Прихожанка нарасхват

Самое время было, забыв о Настасье, откровенничать про первого мальчика, который корчился в моей прихожей. Но, во-первых, меня покоробило слово «услужить». В конце концов, есть предел, за которым звуковые раздражители начинают вызывать причудливые, но адекватные реакции. Во-вторых, я понимала, что сказала достаточно. Мотивация моего человеколюбивого поступка была фактором сугубо личным и постороннего хама не касалась. В-третьих, я журналист и умею не только рассказывать о людях, но и молчать о них. Сработало профессиональное: ради красного словца надо щадить не только родного отца. Забавно меня когда-то Измайлов учил: «Никогда никому не раскрывай два своих источника – информации и вдохновения. Тогда блестящая карьера гарантирована». Где ты, полковник? Похоже, я тихонько застонала, вспомнив Вика. Окружающие восприняли это по-своему. Кто-то еще немного растянул целлофан мешка и чувствительно тряхнул меня за плечи. Последнее было ошибкой. Потому что я, кажется, поняла, на чем можно выдерживать пытки. На ненависти к палачам. Кстати об источниках. В моей профессии за фразой о предпочитающем остаться неназванным сотруднике какой-нибудь организации не спрячешься. На что только не идут боссы, «вычисляя предателя». Знакомых подкупают, смазливых мужиков с букетами подсылают, сами влюбленными прикидываются. А то и насильственные вывозы на природу, чтобы какой-нибудь эффектный качок кулаком перед носом поводил, заказывают. Упреки же отвергают стандартно: «Мы? Мы волки в овечьей шкуре? Мы маскируем негодованием по поводу последней публикации госпожи Данилиной связь с криминалом? Мы наняли отморозков, которые ее запугивали и требовали назвать имя нашего иуды? Нет. Это конкуренты нас дискредитируют, пытаются добить руками журналистки. Именно добить! Еще одно упоминание в духе прежней статьи, а тем более приписывание нам таких методов работы с прессой, и урон, нанесенный нашей деловой репутации, окажется слишком велик». Так что сведения из меня уже вышибали, пройденный материал. Парнишку сердечника вполне можно было считать не источником информации, а источником вдохновения на дело помощи какому-то Жене, чем бы оно ни кончилось. Допускать, чтобы свиньи сунули свои грязные рыла в этот чистый родник, я не собиралась. И, наконец, в-четвертых. Однажды судьба столкнула меня с майором ФСБ. Я тогда вынужденно курьерствовала – передавала мафиози Цветкову кейс с изумрудами и долларами. Так вот, фээсбэшник исподволь меня тестировал и делился впечатлениями с Измайловым. А уж полковник наедине не отказывал себе в удовольствии любимую женщину подкусить. По всему выходило, что я до предела труслива. Но воспринимаю это качество не как похвальную добродетель и залог долгой счастливой жизни, а как серьезный недостаток. Пытаясь реабилитироваться в собственных глазах, настойчиво ищу рискованных приключений. Возможно, майор не ошибся. Но мне представляется, что все-таки рискованные приключения ищут меня. Одно точно, я боюсь. Но не за себя, а за тех, кого моя смерть может обездолить. Поэтому и выбиваюсь из неприятностей до последнего, в основном поиском компромисса. Только и святой страх за близких и любимых удается перешибить, если начать, извиняюсь, борзеть.

А мой невидимый собеседник начал. Я приняла правила навязанной игры. Раз не умеют люди нормально встречаться и спрашивать о том, что их волнует, бунтарствовать бессмысленно. Поэтому я честно перед ними отчиталась. Не поверили, в этом я не виновата. И просто стоять связанной и незрячей перед энным количеством зверья жутко. Я же с ними еще и общалась. Хоть бы кто оценил. По-моему, очевидно, что, если человек нагнанной жутью не проникся, словами ничего не добьешься. А главарь как-то запоздало принялся угрожать, сулить муки адовы не только мне, но и несуществующему хозяину, якобы, пославшему меня за гаражи. Разумеется, собственный отказ продолжать переливать из пустого в порожнее я разложила по вышеозначенным четырем полочкам задним числом. Тогда просто устало подумала: «Пошел ты»… Но самую последнюю попытку достучаться до его разума, вернее, до крохотной его части, свободной от мании засланных казачков, предприняла:

– Послушайте, насколько я понимаю, у вас есть повод подозревать, что мальчика зарезали не случайно. Рассудите, зачем такие сложности? Подсылать меня с чужой собакой, сочинять историю о взыгравшей потребности помочь ближнему, которой ни он не поверил, ни вы не верите? Задействовали бы девицу, подобную той, что подманила меня к машине… Похитили бы Женю, прикончили за городом…

– Дура! Его надо было кончать на его территории, показать, что она не принадлежит больше.., – он не договорил кому, звучно проглотив окончание фразы. – И на шлюх ровесниц Женька не клюнул бы. И, что ты ему на самом деле плела, никто не знает. Но мы узнаем. И скоро. Колись, сука, кто приказал тебе к нему прибадываться.

