с Юрьевым интересно. Но это полбеды. Хуже, что он молча принимает истеричность любимца и распекает уравновешенного его друга за общие промахи. Я пыталась доказать, что Сергей не тупее, а скромнее Бориса. Он терпим к людям и строг к себе, стыдится допущенных из-за небрежности или спешки ошибок. Борис же склонен придираться к каждому и прощать себя. Они оба никогда не ищут оправданий. Сергей, потому что «виноват, так виноват». Борис, потому что считает себя ни в чем не виноватым по определению.

Отношение ребят ко мне есть отражение их отношения к Измайлову. Балков уважает выбор полковника и терпеливо приспосабливается к его женщине, хотя именно Сергея должна бесить моя импульсивность. Юрьев полагает, будто Измайлов связался с такой несолидной оторвой, как я, в момент острого помешательства и теперь из гордости не желает признать промашки. И Борис всячески способствует разочарованию Виктора Николаевича во мне. Он вытворяет примерно то же, что и Настасья, постоянно критикующая полковника, только у Бориса на меня компромата больше. Еще бы. Вик не набивается к моей подруге в ассистенты на операции. А я постоянно лезу в расследования убийств. И никак не могу доказать Боре Юрьеву, что к этому занятию меня принуждает не желание, а исключительно стечение обстоятельств. Натура такая. Я не различаю содействия и противодействия, главное, чтобы вокруг были люди. А там разберемся, кто друг, кто враг, и почему. Однажды в ЦПКО на аттракционах из маминого кармана вытрясло все деньги. Пока она переживала в сторонке и готовилась просить сжалиться дежурную в метро, я смоталась в гущу толпы, разъяснила народу ситуацию и не только принесла два пятака, но и привела толстого весельчака, который захотел взглянуть на мать столь непосредственной девочки. Дяденька немедленно влюбился, и бедная мама отбивалась от поклонника всю дорогу, а после еще пару недель. До сих пор, вспоминая ту или похожие истории, она сокрушается:

– У тебя, дочка, есть один существенный недостаток. Ты могла насобирать денег на месячный проезд всей нашей семье. А ограничилась двумя необходимыми монетками.

Поведай я об этом эпизоде старшим лейтенантам, Сергея Балкова озаботило бы то, что я могла потеряться или нарваться на взрослое хамство. А Борис Юрьев часа два распространялся бы об обязанности ребенка смирно стоять рядом с матерью, жалеть ее взглядом и преданным поскуливанием и ждать, когда взрослый человек выберет способ и начнет действовать.

Я потрясла головой, изгоняя из нее капитанов, и принялась готовить не обед, а ужин. Встреча с Сергеем сулила какую-то новизну. И этого было достаточно, чтобы полностью восстановить мою жизнеспособность. А то за последние двое суток у меня возникло стойкое впечатление, будто я что-то жую, жую, и не могу ни выплюнуть, ни проглотить.

Глава пятая

Сергей степенно вышел из вагона и направился ко мне. Широкое лицо выражало мягкую приветливость и, вынуждена признать, едва уловимую настороженность.

– Здравствуй, Сережа. Почему такой встрепанный?

– Так Виктор Николаевич приехал, – пожал мощными плечами крепыш.

– Посторонний подумал бы, что полковник после разлуки таскает подчиненных за вихры. А вы, бедные, настолько привыкли, что не ропщете, – засмеялась я.

– Ты не посторонняя, – скупо улыбнулся Балков. – Просто Виктор Николаевич нас распекал, я от напряга ерошил волосы, а расчесаться забыл. Ничего, на улице влажно, прилягут.

– За что распекал-то? – поинтересовалась я.

– За нерадивость и неразумение, Поля.

Я мысленно провела ревизию состояния своей и полковничьей квартир и качества приготовленной еды. Вроде ничего.

– Сережа, ты меня заинтриговал. Пропадающий от чего бы то ни было Борис – это зрелище в стиле фэнтэзи.

– Это зрелище в стиле передвижного зоопарка, Поля, – грустно сказал Балков. – И Борька в нем самый неприспособленный зверь.

– Пытаюсь представить. Не получается, – призналась я.

– Сейчас объясню и побегу, а ты переваривай. Потом состыкуемся и обсудим. Только, сама понимаешь, никому ни слова. Я себя неделю убеждал, что не предаю Борьку, а выручаю. Но все равно мне не по себе.

Пустой болтовни Сергей не терпел, поэтому я воздержалась от обсуждения вопроса, как часто дорога в ад бывает вымощена благими намерениями. В конце-концов самое захватывающее в жизни не посыл и результат, а процесс. Я лишь подбодрила Балкова:

– Взялся за гуж, не говори, что не дюж.

– Ладно, как-нибудь выдюжу.

– Вместе выдюжим, Сережа.

– И Борька с нами.

Да, у капризного Юрьева был верный друг.

Я трудно привыкала к манере Сергеевой речи. Он не рассказывал, а докладывал. Его лаконизм приводил к недоразумениям: он давно все, что собирался, выложил, а я, привыкшая к прологам и не слишком в них вникающая, ждала основной части. Извинялась, просила повторить. И только добросердечие и снисходительность Сергея раз за разом спасали ситуацию. В данном случае Балков так боялся сболтнуть лишнее, что превзошел самого себя, буркнув:

– Борис втюрился во вдову жертвы, а она его на десять лет старше.

