Прихожанка нарасхват

– Нет, не вернулась.

– Звонили Вик, Настасья и бабушка, – хихикнул Сева.

– Не Вик, а Виктор Николаевич, не Настасья, а Анастасия Павловна, сколько можно повторять. Разве не довольно того, что я прощаю тебе выраженьица типа «ломанись за здоровьем», потому что сама ими грешу? – взорвалась я.

– Брось, мама, – безмятежно призвал сын, – а то я от страха все перезабуду. Полковник приедет завтра в обед, докторша велела тебя поцеловать, а бабушка – привезти меня к ужину. Сказала: «По-моему, твоя мать не в форме. Пожалуйста, не требуй с нее многого». Мам, вареники – это многое?

Я невольно рассмеялась. Ловко Севка вывернулся. И по именам и отчествам старших не назвал, и злить меня упрямством не стал. Сильно же ему вареников хочется.

– Я сделаю их тебе с удовольствием, сынок.

– Бабушка умная, – вроде как удивился просветлевший отпрыск. – Сказала: «Сначала передай про полковника, а потом проси у матери, что твоей душеньке угодно».

Ну, мама! Ведь через раз употребляю это слово в кратких энергичных восклицаниях. Приписала мою хандру тоске по Вику и нашла способ сообщить мне о своей догадливости. Знает, что Севка повторит их телефонный треп, не перепутав и буквы. Получалось: «Я все понимаю, дочка, забираю ребенка, встречай любовника без помех». Никак не поверит, что Севка нам с Виком не мешает. Почему я завожусь? Измайлов уже неделю в командировке, я по нему соскучилась. Но считаю эти переживания интимными и скрываю даже от мамы. Не провела ее. Не преуспела. Проиграла. А проигрывать я не люблю. Что со мной творится? Нет, чтобы поблагодарить маму и возликовать. Со столь серьезным отношением к жизни и окочуриться недолго. Могу я позволить себе роскошь очищающего от вредных привычек или напрочь избавляющего от земных забот инфаркта? Не могу. Следовательно, надо терпеть и обходиться без него.

И я начала приспосабливаться. Включила музыку, сделала гимнастику, приняла душ, накрутила волосы на бигуди, бухнула на плиту кастрюльки с картошкой и яйцами, вынула из морозилки мясо с намерением сегодня замариновать, а завтра к приезду Измайлова пожарить. На этом этапе хозяйственной деятельности уныние само меня покинуло. И то, что я не бросилась его удерживать или хотя бы провожать, свидетельствовало о полном выздоровлении. Все в мире было банальным. Но какое чудо, что оно вообще было.

Всеволод смолотил две тарелки вареников со сметаной. Впервые за несколько месяцев он не пререкался, когда я намекнула на приближение тихого часа. В детстве я лежала в больнице, где санитарка называла тихий час мертвым. Когда я поделилась этим воспоминанием с Настасьей, она хохотала до слез. Потом заявила:

– Извини, пациентам не понять черного медицинского юмора.

– Она так острила в педиатрической клинике? – не поверила своим ушам я.

– Нет, нет, успокойся. Наверное, какая-нибудь народная интерпретация. Но твоя манера слету подозревать людей в худшем мне не нравится.

– Вас, доктор, утешит то, что это манера, а не мания, – ответила я тогда.

А сейчас признала – цинизмом стал уже чертой характера. Даже про послушно расстилающего постель сынишку подумала: «Притворщик. Согласен улечься на час, лишь бы вечером транспортировала его к бабушке с дедушкой. А там он оторвется. Мама не видит пользы в дневном сне». Объевшийся Севка заснул сразу. Судя по всему, пьяные феи на пуантах в его снах не дебоширили. Мне оставалось лишь полюбоваться им и на цыпочках выйти вон.

Мы с Севкой обитаем на третьем этаже в двухкомнатной квартире. А начальник убойного отдела, полковник Виктор Николаевич Измайлов, ласково и просторечиво Вик, этажом ниже, тоже в двухкомнатной, но иначе расположенной и распланированной. Когда я завидую его холлу и поношу свой бестолково узкий и длинный коридор, он охотно предлагает съехаться. Знает, хитрец, что я быстренько найду десять отличительных признаков в пользу своего жилища. Мы оба слишком вольнолюбивы и заняты для ведения общего хозяйства.

Измайлов старше меня на двадцать лет. Маму это напрягает, папу – наоборот. Несмотря на мои бесчисленные выкрутасы, он ни разу меня не выпорол. Жалел, хотя в воспитательный эффект порки верит свято. Теперь ему за дочь стало спокойнее. Потому что он любит рассуждать о том, что воспитание – процесс пожизненный, и в глубине души надеется – у полицейского полковника рука с ремнем не дрогнет, в случае чего. И еще одно. Папа не любитель спиртного. Сто граммов коньяка в праздник – его доза. Но даже в редкие дни, когда он себе позволяет, папа не станет пить с человеком моложе себя. Потрясающая заморочка, до корней которой не докопалась и неуемная мама. Однажды, потерпев очередную неудачу психолога и следователя в одном лице, она бросила:

– Поля, осторожней с градусами. Похоже, твой отец очень рано начавший и завязавший алкоголик. Он принципиально не спаивает молодежь. Такие принципы надо выстрадать. Но тебе от его подвигов не легче – наследственность есть наследственность.