– Если приказывал некто настолько умный, что знал, на кого ваш Женя клюнет, на кого не клюнет, он бы наверняка позаботился о моей дальнейшей безопасности. Ясно же, будете бить, я его за секунду выдам с потрохами.

Вокруг расхохотались мужики, но быстро, с конфузливыми похрюкиваниями и покряхтываниями смолкли. Предводитель дождался тишины и нехотя, словно уже решил мою участь, потребовал:

– Последний твой шанс. Объясняй, с чего ты к нему подвалила.

– Опять за рыбу деньги! Я не знала, что он на своей территории. Я, наивная, вообще думала, что вся территория вокруг наша общая. Но у меня создалось впечатление, будто мальчик кого-то боится. Его могли ограбить, поколотить, искалечить. Возвращать пса раньше, чем через полчаса было неудобно. Да и должен же он нагуляться, целый день в четырех стенах. Следовательно, я располагала временем и возможностью проводить юношу до остановки. Как вам втолковать? Я сама пишу, что множество трагедий происходит из-за равнодушия окружающих, чуть ли не при нашем попустительстве. Воплотила теорию в практику, кретинка. И человека убили, и я сейчас тут перед вами отчитываюсь. Все, больше мне сказать нечего.

– Ой, ли?

Я молчала. Он снова разразился бранью и мерзкими посулами. Настолько мерзкими, что я готовилась к худшему, не надеясь даже на сносное. До рукоприкладства не дошло.

– Устройте эту суку поудобнее, пусть до утра пораскинет мозгами, если они есть. Может, оценит мое терпение.

Меня схватили за локти и протащили несколько метров. Потом втолкнули в какой-то проем, удержали от падения, швырнули на, если пятая точка не обманула, деревянный ящик и ловко связали щиколотки. Рот не заткнули, значит, безлюдье вокруг было полное. Хлопок двери, возня с запором, рокот моторов отъезжающих машин. А дальше, как водится, тишина, темнота, холод и боль. От одних перспектив не составляло труда окочуриться. Но не хотелось, очень не хотелось.

Самым главным было преодолеть потребность выплакаться, отдохнуть и, следуя их совету, поразмыслить. Не рекомендовалось вспоминать родственников и друзей. Не стоило себя ругать или жалеть. Когда-то в похожей ситуации притворявшийся перед похитителями мертвым дедок сторож перерезал на моих руках веревки. «А ведь в том подвале тебя собирались убивать, Полина, – сказала я себе вслух. – И ничего, жива. Делай что-нибудь, не тормози». Со мной эти сволочи просчитались. У меня был опыт, который я проклинала в иномарке, и, который теперь благословляла в неведомом закутке. «Опыт подопытного кролика, – с горечью подумала я. – Если выберусь отсюда, буду по ночам вызволять животных из вивариев. Посвящу этому остаток жизни. И плевать мне на научный прогресс, которому все эти крысы, кролики и собаки способствуют ценой своих жизней». Все-таки от мрачных переживаний, а особенно предчувствий, мозги сбиваются набекрень. Дальнейшие действия предпринимались мною исключительно ради возможности освобождения лабораторного зверья. Подозреваю, что пообещай я себе отомстить каждому проводящему эксперименты с живностью ученому, энергия удвоилась бы. Вечно мы мстим не тем, кто нас унизил, и не так, как хочется.