И замолчал. Я всегда готова выслушивать человека, произносить ответные монологи, поддерживать диалог, вступать в полемику и помогать. Но это первая эмоциональная реакция на обращение ко мне. Анализировать слова собеседника, соотнося их с его естеством, я, если честно, начинаю в зависимости от личной заинтересованности в сообщенных сведениях – сразу, погодя или вообще откладываю в памяти впрок и извлекаю по мере возникновения этой самой личной заинтересованности. С Балковым такой номер не проходит. Над его краткими выкладками приходится думать по ходу беседы. Тот же Юрьев скор на нелестные характеристики: три четверти людей для него дураки и мелкашка. Однако Борис продолжает с этими убожествами общаться и сотрудничать. А терпимый к слабостям человечества Сергей, обнаружив, что вы не силились правильно его понять, обрубает не только разговор, но порой и отношения. При этом в глазах парня плещется детский укор. Дескать, я свел треп к минимуму, я экономил ваше время и щадил нервы, а вы… «Рационалист несчастный» – посмеивается над другом Юрьев. «Зато ты делаешь вид, что нуждаешься в зрителях, дорого заплативших за билет на представление, а обходишься случайными зеваками», – парирует Балков. Так и сосуществуют.

Если разобраться, молчун Балков претендует лишь на то, чтобы его не терзали вопросами, ответы на которые знают сами. И фраза: «Борис втюрился во вдову жертвы, а она его на десять лет старше» комментариев действительно не требовала. Они расследовали убийство женатого мужчины, поскольку упоминалась вдова. Раз расследовали они, покойный был либо богат, либо известен, либо и то, и другое. Если Борису двадцать восемь, вдове не меньше тридцати восьми. В ее возрасте, по мнению Сергея, надо начинать беспокоиться о душе, а не о мужиках. В сущности Балков еще ребенок. Он полагает, что секс приличен в юности, а зрелая тяга к нему граничит с непристойностью. Далее, коли уж разборчивый Борис влюбился в порочную старуху, в ней должна быть какая-то изюминка. Такая женщина легко не отпустит, и Юрьев обречен на муки безответной любви. В случае проявления дамой взаимности тревога Сергея могла только усилиться. В бескорыстное увлечение обеспеченной стервы опером, пусть и перспективным, Балков не верил. И еще одно немаловажное соображение. Поскольку он не давал Борису времени разобраться в себе и перебеситься, я могла смело предполагать, что Сергей подозревал вдову, по меньшей мере, в найме киллера и не желал видеть друга «испачканным» связью с ней.

Стоило пошевелить мозгами, и уточнять становилось нечего. Оставалось спросить:

– Чем я могу помочь, Сережа?

– Придумай, как его от нее отвадить, ты же женщина. Если план будет стоящим, я скажу, кто она. А лучше просто придумай, сам все устрою.

– Не доверяешь?

– Берегу, Поля. И тебя. И себя. Представляешь, что начнется, если Борис или Виктор Николаевич пронюхают о нашем заговоре? То есть Борька пронюхает, а Виктор Николаевич…

– Узнает, – подсказала я смущенному Балкову, который не допускал беспорядка даже в личных разговорах.

Так, предположим, Виктор Николаевич узнал. Жутчайшее видение, не повторилось бы наяву. Мне понадобилась пауза, чтобы справиться с собой.

– Сережа, мы с Борисом не ладим. Думаешь, у меня хватит порядочности не подложить ему свинью?

Я пошутила, но здравомыслящий Балков решил пресечь разгул низменного во мне сразу. Пообещал:

– Я буду тебя контролировать. И потом, вы прекрасно ладите, когда ты не выставляешь Борьку полным идиотом перед Виктором Николаевичем. А Борька дорожит его мнением, ему больно.

– Это самозащита, адекватный ответ на Борины происки, – заспорила я.

Но завестись не успела, потому что закаленный в беседах со мной Балков ринулся к открывшимся дверям вагона с прощальным выкриком:

– Думай, формулируй, созвонимся.

«Экспериментатор», – тихонько хрюкнула я ему вослед и отправилась домой, на ходу освежая в памяти известные мне способы разрушительного вмешательства в чужую жизнь.

Полковник явился в семь вечера с классическим набором начинающего кавалера – цветы, торт, шампанское. Раньше Настасья часто допытывалась, не скучаю ли я после развода по более существенным подношениям. Зуд любопытства был настолько силен, что она поднимала эту тему, где придется. Однажды мы сидели в кафе. Я сотый раз твердила, что легче, когда любимый не дарит бриллиантов, чем когда их дарит ненавистный или презираемый. Потому что в последнем случае от презентов надо отказываться. В итоге и камешков нет, и организм изнурен борьбой с искушениями. Подруга моя не соглашалась, приводила множество общеизвестных доводов и прямо-таки вымогала признание, мол, всем хорош полковник, но машины на день рождения в подарок от него не дождешься.

– Да не машина мне нужна, а любовь, – в сердцах открытым текстом воскликнула я.

– А первое со вторым никак не совмещаются? – уперлась Настя.

– Случается, но не в данном случае.

Из-за соседнего столика, допив кофе, поднялась неброско-элегантная девушка. Ее будничное облачение стоило столько, что для сохранения вменяемости лучше было считать его подделкой. Проходя мимо нас, она вдруг обратилась к Настасье:

– Прекрати травить подруге душу. Ненавижу таких, как ты. У самой, сразу видно, ни машины, ни бриллиантов, ни мужчины, а смеешь теоретизировать. И, повернувшись ко мне, рвущимся голосом: – Чего ты с ней миндальничаешь? Объясни этой овце, что за шикарную жизнь не тело, а душу продают.