– Поля, с градусами нужно осторожничать при любой наследственности, – сказал папа и ухмыльнулся.

Я его зауважала. Мама была абсолютно права насчет выстраданности принципов. Папа нес в одиночку какой-то груз. А ведь большинству людей требуются помощники или вообще носильщики. Словом, Измайлов для папы идеальный собутыльник.

Иногда на маму накатывает, и она упрекает:

– Готов терпеть рядом с дочерью любое старье.

– Это старье на полгода моложе меня. Да, готов, если она терпит, – демонстрирует миролюбие он.

– Не перекладывай ответственность на девочку! – бушует мама. – Попробуй еще хоть раз заявить, что Измайлов славный мужик.

– Попробую обязательно, но не сейчас…

Пока Всеволод почивал, я прибиралась внизу у Вика и вспоминала родительские перепалки. Чистюля Измайлов вполне справляется с домом без меня. Только мне не в тягость уборка и готовка. Особенно, когда я знаю, что не обязана убирать и готовить. И вдруг сквозь накинутый на реальность идиллический флер пробилось видение – мертвый парнишка на земле. Коричневая куртка распахнута, черная вязаная шапочка надвинута на глаза, щуплое тело, бледное лицо, заострившийся нос. Я испытала сочувствие к убиенному, но мимолетное и какое-то дежурное. Шкурный интерес был мощнее. «Мальчишка – слишком мелкая во всех отношениях сошка, – подумала я. – Преступление будут расследовать люди из райотдела, Измайлов о нем и не узнает. Ура, на его вопрос: „В какую историю ты на свою беду вляпалась без меня, детка“, можно будет ответить лишь долгим томным взглядом. И Вик впадет в сладкое заблуждение, будто под его праведным влиянием я превращаюсь в нормального человека, и меня уже не страшно оставлять без присмотра на целую неделю». В тот миг я почти гордилась собой: надо же, действительно, ничего сногсшибательного не наворотила. Так, получила легкий щелчок по самолюбию. Поделом мне и на пользу. Завтра вернется Вик, наговорит нежностей. Ощущение будет, словно снегом засыпало некрасивый осенний сор. Я посмотрела в окно. За ним было белым-бело. Казалось, снежные хлопья не падали вниз, но поднимались верх. Первые в нынешнем ноябре снежинки. И пусть я грешу сентиментальностью с мистическим уклоном. Но ведь совпало: мысленно упомянула снег, и он повалил. В таких случаях я считаю, что Бог дал занавес и отпустил душу на перекур до новых репетиций и спектаклей. Мои приключения с юношами закончились. Совсем. Я была свободна, по поводу чего глубоко вдохнула и громко исполнила романс «Утро туманное».

В шесть вечера, когда я повела Севу к бабушке с дедушкой, снега уже в помине не было. Мы шлепали по лужам, не заботясь о сапогах, и чувствовали себя безнаказанными нарушителями всех правил.

Мама приготовила отличное рагу с баклажанами. Мы ужинали, предавались семейному зубоскальству и серьезно обсуждали Севкины планы по переустройству мира. Например, дитятко мечтало отрезать головы участковым медсестре и педиатру и поменять их местами. Вскоре наше общество ребенку надоело. Он отправился ломать папин компьютер. Дед из вежливости высидел за столом минут пять и потащился за внуком. Вероятно, соучаствовать, потому что с недавних пор загорелся идеей сменить модель, но никак не находил повода. Мама вновь принялась восторгаться Севой:

– Дочка, каков вкус у мальчика. Он прирожденный скульптор. Его нервирует то, что у изящной врачихи грубая толстая морда, а у жирной медсестры прелестное личико. Ой, только не надо угрожающе морщить лоб, раньше на подтяжку записываться придется. С Севой я внешность окружающих не обсуждаю. Но ты-то в состоянии признать мою правоту. Кстати, привези сюда пару Севушкиных пластилиновых зайцев, я заставлю отца показать их профессионалу. Просил у него недавно спонсорской помощи некий ваятель.

– Просителю и нетронутый кусок пластилина из Севкиной коробки понравится. Мам, ты не боишься, что ребенок не прирожденный скульптор, а прирожденный садист? – попыталась уменьшить ее пыл я.

– Да что ты понимаешь в садистах! – высокомерно ответствовала мама. – И вообще, прекрати корчить из себя образец мудрости и добродетели, иначе заставлю вымыть посуду.