От своей целлофановой вуали я избавилась довольно быстро. Потерлась щекой о шершавые доски, неглубоко загнала в кожу пару заноз, но край пакета ко рту подтянула. Потом я старательно жевала эту мерзость, елозила физиономией по стене, снова жевала и елозила, пока мешок не преодолел преграду носа. У меня небольшой нос, но тогда он показался мне буратиньим. И еще одно мучило. Почему эта упаковка легко продирается углом картонной пачки, рыбьим плавником, да всем, что несешь в ней из магазина, а зубам не поддается? Почему?! На этих самых славно потрудившихся зубах скрипел песок, но я не могла отплеваться: несмотря на интенсивные жевательные упражнения, слюна не выделялась. От холодного воздуха лицо невыносимо защипало, и несколько минут я тихонечко поскуливала. Потом сообразила, что мне еще предстоит, и растерянно умолкла. Надо было сгибаться в три погибели и грызть веревку на щиколотках до победного. Мои челюсти протестующе заныли. Теоретически это было возможно, осуществимость на практике подлежала проверке, но я медлила, мысленно перечисляя последствия – стоматит, гастрит, ангина с бронхитом или вообще воспаление легких. «Подонки, – просипела я, – сколько же из-за вас еще придется вытерпеть. Хоть бы узел на ногах впереди завязали. Легче его зубами распутывать, чем перекусывать синтетический шнур». Я попробовала наклониться пониже, сидя на ящике. По запаху определила, что пол земляной. Учитывая неструганые доски стен и отсутствие окон, меня заперли в сарае-времянке. Но вряд ли эти сведения могли мне пригодиться, потому что у меня не получилось дотянуться до веревки. И, в какой позе удастся, я не представляла. Попробовать еще раз или сразу сползать на леденеющую влажную землю? Меня передернуло. Стоит покинуть ящик, и я уже никогда на него не заберусь со связанными руками и ногами.

Снаружи послышался шум. Кто-то взялся то ли за навесной замок, то ли за металлическую щеколду. «Идиотка, – выругала я себя, – похитители расследуют убийство Жени по горячим следам. Вряд ли они позволили себе отложить выбивание сведений из тебя, убогой, до рассвета. Бросили одну, дали время впасть в истерику в кромешной темноте и вернулись. Вероятно, посоветовались с боссом или обсудили между собой твой бред. А вдруг они решили, что ты не злокозненная, а просто сумасшедшая? Ты их не видела, ты им не опасна. И не поторопись ты стянуть пакет с башки, отделалась бы легким испугом. А теперь… Господи, ну случаются же на свете чудеса».

Случаются, в чем меня через минуту убедил смутно знакомый мужской голос:

– Полина, вы здесь? Вы в норме?

От нормы я, конечно, была далековато, но в сарае точно присутствовала. В проеме распахнутой двери стройно высилась чья-то фигура. Мне показалось, будто за спиной человека сверкают прожекторы. Но то светили луна и звезды, и скоро их свет померк до обычного скудного. «Ты тронулась, Полина, галлюцинируешь, – сообщила я себе, чтобы ничего не сообщить пришельцу. – Стройно высятся фигуры избавителей в кино, преимущественно старом. В жизни можно рассчитывать лишь на сутулого бомжа, спьяну забредшего, невесть куда». Однако силуэт не сгорбился и не уменьшился в размерах. Меня продолжали настойчиво звать:

– Полина! Или это не вы?

Если в его рыцарские планы входило вызволение меня одной, пора было признаваться, что я – Полина. А то захлопнет дверь, и поминай, как звали. Да уж, поминай! Я представления не имела, кого принесло мне на выручку.

– Я это, я.

Получилось ворчливо, будто он меня от почитываемой в кресле книги оторвал. Мы хором нервно хихикнули. Входить в сарай и восстанавливать кровообращение в моих вконец затекших руках и ногах он не торопился. Я представила болезненное покалывание, вернее, колотье в освобожденных от пут конечностях, поежилась и спросила:

– Кто вы? Поверните голову, явите профиль на фоне луны.

– Я ваш должник. Вы с Анастасией Павловной вчера спасли меня от ОМОНа и сердечного приступа.

– А пошляки смеют говорить: «Не делай людям добра, не увидишь от них зла», – воспряла духом я. – Развяжи меня, пожалуйста.

– Разумеется, сейчас, – ожил он. – Меня Антоном зовут, если вы забыли.

– Не забыла. Будь любезен, раскручивай веревку помедленнее. А то, когда резко снимаешь, очень больно становится.

– Вас часто связывают? – удивился он, перепиливая какой-то не слишком острой железякой то, чем меня стреножили.

– Все почерпнуто из литературы и кинематографа, – отбоярилась я. – И перестань мне «выкать». Мы с Настасьей сразу предложили перейти на ты.

– Вы, то есть ты, Полина, предложила, – легко рассмеялся он. – А твоя подруга хмурилась и покусывала губы. Когда мы вышли на улицу, она сказала: «Поля будет для всех Полей до смерти. Но я привыкла, что ко мне обращаются по имени и отчеству – Анастасия Павловна».