Угроза была нешуточной. Мама кормит и поит семью из китайского фарфора. Она наслаждается видом своих наследственных сервизов. Они, в самом деле, загадочно светлы, тонки, звонки. Но при соприкосновении составляющих друг с другом звон получается нежным и веселым. А при контакте с ложками и вилками – тревожным и печальным. Чаще всех мамин фарфор расстраивает порывистый папа.

– Вот почему на Востоке едят палочками и не связываются с супами, – испепеляет его взглядом хозяйка.

Мы умоляли ее предоставить нам посуду попроще – обычный фаянс, не жалующийся на едока, а подбадривающий его глуховатым стуком. Но мама не внемлет. Ее фарфору, видите ли, полезно исполнять свое предназначение, и мы обязаны бережно содействовать этому.

Совсем тяжко приходится тому, кто бывает вынужден сервизы мыть. Обычно мама нас к ним не подпускает. Но, случается, затемпературит или палец поранит. Тогда она кружит по кухне и трагическим шепотом заклинает:

– Осторожно, аккуратно, ласково… Дай, я сама… Нет, ты точно разобьешь блюдце… Все, соусник обречен…

И, главное, соусник, будто его позвали родным голосом, начинает выскальзывать из рук. Поэтому я не стала перечить обожающей своего шустрого внука бабушке и замечание о передающихся через поколение садистских наклонностях в нашей семейке оставила при себе.

Устроилась в кресле и позвонила Настасье. Надо было сообщить ей о завтрашнем возвращении Измайлова. Дело в том, что мы с Настей дружим с детского сада. И она привыкла звонить мне в любое время суток. Мой первый муж не претендовал на звание острослова, но чувством юмора обладал и был от природы смешлив. Настасья могла среди ночи сказать ему в трубку что-нибудь забавное, он хохотал секунд тридцать и сразу засыпал с улыбкой. Еще и называл Настасью лучшим средством от похмельных кошмаров. Полковник – господин более желчный. Нет, он не терзает меня требованиями призвать подругу к порядку или научить правилам хорошего тона. Даже не грозит посадить на пятнадцать суток за телефонное хулиганство. Вдвоем разбираются. И языкастая самолюбивая Настасья частенько попадает впросак, что выбивает ее из колеи. Поэтому я стараюсь предупреждать, когда она рискует нарваться на Вика. Настасья настраивается и пропускает меньше уколов. А то недавно вопила благим матом:

– Викник, позови Полю, она мне нужна.

– Мне тоже, – не уступил Вик. – А почему ты так орешь в пять часов утра, Настя?

– Потому что у меня эйфория, полковник. Эйфория!

– Скорую вызвать, доктор? Все-таки эйфория – это неоправданное реальной действительностью повышенно-радостное настроение, отмечающееся при прогрессивном параличе, атеросклерозе и травмах мозга.

Возникновению взаимной симпатии такие диалоги не способствуют. Настасья потом спрашивает, где и когда Измайлов нахватался не связанных с его профессиональной деятельностью сведений. Я честно отвечаю, что в молодости от корки до корки прочитал на спор «Словарь иностранных слов». Она не верит. У меня самой уже развился легкий комплекс неполноценности из-за феноменальной памяти Вика. Он до сих пор цитирует тот словарь к месту и почти дословно – я проверяла.

Кроме того, Настасья полагает, что мне необходим более богатый и молодой муж.

– Ты жила по-человечески, Поля. Ну, теряешь же навыки в шике с годами.

– Согласись хотя бы с тем, что Измайлов красив, – требую я.

– Ага, был двадцать лет назад, – ворчит Настя, но взгляд отводит. – Расколдуйся, Поля! У тебя склонность к авантюрам, как медицинский случай, ты вечно участвуешь в опасных происшествиях. Вспомни обычный поход в лес после восьмого класса. Семьдесят человек из параллели спокойно прошли по тропинке, после чего ты на ней же наступила на змею. Семь тысяч баб прошли мимо этого Измайлова, и только ты запала. Поля, он руководит убойным отделом, поэтому ты внушила себе, будто с ним интересно.

Я устала переубеждать Настасью и пустила все на самотек.

На сей раз подруга моя перенесла известие о завтрашнем прибытии полковника спокойно. Сказала:

– Черт с ним, имеет право. У меня полоса невезения, Поля. Год назад прооперировала больного. Мужественный парень, выкарабкался, хотя перитонит был еще тот. А вчера умер от саркомы. Молниеносное течение. Спрашивается, зачем мучился? У нас в мединституте профессор был. Утверждал, что, если вас свела в могилу не опухоль, значит, вы до нее просто не дожили. Попроситься на усовершенствование, на какой-нибудь цикл по онкологии? Вдруг я тогда чего-то не доглядела?