– Она привыкла, она хирург, – подтвердила я и тоже засмеялась. В отличие от Антона натужно, будто разучилась. – Как вышло, что ты меня спасаешь?

– Вышло вот. Давай убираться отсюда. Дорогой поговорим.

В тоне парня слышалось плохо скрываемое беспокойство. Он ускорил процесс выздоровления, энергично растирая то мои щиколотки, то запястья. Я глухо стонала, но сопротивляться пытке не могла.

Мы выбрались из сарая, потешно синхронно озираясь. Вокруг не было не души. Кроме моей тюрьмы на обнесенном металлической сеткой участке торчали вбитые на разную глубину бетонные сваи. И рябила вода в громадной луже, больше похожей на пруд. В водоеме плавал пустой пластиковый баллон. Ветер забавлялся и гонял свой невесомый кораблик в разные стороны. Я бездумно засмотрелась на игру и пробормотала:

– Все на свете прекрасно обходится без людей. Только мы друг без друга никуда.

– Что? – не расслышал Антон. – Полина, я понимаю, ты не в лучшем состоянии. Собери все свое мужество, надо пошевеливаться.

Я знала – мужества во мне немного, и оно так распылено, что собрать его будет трудно. Меня саму подмывало броситься бежать, да вот незадача, в туалет очень хотелось. Я молчала не потому, что стеснялась сообщить о нужде Антону. Я панически боялась снова остаться в одиночестве. Мерещилось, что за будкой притаилось скопище чудовищ, жаждущих теплой крови. Объяснить парню причину своей обездвиженности и попросить отвернуться? Неприлично.

– Антон, подожди минутку, мне необходимо уединиться, иначе я не бегунья.

Он изумленно на меня уставился, а потом принялся столь явственно глотать, давясь, вопрос, что я скривилась в страдальческой усмешке:

– Сама удивляюсь, но, оказывается, со страху не всегда удается обмочиться.

– Иди быстро, – вздохнул он. – Скрытничает, как ребенок. Будто не догадывается, что писать приходится и девочкам, и мальчикам.

От выговора мое и без того горящее лицо прямо-таки полыхнуло под воспаленной кожей. Я неуклюже засеменила в укрытие, завидуя естественности Настасьи. Слова «потерпеть» применительно к физиологическим надобностям для нее не существует. Однажды средь бела дня девушке приспичило. Мы пересекали какой-то длиннющий двор в потоке прохожих средней густоты. Вдруг Настя остановилась и заявила, что «труба зовет».

– Держись, до подходящих кустов метров сто, – на глаз прикинула я.

– Я не одолею их с переполненным мочевым пузырем, – гаркнула Настасья. – Ты представления не имеешь, как вредно перегружать сфинктеры.

Она безмятежно удалилась к чахлому ближайшему деревцу и присела под ним на корточки. Челюсть отвисла только у меня. Остальные не обратили внимания. То ли в головы не могло прийти, что дама не шнурок тут завязывает, то ли слишком высокой культуры граждане заполняли пространство.

За сараем меня никто не съел. Я храбро вышла с другой стороны и помахала стоящему столбом Антону. Он приблизился и протянул руку:

– Держись. Поскачем резво, а кругом колдобины. До мотоцикла недалеко, запыхаться не успеем.

Близость транспортного средства меня окрылила. Я собиралась сказать Антону, что никогда не каталась на мотоцикле. Но вредный внутренний голос шепнул: «Ты и клей никогда не нюхала. А разговор о нем со сволочами в машине был бессмысленным». Пока я разбиралась, не стала ли после всех передряг излишне недоверчивой, Антон тащил меня за руку по обочине. Я не могла заставить себя смотреть под ноги – озиралась. Поэтому часто спотыкалась. И бедный парень бормотал сквозь зубы: «Нет, ее легче на руках нести». Обещанного «поговорить дорогой» не получалось. Во мне роились вопросы, но я не смела открыть рот. Видел бы мою покорность Вик, изревновался бы. «Слава Богу, Вик приедет завтра. То есть сегодня днем. Успею ли я компрессами привести лицо в порядок? А, если не успею, или не получится, что врать? В сауне мочалкой терла? Аллергия на косметику? Нейродермит какой-нибудь на почве тоски по нему, ненаглядному»? – волновалась я. Снова внутренний голос поиздевался: «Скажи ему, что у тебя лишай. Будь проще, и к тебе никто никогда не подтянется»…

– Полина, останавливаемся, – предупредил Антон, улавливавший автоматизм моих движений.

Поздно. Я врезалась в него и едва не свалила.